Казахстанский спорт – это Вино, Александров, Бердыев и “Медео”
– Какие у вас возникают первые ассоциации при словосочетании “казахстанский спорт”?
– Вы меня поставили в тупик, поэтому называю влет. Это групповая гонка велосипедистов на последней Олимпиаде и победа Александра Винокурова. Мне хоккей очень близок – поэтому Борис Викторович Александров. Это Бердыев – не тренер, а футболист алма-тинского “Кайрата”. Можно многое вспомнить, но сказать, что это что-то одно, что сидит у меня в подкорке навсегда, я бы не торопился. Ах, да – еще, конечно, “Медео”. И 37 секунд, за которые там впервые пятисотметровку пробежал Евгений Куликов.
– В свое время вы совершили сто выездов в качестве болельщика ЦСКА. Алма-Ату посещали?
– Конечно. Тогда выезды были не такие, как теперь. Сейчас я могу потратить энную сумму и отправиться в любой заграничный город, посмотреть красоты, посетить достопримечательности, записаться в какой-нибудь тур, чтобы мне все объяснили, если я английским не владею. А тогда все было иначе: и билеты добывались по-разному, и интересовал исключительно матч. Поэтому не могу сказать, что тогда я присматривался к красоте зданий или чему-нибудь еще. Негативных впечатлений от Алма-Аты у меня не сложилось абсолютно никаких. Но сказать, что мне что-то запало в душу, я не могу.
Захочу откровенно поговорить – пойду к батюшке
– Обратимся в день сегодняшний. Вы – представитель публичной профессии, но совершенно непубличный человек. Как и ваш коллега Михаил Мельников. Это склад характера или что-то иное?
– Вы сейчас делаете определенную ошибку и ведете себя, как посетитель соцсети, который собрал всех, у кого есть “Твиттер”, а у кого его нет. Поэтому меня и Мельникова записываете в одну и ту же гвардию. Мы с Мишей абсолютно разные люди. Он один из моих любимых комментаторов. И знаю, что я один из его любимых. Но это ничего не меняет. Мы совершенно по-разному смотрим на очень многие вещи. А то, что мы оба не стремимся к публичности… Наверное, причины разные. Миша больше любит тишину. К примеру, писать он привык ночью. Я же, наоборот, жаворонок. Когда бы ни лег, в восемь утра уже на ногах. Мое нежелание давать интервью кому попало связано с тем, что я, во-первых, перфекционист и хочу, чтобы все было хорошо. И просто ради лозунгов, ради того, чтобы отметиться, я не хочу разговаривать. Если захочу с кем-то откровенно поговорить, то пойду к батюшке на исповедь. К тому же у меня есть счастье в семье иметь достаточное удовольствие от бесед, например, с супругой. Проще говоря, я знаю, что на свете главное. Популярность и работа для меня никогда не сравнятся по важности с семьей.
– И во время вашего эфира, и сейчас в разговоре слышна необычная манера говорить. Вы используете оригинальные слова и редко встречающиеся обороты. Откуда это появилось?
– Я очень много читал, люблю классику. Поэтому язык мой действительно формировался под влиянием русской классической литературы. Человек, который на мой разговорный язык оказал наибольшее воздействие, это даже не русская, а советская классика – Венедикт Ерофеев. Я это не собираюсь отрицать. Я не то что слизываю, но это как-то в подкорке прорастает. Естественно, у меня родители хорошо образованные люди, которые не силком меня усаживали за книги, а могли вовремя подложить нужные вещи. Мне говорят, что я пишу и говорю примерно одинаково. Только до сих пор не знаю – это плюс или минус.
Небитое и непоротое поколение
– Каждое поколение комментаторов отличается друг от друга. Ваше поколение отличается от поколения Николая Озерова более глубоким пониманием игры. Какие плюсы и минусы вы видите у идущих за вами молодых комментаторов?
– А кто определяет более глубокое понимание? Вы, Сергей Райлян? Чем отличается нынешнее поколение, которое идет за нами следом, – тем, что дает себе право определять, у кого более глубокое понимание игры, беря за эталон свое собственное понимание? Хорошо это или плохо – я не знаю. Это поколение называется небитым, непоротым, негнутым коммунистической моралью, более свободным в суждениях, безапелляционным, уверенным в себе. Это плюсы. С другой стороны, у меня сильные сомнения в том, что у вас лично понимание любой спортивной игры больше, чем у Николая Николаевича Озерова, который был 24-кратным чемпионом Советского Союза. Пусть это был теннис, а не футбол, но это была игра. Тем не менее вы об этом судите безапелляционно. Это срез, тренд, свойство поколения. Мне в голову не приходило, когда я рос и впитывал в себя репортажи того же Озерова, Перетурина или Евгения Майорова, который позже стал моим учителем, где они понимают или не понимают в игре. Да, было много агитки, политинформации и всего остального, но надо же уметь отделять “мухи отдельно – котлеты отдельно”. Все-таки мы учились у них, а нас оценивают люди, которые теперь, выбирая лучшего футболиста всех времен, называют только двух претендентов – Месси и Криштиану Роналду. Про Пеле или Круиффа не вспомнит никто из них. Вот в чем разница. Мне это не нравится, но это мое частное мнение, на которое, надеюсь, имею право.
Один-единственный способ – смотреть
– У молодых комментаторов существует так называемый “фактор переподготовки”, когда они пытаются выложить за репортаж всю подготовленную информацию. У вас бывали обратные случаи, когда чувствовали, что недостаточно готовы к эфиру?
– А это пусть зритель решает. Допустим, выхожу на матч испанский – я не так часто комментирую Испанию, но приходится – и там минута молчания. А я не знаю, например, почему. По этому поводу вешаться не собираюсь… Думаю, что достаточно хорошо готовлюсь к матчам, в своем понимании: я довольно ответственный все-таки, по крайней мере, считаю себя таковым, и неготовым на матч не пойду. Равно как и не буду тратить четыре часа на подготовку, поскольку стараюсь интересоваться всем ежедневно. И посади меня сейчас комментировать матч сборных Замбии и Судана, думаю, выкрутился бы, потому что кое-что знаю. Ваше поколение, наверное, этого не поймет, но было такое время, когда мы начинали работать в середине 90-х, и Интернета просто не было. Как тогда можно было обрасти синдромом переподготовки? Как было узнать, у кого какая ударная нога, у кого какие скоростные качества? Одним-единственным способом – смотреть. Находить время, не спать ночами, насматривать, сопоставлять и делать выводы. Это те уроки, которые мы от жизни получили (я имею в виду ребят своего поколения) и которыми очень дорожим. Теперь, конечно, любой 19-летний человек готов сесть, “вскопать Интернет за десять штыков” и считать себя комментатором. На самом деле такую работу может проделать практически любой. Пойди на улицу, схвати за рукав. Усидчивость есть? Есть. Пару книжек прочитал? Да. Английский папа с мамой в голову вбили? Вбили. Поехали, вперед! На таком уровне комментировать просто скучно, потому что профессия комментатора – это не конвейер, не штампование одинаковых оловянных солдатиков. Это поиск личности, человека, который будет рассказывать вам про футбол, и его будут слушать потому, что он хороший оратор. Увы и ах, что сейчас все есть в Интернете, не надо знать ничего, а надо знать, где искать. Это упрощает подготовку. Но, с другой стороны, сейчас и зритель такой же. Он стал менее взыскательным. Его тоже не интересует, по какой схеме играет команда и какая у кого рабочая нога.
– Можете вспомнить самое необычное место, откуда приходилось вести репортаж?
– Место – нет. Наверное, случай. Мой первый год на “НТВплюс”. Я работал на хоккее из Тольятти прямо от борта с микрофоном, который назывался “губная гармошка” (не знаю, имеете ли вы об этом представление или нет, но на них еще работал Озеров). Фокус был в том, что из Тольятти “гнаться” в Москву было нельзя. Перегон сигнала был невозможен – его по периодам, на кассетах везли из Тольятти в Самару и оттуда перегоняли. И мне так скоммутировали все это дело, что я, комментируя второй период, слышал в ушах самого себя, комментирующего период первый. С той поры я все время говорю звукорежиссерам, редакторам, что, если я что-то болтаю, вы не обращайте на это внимания, а говорите мне – я все восприму на слух… Это был очень хороший опыт, который в пожарной ситуации поможет выбраться из трудного положения.