В колонию она попала после того, как в январе 2015 года с двумя подельниками инсценировала разбойное нападение на дом своего гражданского мужа, в котором также сама проживала. Мы обратились за комментариями к региональному директору Международной тюремной реформы (PRI) в Центральной Азии Азамату ШАМБИЛОВУ.
Он подтвердил, что многое из рассказа бывшей заключенной действительно происходит в исправительной зоне Коксун.
Если даже часть из того, что рассказала Слекишина, правда, руководству КУИС нужно срочно принимать действенные меры, а не пытаться в очередной раз защищать честь мундира.
Прошло почти три года с того момента, когда на весь Казахстан прогремела скандальная история с групповым изнасилованием четырьмя сотрудниками комитета уголовно-исполнительной системы РК бывшей заключенной Натальи Слекишиной, после которого она забеременела.
По словам Натальи, долгое время ее беременность пытались скрыть, а конфликт замять. “Меня отправили в Караганду, в самую страшную женскую колонию, чтобы еще в материнской утробе убить ребенка”, – вспоминает она. Но вопреки судьбе ребенок чудом остался жив. Слекишина родила здоровую дочь.
Экспертиза ДНК установила, что отцом малышки является один из сотрудников СИ ЛА-155/18 Руслан Хакимов. Приговором Турксибского районного суда надзиратель СИЗО был признан виновным и приговорен к 9 годам лишения свободы.
О том, какие еще ужасы пришлось пережить в женской колонии, Наталья Слекишина решила рассказать читателям газеты “КАРАВАН”.
Коксун
– Сначала я сидела в СИ-18, потом меня этапировали в Караганду, в исправительную зону Коксун. Затем попала в Шамалган. Из всех тюрем мне больше запомнилась карагандинская. До сих пор с содроганием вспоминаю эти дни, – рассказывает Наталья. – Коксун можно сравнить только с концлагерями, которые показывают в фильмах о войне. Там круглосуточно заставляют маршировать, моются раз в неделю. У тебя есть всего час времени, чтобы постираться и помыться.
Вечером стирать нижнее белье нельзя, да и сушить его негде. Поэтому многим приходится высушивать его либо у себя на теле, либо под матрацем.
В этой колонии выполняют самую грязную мужскую работу: копают землю, убирают снег, таскают бревна и кирпичи. Из-за тяжести у некоторых женщин выпадает матка. Это страшное зрелище. Их сразу же госпитализируют, вставляют детородный орган обратно на место и на следующий день снова отправляют таскать кирпичи.
Администрация колонии заставляет осужденных делать ремонт за свои деньги, несмотря на то, что государство на это выделяет бюджет. С воли родственники зечек присылают эмульсию, левкас и трубы.
За это администрация дает заключенным поощрения. Заключенные сами строят, убирают мусор, таскают уголь. Из-за этого у многих проблемы с позвоночником. Условия в карагандинской тюрьме настолько суровые, что через какой-то период времени от женщин ничего не остается, они превращаются в животных.
– Как прошел ваш первый день в этой тюрьме?
– Я попала туда в 2015 году, будучи уже беременной. В колонии знали о моем положении. Тем не менее провели через “живой коридор”, били палками и пинали ногами. Им нужно было, чтобы у меня был выкидыш. Не очень приятно вспоминать это. От адских болей у меня пошла кровь. Я испугалась, что потеряю ребенка. Меня госпитализировали в Абаевскую районную больницу. Гинеколог, изучив анализы, успокоила меня, что ребенок жив, но есть серьезная угроза выкидыша. Тем не менее мне отказали в постельном режиме, привезли обратно на зону и заставили маршировать. Администратор колонии стал орать на меня, почему я не иду в ногу со всеми.
А правила таковы: если ты не так ногу поднимешь или поставишь, то весь твой отряд из-за тебя будет маршировать целый день на плацу. И не важно: жарко тебе или холодно, снег или дождь – никого это не волнует.
Одна заключенная как-то пожаловалась на отсутствие обуви. “Это твои проблемы!” – ответили ей и заставили маршировать босиком. Кстати, в женской тюрьме выдают только мужскую обувь. Такая вот система.
На обед выделяется всего 10 минут. В алюминиевой посуде еда не успевает остывать. За такое короткое время невозможно съесть горячий суп. Я видела, как одна женщина полбулки хлеба в спешке засунула себе в рот, чтобы не остаться голодной.
В тюрьме осужденных никто не принимает за женщин. Нам так и заявляли на перекличке: “Вы не женщины, вы не люди, вы скот. Как хочу, так буду относиться к вам!”.
– А как к вам относились сокамерники?
– Я дралась там с ними: они меня били, а я – их.
– Даже несмотря на то, что вы были беременны?
– Да. Я била тех, кто работает на администрацию. Коксун – это красная зона. Каждая вторая осужденная работает на администрацию. Так же, как и в мужской тюрьме, заключенные присматривают за другими заключенными. Только в мужских зонах порядка больше, а в женских – беспредел. Там все стукачи. Там нет нормальных. А стукачей выбирают из числа тех, кто сел за самые тяжкие преступления: детоубийство и людоедство. Таких не любят на зоне, их постоянно бьют.
Была у нас одна зечка, которая убила своего ребенка, сварила его и съела. Даже находиться с ней в одном помещении было противно.
Из этой зоны назад очень тяжело выбраться. Коксун – это дорога в одну сторону. Если выходят, то живут мало, здоровье сильно подорвано. Они перестают быть женщинами. В мужских зонах всегда есть порядок, потому что там есть человек, который несет ответственность и не допускает беспредела. А в Коксуне нет такого. Кошмар в раю: исповедь казахстанки, отсидевшей в тайской тюрьме
Это просто стадо женщин, каждая норовит выделиться при администрации, чтобы получить мужское внимание. А о каком внимании может идти речь, когда мужчин на этой зоне нет?
Кстати, в Коксуне очень распространено сожительство. Администрация приветствует это. Хотя лично мне противно было, когда рядом на койке женщины занимаются сексом.
“У нее будет другой, достойный папа”
– А в женских черных зонах какие порядки?
– Черная зона только в Шымкенте. Девочки, которых этапировали оттуда в Караганду, рассказывали: “У нас вообще такого нет маразма. Администрация с нами разговаривает на “вы”. Мы уважаем ее, не грубим, нормально живем, нас никто не бьет”.
Но я долго в карагандинской тюрьме не сидела. Как только прошел первый триместр беременности, меня этапировали в Шамалган. Беременные и роженицы у нас содержатся только там. И малолетка там находится.
Условия содержания намного мягче, чем в Коксуне. В Шамалгане создано всё для детей: у них очень хорошее питание, каждый день привозят свежие продукты.
Всегда новая мебель, одежда, ванночки. Многие даже на воле себе не могут это позволить. Единственный минус: кормление младенцев строго по часам – ровно через три часа, как при Союзе.
– Как прошли ваши роды?
– Рожала я в роддоме на ГРЭСе (пригородный поселок Алматы. – Ред.). Мне делали кесарево сечение. Рожала при конвоирах, они стояли рядом с хирургами в операционной, будто я убегу под наркозом на волю (смеется).
После родов в одной палате вместе с ребенком находились и 4 конвоира. Это просто ужасно.
Во-первых, в первые дни новорожденный подвержен разным инфекциям, а конвоиры прямо в грязных ботинках и пыльной одежде находились круглосуточно вместе с нами. Могли они и бесцеремонно лечь на кровать в грязных штанах. Хорошо, что медперсонал оказался добродушным. Врачи, пожалуй, единственные, кто относился ко мне, как к женщине, а не как к животному.
– Пытался ли выйти на вас отец ребенка после того, как сел в тюрьму?
– Я вообще не хочу о нем вспоминать, просто вычеркнула его из своей жизни. Он несколько раз пытался выйти на меня. Хочет, чтобы я написала встречное заявление о том, чтобы его раньше времени освободили. Мне ничего от него не нужно: ни денег, ни жилья.
Я пытаюсь забыть страшный момент в моей жизни, когда меня надзиратели насиловали в следственном изоляторе.
Первый муж, из-за которого меня посадили, очень сильно предал меня. Я не могу простить и отца своей младшей доченьки Назиры. Я не буду молчать: известный правозащитник рассказал о жизни по ту сторону проволоки
Меня жестоко били в тюрьме, заставляли таскать тяжелые бревна, чтобы случился выкидыш. Бедное дитя очень настрадалось еще до своего рождения.
Первые месяцы я не могла даже брать на руки дочку, потому что она была рождена от насильника. Но всё изменилось в один момент, когда Назира очень сильно заболела пневмонией. Она никогда раньше не плакала, даже когда была голодной, только кряхтела. А в реанимации она впервые заплакала. В этот момент у меня всё перевернулось.
Я поняла, что ребенок не должен отвечать за грехи своих родителей. Теперь моя кенжетайка – самая любимая дочь. Ее все любят и балуют в семье.
Говорят, что она на меня похожа, просто по цвету кожи темненькая. Она очень красивая девочка. Я очень надеюсь, что она никогда не узнает, кто ее настоящий отец. У нее будет другой, достойный папа.
Все тюрьмы давно перекрашены
Мы попросили прокомментировать данное интервью известного эксперта по пенитенциарной системе, регионального директора Международной тюремной реформы (PRI) в Центральной Азии Азамата ШАМБИЛОВА.
В целом правозащитник склоняется к мнению, что Наталья Слекишина говорит в определенной степени правду.
– Хотя обвинять всех женщин в Коксуне в том, в чем Наталья их обвиняет, не стоит. Это похоже на попытку личной расправы с ними.
От одного упоминания Коксуна меня бросает в дрожь – я слышал много ужасающих историй об этой колонии от бывших заключенных женщин, которые приходили к нам в офис, звонили или писали.
Кого-то избивали, подвергали пыткам, насиловали, других чуть ли не в рабстве там держали – женщины-осужденные работали сутками.
Одна экс-заключенная рассказывала: “В зимнее время руководство колонии просило нас сделать лето. Он сидит в середине двора, говорит: “Я хочу лето” – и люди убирают снег, бегают, находят цветы, чуть ли не пальмы, делают что надо, звуки воды при этом должны издавать”.
В колониях с осужденных также собирают деньги на ремонт. В общем бюджете комитета уголовно-исполнительной системы на ремонтные работы выделяются мизерные средства, которых хватает только на косметический ремонт. В условиях колонии это покраска бордюров, побелка коридора, клозетов, дверей и заборов. А крыши протекают. Осужденные вынуждены находить выход, они хотят есть, мыться где-то, так ведется скрытая коррупционная схема. Слепой должен оглохнуть – как работает тюремная система Казахстана
По поводу 10 минут на обед – недостаточное время для приема пищи является проблемой и для мужских колоний.
В течение одного часа в одном столовом помещении надо накормить 500–800 осужденных. Мы уже не раз поднимали этот вопрос, предлагали отказаться от большой столовой, а раздать по отрядам посуду и кормить заключенных там же. Пусть едят и сами за собой моют.
На маршировку в женских колониях жалобы не поступали. В тех, где я был, не видел, чтобы женщины массово маршировали.
Касательно мужской обуви – не соглашусь, я видел на женщинах-осужденных женские сапоги-кирзовки маленьких размеров. Многим привозят обувь из дома.
На насилие, в том числе сексуальное, заявления из женских колоний не поступали. Ни одна администрация не даст таким обращениям выйти из учреждения. И хотя Генпрокуратура заявляла об отмене цензуры, она по-прежнему имеет место быть, КУИС контролирует переписку. Так не должно быть.
Сожительство. Определенный процент лесбиянок в колониях есть, они строят “семьи”, некоторые в целях самозащиты находятся с физически более сильной женщиной.
А что касается утверждения Натальи о том, что есть так называемые черные и красные зоны, то такого разделения сейчас нет. Все шесть женских колоний в стране контролируются сотрудниками КУИС, все тюрьмы давно перекрашены, если говорить тюремным сленгом. Этот переломный момент, когда физической силой, спецсредствами колонии перевернули и поменяли режим, произошел 8 лет назад, в то время пенитенциарную систему перевели из минюста в МВД. И мы, правозащитники, поддерживаем, что власть над местами заключения вернули государству.
Алматы
ВНИМАНИЮ СМИ! ДАННЫЙ МАТЕРИАЛ ЗАПРЕЩЕНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ БЕЗ ПИСЬМЕННОГО РАЗРЕШЕНИЯ РЕДАКЦИИ!