Василий Изюмченко – барабанщик, известный в 1970–1980 годы на территории всего СССР. Вместе с Алексеем Козловым он стоял у истоков легендарного джаз-рокового ансамбля “Арсенал”. Играл в “Веселых ребятах”, “Голубых гитарах”, “Поющих сердцах” и группе Александра Барыкина и Владимира Кузьмина “Карнавал”.
Позже он уехал в США, чтобы учиться на звукоинженера в музыкальном колледже Беркли – самом уважаемом учебном заведении для джазовых и роковых исполнителей. Сейчас он работает там же, на отделении музыкального производства и инженерии, и продюсирует разных исполнителей.
В Алматы Василий Изюмченко приехал, чтобы навестить однокашника, с которым они не виделись более 30 лет.
Целиноградский биг-бенд довел до Москвы
– Как началась ваша музыкальная карьера?
– Музыка меня спасла от больших проблем. Мое музыкальное образование началось в Красноярске, я был барабанщиком в заводском оркестре. И это оградило меня от преступности. Позже приехал в Целиноград к дедушкиной сестре, и она мне помогла устроиться во Дворец целинников в биг-бенд.
– В Целинограде был биг-бенд?
– Да, это были 1968–1969 годы. Там работал замечательный педагог, и я ему хочу отдать должное. Хоть я был неуправляемым, он меня заставил учить ноты. Тогда я не придавал этому значения, но сейчас убежден, что хороший барабанщик – это 75 процентов успеха оркестра. Знаешь, если бы Ринго Старра не было – то, может, “Битлз” были бы не такими успешными.
В ночь своего школьного выпускного вечера я приехал в Караганду, чтобы поступить в музыкальное училище. Там у меня появился второй отец – Ильяс Галиевич Уразымбетов – это тот человек, который спас мою душу, научил меня любить музыку и людей. Я его всегда вспоминаю в своих молитвах. В 1972 году я, учась и играя в группе “Квант”, решил ехать в Москву. Так случилось, что попав туда, на следующее утро я уже поехал на выступления вместе с самым цветом джазовой московской элиты: Алексеем Козловым, Виталием Шеманковым.
У Козлова я многому “наблатыкался”
– Москву, получается, взяли без боя?
– Не буду врать, я просто очень хорошо играл на барабанах в то время. Был один смешной случай. Иду как-то в Москве на Неглинку покупать палочки. В то время нигде нельзя было достать хорошие. А там пацаны сами резали. Я прихожу – выбираю, выбираю. Мне мужик говорит: “Бери-бери. Васька Изюмченко на них играет”. А я испугался, думаю: “Все, вычислили меня, гады”. А это, оказывается, слава, елки-палки.
В 1972 году у нас с Козловым появилась идея создать “Арсенал”. Леша Козлов – очень хороший человек, третий мой папа. Он очень классно аранжирует и играет. Путин, давая ему звание народного артиста, говорил, что всегда при возможности ходил слушать “Арсенал”. Но я думаю, что Леша даже не народный артист, а народный просветитель. Он научил нас понимать, что такое джаз, какие у него стили. В то время с этим делом было очень сложно.
У Козлова я очень многому “наблатыкался”. Он, будучи очень интеллигентным и очень много знающим человеком, почему-то любил московскую феню. А я-то из Сибири и знаю сибирскую феню. И мы с ним на том сошлись. “Ты меня понЯл, в натуре?” (смеется). Так “в натуре” мы и решили состряпать этот коллектив “Арсенал”. И первым делом сделали рок-оперу “Jesus Christ Superstar”.
Устал от музыки – пошел фарцевать
– Где же вам в то советско-цензурное время такое давали играть?
– Мы же тогда были подпольной группой. И когда ты подпольщик, то это лучше. Ты играешь в каком-нибудь клубе, никто не должен знать, в каком. А приезжаешь, там полно народу. Кто-то даже продавал билеты на наши репетиции, где люди лежали на полу! Нас встречали, как “Битлз”, собственно, мы и были – как “Битлз” для СССР. Особенно в Прибалтике.
Так, с 1972 по 1978 год я проработал в “Арсенале”. Уйдя оттуда, я устроился в еврейский театр. Аркаша Укупник был там басистом, и он меня переманил. В театре вообще была классная молодежная компания. Вейланд Родд, муж Понаровской, играл там главную мужскую роль, а Лариса Долина – главную женскую.
Затем с Кузьминым и Барыкиным мы делали “Карнавал”. Позже я играл в “Веселых ребятах”, “Поющих сердцах”, “Голубых гитарах”. Еще был такой певец Юрий Иванов, который пел “Во французской стороне” и “Иваново – город невест”. И в его коллективе за две песни я стал получать столько же, сколько раньше, работая два отделения. Короче, к тому моменту уже вконец обленился. Да так, что в 1984 году я вообще завязал с музыкой и стал просто зарабатывать деньги – фарцевать.
В США, как и в Казахстане, деньги делают на свадьбах и корпоративках
– А в Америку как потянуло?
– Когда я в первый раз услышал Джимми Хендрикса, то спать не мог. То же самое было, когда услышал “Chicago”… А где можно всю эту индустрию воочию увидеть? Конечно, в Америке. Вот, представь, прихожу я в Беркли и вижу, стоит живой инженер, который записывал “Чикаго”, Дон Пилус. Он же работал с Маклафлином, Жако Пасториусом, Махавишну. Там можно найти людей твоей мечты, пообщаться с ними, потрогать.
Я очень долго искал возможность, чтобы уехать в Америку. И, как ни странно, я – сибиряк, деревенщина с тягой к искусству, в Штатах себя чувствую лучше. Во-первых, там удобнее улицу переходить – никто не задавит. Но я там даже не из-за комфорта. Еда плохая и много чего раздражает. Но надо прежде всего гармонию внутри себя искать, и я, слава Богу, нашел.
Отучился четыре года на звукорежиссера в колледже Беркли. И первое время занимался тем, что делал звук на живых выступлениях. Работал на больших стадионах и в маленьких клубах в Нью-Йорке, Бостоне и вообще по всей Новой Англии. А знаешь, где лучше всего было зарабатывать? На свадьбах. Что здесь, что там свадьбы и корпоративные вечера приносят больше всего дохода.
– Совместную работу с кем из штатовских светил музыки вспоминаете с теплотой?
– Какое-то время я сотрудничал с коллективом, где на басу играл Бен Браун, который записывался с Билли Кобэмом и с Жан-Люком Понти. Порой на выступлениях той группы я еще играл на перкуссии. И думаю: елки-палки, я работаю с такими звездами, а мне еще за это деньги платят. Вот почему я в Америке, понимаешь. С одной стороны, обидно, что здесь, в Казахстане и России, остались друзья детства, которые меня понимают с полуслова. Такого в Америке я не встретил. Хотя американцы хорошие, добрые, замечательные люди. Вообще, мне кажется, американцы – самая продвинутая цивилизованная нация, которая поможет в любую трудную минуту.
Ты его хоть вверх ногами подвесь…
– Поездив по США, вы все же вернулись в Беркли – музыкальный колледж, который для любого джазового или рокового исполнителя является просто легендой…
– А это и есть легенда. Беркли – это частный музыкальный колледж. В нем работают высококлассные педагоги, и система образования там просто удивительная. Мы самые лучшие в мире – легче сказать так. А чем мы лучшие? Тем, что критикуем сами себя и всегда недовольны собой.
Чтобы научить студентов выживать, мы с самого начала показываем им, как бывает в серьезной жизни. И если студент опаздывает хотя бы на 5–10 минут, у нас против этого есть своя методика. Обычно час записи стоит 100–200 долларов. Если ты что-то не сделал, если ты опаздываешь, то в нормальной жизни тебя это рублем ударит. Но мы ударяем не рублем, а тем, что у такого человека две недели не будет допуска в студию. У нас очень жесткое отношение к разгильдяйству. Мы хотим, чтобы студент запел не через четыре года, а через четыре дня. Потому что если ты не запел в первые четыре дня, то ты опоздал.
– И как вам американские кандидаты в музыкальные суперзвезды?
– Меня просто поражает, как 15–16-летние ребята уже имеют имидж и апломб звезды. Это уже состоявшиеся артисты, которые выживут в любой ситуации. Ты его вверх ногами подвесишь, а ноты оставишь так, и он тебе будет играть правильно, с интонациями, с динамикой, все что угодно.
В Беркли мы стараемся, чтобы наш уровень всегда был на высоте. Мы получаем бесплатно самую лучшую аппаратуру для того, чтобы студенты с самого начала привыкали к удобному современному оборудованию. На наши мастер-классы приезжают самые топовые профессионалы и делятся своими секретами, рассказывают, какой сейчас тренд в Калифорнии или Нью-Йорке, кто кого нанимает. Собственно, все эти знаменитости, которые получили премии “Грэмми”, они все из Беркли.
Карагандинские варианты не проходят
– Знаете, у нас в Казахстане это еще полбеды, что с исполнителями дела обстоят неважно. Но со звуковиками вообще завал.
– Как я уже говорил, роль барабанщика в представлении бенда – это 75 процентов. Но у звукооператора это все 99. Если плохой звукорежиссер, то бенд – отстой. Без вариантов. Обидно, когда музыканты играют, выкладываются, у них есть динамика, драматургия. А если в зале колонки звучат плоско, то все играется зазря. У меня, как у профессионала, от этого просто слезы текут.
Почему я ценюсь как звукорежиссер, живой и записывающий? Потому что я воспринимаю игру музыкантов как музыку, а не только как звук. Это то, чему меня научили в Беркли. Учась в Карагандинском и Гнесинском училищах, я мог получать оценки по сольфеджио, доставая билеты на концерт. А в Беркли меня так научили петь, что я, барабанщик, полюбил это делать.
Но знаешь, я тебе скажу, что плохой звук – это не только ваша беда. Как-то к нам приезжал King Crimson, а это практически моя любимая группа, я на ней вырос. Так я вышел с того концерта после третьей песни, не смог слушать плохой звук. Даже в звукоинжиниринге нужно быть Ван Гогом.
Я считаю, что хороший инженер – это большая удача. Без приукрашивания скажу, я – большая удача, потому что люблю это дело и прошел столько разных залов. Всегда должны быть такие ослы, как я, которые преданы красоте звука.
Артем КРЫЛОВ, Иван БЕСЕДИН (фото)