Кулинарный техникум
…В обычный субботний вечер мы с подругой зашли в кафе, чтобы поболтать о своем, о женском. Посидеть тихо, без музыки и суррогатного пения, поэтому, когда появились музыканты, мы решили перекочевать в другое кафе, но застыли в дверях, услышав голос потрясающей силы и красоты. Посетители забыли про еду, а мы – про то, что собирались уходить.
Только спустя два года представился случай встретиться с певцом снова и поговорить предметно. К тому времени я уже знала, что Ескендер – повар по первой специальности, в армии он кормил командующего Группой советских войск в Германии, который в знак благодарности за сытные и вкусные обеды награждал его грамотами и отпусками. Думал ли Ескендер тогда, что спустя пятнадцать лет приедет в Европу снова, но уже в другом качестве? А специалисты Берлинской оперы назовут его голос универсальным, дефицитным и пригласят петь.
– В 2005 году я проходил стажировку у педагога Теодора Карези, – рассказывает Ескендер. – Тогда я прослушивался в нескольких театрах Европы, меня брали в Венскую оперетту, в Берлинский оперный театр. Приезжал агент из Берлина, сказал: срочно учите немецкий и конкретно партию Летучего голландца. И я бы уехал, но заболела мама – самый главный в моей жизни человек. Сейчас маме лучше, я учу язык и скоро, возможно, поеду еще раз на прослушивание.
– Народ просит хлеба и зрелищ, вы даете и то и другое. Люди даже забывают про хлеб, когда вас слушают. Что в вашей истории было первым: песня или хлеб?
– Сначала хотелось кушать. Мы с братом рано начали готовить. В третьем классе я уже варил плов, жарил лепешки. Любил дежурить в столовой, мыть посуду, чистить картофель. После восьмого класса поступил в Алматинский торгово-кулинарный техникум, окончил его с отличием.
– А запели когда?
– Ой, поздно. В армии. До этого, наверное, подозревал, что у меня есть голос: вот здесь болело (показал на грудь ближе к горлу). Класса с седьмого. Что-то томилось, что-то рвалось наружу. В кулинарном техникуме бегал по ночам в ванную, включал воду и пел. Выкричусь и только потом усну.
Убийцы словом
– Кто-нибудь тогда говорил вам: слушай, у тебя есть голос, иди дальше? Кто-то вас оценивал?
– Никто. Я сам понял, сам начал петь, сам поступил в консерваторию. Мама с братом были в шоке. Я не мечтал удивить людей – мне не нужна ни слава, ничего. Просто… Мы же – артисты, музыканты – носители добра, гармонии, любви. Те же самые проповедники, врачеватели. Голос тоже лечит. Я, кстати, сам лечу людей бесконтактным массажем. Чтобы отдохнуть от общества, медитирую, говорю на каких-то языках, сам не знаю каких.
– Вы осознаете свою особенность, избранность?
– Нет. Я понимаю, что пришел сюда, чтобы петь и помочь маме. Она три инфаркта перенесла, и для меня она – самое святое на земле. Я не материалист, меня духовная жизнь больше притягивает, еще в школе мечтал уйти в Тибет, в монастырь.
Когда стал певцом, думал, что “там” люди совсем другие, более вдохновленные, утонченные. А “там” еще больше грязи! Там люди-убийцы, они убивают человека словом. Сколько актеров ушло из жизни, сколько уходят из театров: сердечные приступы, болезни. Это все влияние тех людей, серости. Поэтому я всегда настраиваю себя на созерцательность, чтобы не поддаваться, жить своей жизнью. Я иду своей дорогой, а одному тяжело. Меня понять трудно. Думают, что зазнался, что гордый.
Чтобы голос не простаивал
В Алматинской консерватории голос Ескендера развивали как басовый, пока он не начал пропадать. Потом на горизонте появилась Екатерина Константиновна Иоффель, педагог Дмитрия Хворостовского, и увезла его в Красноярский институт искусств, где Абжанов проучился два года. Там его вели уже по программе лирического баритона. Но педагоги так и не поняли до конца природу этого самобытного голоса.
После Красноярска Ескендер вернулся в Алматы и окончил консерваторию. В Алматинском оперном театре пел только в хоре, по-настоящему его голос раскрылся уже в новой столице, в Театре оперы и балета им. К. Байсеитовой. Ему дали одну из сложнейших партий – отца Кожагула в опере “Биржан и Сара”. Знающие люди говорят, что в Казахстане эту партию никому не осилить, потому что требуется большой диапазон голоса, больше двух октав. Ескендер берет две с половиной октавы и свободно владеет как басом, так и баритоном.
В театре он поет также партии Евгения Онегина в одноименной опере Чайковского, Яго в “Отелло”, Жирмона в “Травиате” Верди, графа Альмавива в “Свадьбе Фигаро” Моцарта… Артистические данные у Ескендера великолепные, на его игру ходят смотреть актеры столичных драмтеатров. Но мне показалось, что в оперном театре его нагружают недостаточно плотно, что для реализации голоса ему мало тех партий, которые предлагают.
И, чтобы голос не простаивал, Ескендер однажды пошел в народ – в кафе, где музыкально образованная хозяйка раскрыла перед ним двери. По субботам он начал давать концерты, петь ретро, неаполитанские песни, романсы, и делает он это от всей души, с полной отдачей, за что и полюбила его новая публика. Особой разницы в аудиториях Абжанов не видит. Его даже не смущает, что люди едят. Самое главное – свобода творения.
– Людям нравится, они приходят меня послушать, – говорит Ескендер. – В кафе я не завишу ни от кого и делаю то, что хочется. Я просто хочу реализовать себя, выдать все, что дала мне природа.
– В Астану приезжают великие вокалисты. Тот же Хворостовский…
– У каждого певца свой слушатель. У него голос камерного плана, бархатистый, он завораживает гортанным звучанием. Но когда я слушаю Хворостовского, то начинает болеть горло. Наверное, я мысленно пою вместе с ним, а так как голос у меня другого качества, то устают связки.
– Спектакль окончен, партия спета. К вам приходит ощущение удовлетворения?
– Нет. Наваливается страшная пустота. Готовишься, волнуешься, проживаешь на сцене, поешь – и все… будто умер. Пусто. И тебя нет. Я буду долго сидеть в гримерной, успокоюсь, представлю полный штиль на океане. И можно жить дальше!
Галина БАРОНОВА, Астана