Анекдотец сей приводит в своей знаменитой книжке Астольф де Кюстин, совершивший российский вояж в 1839-м. Заметим, Петербург, объявленный главным городом Империи еще в 1712 году, спустя 120 с лишним лет все еще считался европейцами “новой” столицей. Вот маркиз пишет, вздыхая: “Нет ничего печальнее, чем природа в окрестностях Петербурга; по мере того как корабль входит в залив, плоские болотистые берега Ингерманландии вытягиваются в тонкую дрожащую линию на горизонте, между небом и землей; эта линия и есть Россия… Мне не довелось еще видеть большого города, чьи окрестности были бы так безрадостны, как берега Невы”.
Изведав ужасов пограничного контроля и таможенного досмотра, кокетливо похваляясь, что его бесценную чернильницу все же не изъяли в пользу русской казны, маркиз де Кюстин, 49-летний вдовец с несколько скандальной репутацией интимного свойства, спешился с палубы на мостовую.
“С борта корабля петербургские набережные кажутся величественными и роскошными, но, ступив на сушу, вы тотчас обнаруживаете, что эти самые набережные мощены скверными булыжниками, неровными, уродливыми, столько же неприятными для глаза, сколько и опасными для пешеходов и экипажей… Античные статуи производят впечатление пленных героев в стане врага; здания, стоящие не на своем месте, храмы, неведомо отчего перенесенные с вершин греческих гор в лапландские болота и утратившие все свое величие, – вот что прежде всего поразило меня в Петербурге”.
Истомленный путник ищет покоя и ночлега – ему отводят не лучший номер, но, правда, в лучшей гостинице, что уже счастие, ибо Петербург наводнен гостями по случаю августейшего праздника.
“…Я, не снимая плаща, бросился на огромный кожаный диван бутылочного цвета, прямо над спинкой которого висело украшавшее гостиную панно, и заснул глубоким сном… который продлился не более трех минут. Проснулся я оттого, что почувствовал жар, оглядел себя и увидел… что бы вы думали? Отбросим иносказания: плащ мой был усеян клопами, и клопы эти ели меня поедом… Я сбросил с себя одежду и принялся бегать по комнате, громко зовя на помощь… Вдали поблескивали в лучах заката колонны Адмиралтейства. Шпиль этого христианского минарета – длинная металлическая игла острее любой готической колокольни – сверху донизу покрыт золотом; Петр I пустил на позолоту дукаты, присланные ему в дар Голландскими Соединенными Штатами…
…Моя невыносимо грязная комната на постоялом дворе и этот сказочно роскошный памятник – вот Петербург. Как видите, в этом городе, где Европа показывает себя Азии, а Азия – Европе, нет недостатка в контрастах”.
Такими стенаниями была исполнена чаша долготерпения. Крестьяне окрестных губерний всерьез считали Петра Сатаной. Современники фыркали и зажимали носы, оскорбленные болотными миазмами. По поводу Александрийского столпа сочинилась эпиграмма: “В России дышит все военным ремеслом. И ангел делает на караул – крестом”. Кто сейчас может толком объяснить, что за строевой прием – на кра-ул? Петербуржцы обходили столп стороной. Считалось, что колонна в шестьсот тонн, стоящая лишь за счет собственной тяжести, все равно когда-нибудь сверзится. Архитектор Монферран почти четверть века, до самой своей смерти прогуливался вокруг нее с собачкой. В одиночестве. Его детище так и не упало, стоит и по сей день.
Кто сегодня усомнится, что Санкт-Петербург – Петербург – Петроград – Ленинград – Санкт-Петербург, столица Ленинградской области, есть красивейший город Европы и всего мира?
А кто нынче помнит, что одной из первых столиц Древнего Египта был город Чени (Тинис), следы которого затерялись во мраке шести тысячелетий? А Каир был заложен лишь в 969 году, считай, позавчера? Вашингтон не сразу стал столицей США, сначала ею была Филадельфия, а Нью-Йорк, крупнейший город планеты, вообще этой чести не удостоился. В обозримой ретроспективе сорок с лишним стран переносили свои столицы. Иногда по нескольку раз. Анкару не сравнишь со Стамбулом, а Тель-Авив с Иерусалимом, но именно эти города получили статус главных. Почему? Вероятно, там были свои резоны.
Я в Целинограде бывал лишь проездом, помню его плохо. А что помнить-то? Обычный советский город, как москво-швеевский пиджак, который носили не из соображений патриотизма, а потому, что других пиджаков не было. Теперь говорят: зачем такая пышная столица? Можно было что-то другое сотворить. Что? Построить еще десять городов, похожих на безликий Целиноград? Не знаю.
Троцкий в 1928 году был сослан в Алма-Ату. И писал оттуда своим подельникам в Москву: ужас, а не город! Дороги – кошмар, гостиница – клоповник, климат – дрянь, еда – невозможная… Кто придумал перенести сюда столицу из Кзыл-Орды? Эти письма опубликованы, я их читал. Они попали мне в руки в то самое время, когда зачиналась Астана. Ламентации совпадали до смешного.
Не собираюсь петь осанну новой столице – даже в день ее рождения. Без меня охотники найдутся. Бываю я там редко, но всякий раз слегка обалдеваю. В городе появился динамичный урбанизм, и он мне нравится. Говорят: ты здесь не живешь, поэтому ловишь свой двухдневный кайф, а потом в Атушечку свалишь, в родимую! Или в Берлин, или где тебя еще черти носят…
Допускаю. Но я хорошо помню начало столицы. Она была уставшим мозолистым городом в пропотевшей целинной гимнастерке, пыльной и выцветшей, с первыми алюкобондовыми заплатами, которые не обещали никакого будущего. И я вижу то, что есть сегодня, и лопни мои глаза, если вру, говоря: этот дерзкий стольный град, где мне вряд ли доведется пожить, уже хорош.
Давно было. Летел откуда-то на самолете, который принято называть “Борт № 1”. И мне нужно было кое-что доснять, потому что во время официального визита времени у Президента нет ни минуты. Через службу протокола передал свою просьбу. Пригласили. Президент выглядел усталым и немного взвинченным.
– Что вам всем так нравится в самолете снимать? – спросил он. – Шумно же. Ладно, давай…
Работали недолго, четверть часа. Оператор ушел, я собрался за ним.
– Погоди, – сказал вдруг Президент. – Сядь. Вот ответь мне, только честно. Что ты думаешь о переносе столицы?
Ничего себе вопрос. Сказать, что это гениальная идея – неприлично, подумает, что лесть. Ответить, что это никуда не годная идея – не слишком вежливо, да я так и не считаю. И я выбрал третий путь.
– Нурсултан Абишевич, – произнес я довольно-таки развязно. – Я хорошо об этом думаю. Сначала Целиноград, а позже, лет через десять-пятнадцать, еще какой-нибудь город объявить столицей. Так, глядишь, страна заново отстроится.
Он посмотрел на меня как на идиота и махнул рукой. Иди, мол, что с тебя возьмешь.
Наш борт снижался, заканчивая полет по маршруту: Оренбург – Кызыл-Орда – Алма-Ата – Акмола.
Караван столиц. Караван истории.
Впереди была Астана.
Прямо по курсу.