Понедельник
С утра Яков Васильевич на телефоне. Уже несколько дней он практически беспрерывно набирает один и тот же номер – в ответ лишь долгие гудки. Но он настойчиво нажимает на кнопки: столько лет охотился за этой книгой! А теперь она могла ускользнуть от него навсегда. Знакомый паренек – частый гость в его мелкой лавочке, продал ее за несколько тенге какому-то букинисту, торгующему печатным ширпотребом возле рынка. А книге этой триста лет, ее сам Гасфорт в Петропавловск привез! Но, может, еще не все потеряно?
И Яков Васильевич опять жал на кнопки телефона. Попутно просматривал свежие газеты, аккуратно обводя объявления о продаже книг, старинных фарфоровых статуэток, чайных сервизов, фотографий. Чуть позже он обзвонит их, и торговаться будет до последней тиынки. Но сейчас все мысли – о книге.
…Любочка, жена генерал-губернатора Западной Сибири Густава Христиановича Гасфорта, у которого адъютантом служил молодой Чокан Валиханов, та самая Любочка, в честь которой назвали в Омске Любину рощу, а от рощи и Любинский проспект (улица Ленина в Омске), так вот, эта Любочка купила в книжной лавке церковный Месяцеслов в твердом переплете с медной окантовкой и, подписав “Милому Густаву”, подарила мужу перед его отъездом в Петропавловск.
Позвонили в дверь. Яков Васильевич разглядел в глазок соседскую девочку. “Дядя Яша, – защебетала девчурка, – мама просила зайти, она с работы флаг принесла”.
Советская символика в моде у антикваров: бывшие еще недавно неотъемлемым атрибутом любого предприятия в городе флаги, гербы, портреты ушедших вождей в один момент стали раритетом. Конечно, не любой флаг и не любой портрет стоили внимания и денег, однако на иные и посмотреть было любо-дорого, да и продать не составит труда. Как, например, вот этот, принесенный соседкой Тамарой. “Переходящее знамя за высокие показатели в соцсоревнованиях”, с выжженной на древке цифрой 1962, широкое красное полотно с желтой бахромой и золотом шитым гербом, в прекрасном состоянии…
“Сколько хочешь, Тамара Ивановна?” – привычно спросил антиквар, прикидывая, что больше тысячи не даст, а продать можно за пятнадцать… Соседка слегка помялась и наудачу сказала: “Пять тысяч”. Яков Васильевич и бровью не повел: “Бог с тобой, Ивановна! Да у меня таких штук десять на примете (тут он соврал), даю тысячу за знамя и пятьсот даю в долг, деньги-то нужны? Или другого покупателя найдешь?” Соседка выдохнула, протянула руку за деньгами: “И где только учат на антикваров, Яков Васильевич!”. Антиквар вздохнул: “Нигде, Тамара. Нет такой профессии”. И, глядя на символ ушедшей эпохи, вспомнил, что в 1977-м получил срок за торговлю антиквариатом.
А теперь и страны нет, и закона, запрещающего покупать или продавать знамя, этой самой несуществующей страны – тоже нет, хоть на Запад, хоть на Восток продавай, никто слова не скажет. Выходит, зря он четыре года рукавицы шил в тюрьме…
Вторник
Новый день опять начался со звонков. Уличный книготорговец на своем месте не появлялся уже три дня, сказали, уехал в Омск. А вдруг он поехал, чтобы узнать истинную цену книги? Или, что уж совсем плохо, продать ее? Тогда все начнется сначала…
Яков Васильевич – антиквар старой закалки. Любовь к древним книгам и рукописям проявилась у него еще в детстве, когда в руки ему попал дореволюционный экземпляр “Жизни Мерлина” Гальфрида Монмутского. Несмотря на труднодоступный текст, он почувствовал будто бы прикосновение самой истории.
После школы он поступил на исторический факультет Уральского государственного университета и долгое время просиживал в библиотеках, изучая историю книгопечатания, а также разыскивая сведения о редких книгах. Вернувшись в Петропавловск, устроился работать на завод им. Ленина (там платили хорошо), а все свободное время проводил в поисках ценных книг, как-либо связанных с историей родного города. На них же тратил почти всю зарплату. Познакомившись с другими коллекционерами, он понял, что основной доход им приносит как раз антиквариат. Купишь у какой-нибудь старушки старую замшелую сахарницу и молочный кувшинчик, ототрешь уксусным раствором – глядишь, а это часть серебряного сервиза почетного гражданина Петропавловска Петра Казанцева, и иной антиквар за нее тысячу (тогда еще советских рублей) готов отдать или обменять на нужную тебе книгу. И даже в провинциальном городке можно обнаружить настоящие сокровища!
Много интересного попадалось Якову Васильевичу: и монеты времен Петра I и Екатерины Великой, ордена, медали, очки в старинной оправе, принадлежавшие Антону Павловичу Чехову, кожаный планшет Ярослава Гашека, на котором вечерами он писал главы “Швейка”, фарфоровые статуэтки, подсвечники из разрушенного Вознесенского собора… Но по-настоящему “болел” он только книгами.
…– Густав Христианович, ваше сиятельство, приехали, Петропавловск!
Помолившись в Солдатской церкви, Гасфорт отправился осмотреть город в сопровождении личного адъютанта – султана Валиханова.
Петропавловск того времени представлял из себя лишь несколько улиц каменных купеческих домов, заброшенное кладбище и несколько церквей. Встретившись с городским головой, Гасфорт предложил ему устроить на месте бывшего мусульманского кладбища общественный сад, где горожане будут гулять…Купцы-татары и киргизы из свиты городского головы стали возмущаться: мало того, что магометанский сад засох, так теперь еще и кладбище упразднено. Зная подозрительное отношение генерал-губернатора к мусульманам, в разговор вмешался адъютант Валиханов, успокоил местных жителей и просил не галдеть, а говорить по очереди…В итоге купцы добились разрешения на строительство двух мечетей в Петропавловске и организацию нового мусульманского кладбища.
В 1975 году от соседки, зашедшей в гости к его матери, Яков Васильевич услышал, что она нашла на чердаке несколько книг, “по виду очень даже старых”. Поинтересовавшись, как книги выглядят, услышал, что издания “с какими-то церковными картинками и написаны как-то странно – вроде и на русском, а непонятно”. Через час, разглядывая книги, он ощутил необыкновенный трепет: Псалтырь 1875 года издания, томик стихов Пушкина 1900-го и две книги, пока неясной ценности. Предложив соседке 100 рублей за книги, он хотел было забрать их, но та неожиданно потребовала сначала отдать деньги. У него с собой такой суммы не было. Когда он вернулся, женщина с обиженным видом сообщила Якову, что книги продала: “Эх, Яша, ты, оказывается, обманщик, другой-то мне 150 рублей за них дал”. – “Да если бы вы попросили 200, я бы и 200 отдал!”
Книги хранились на чердаке после отъезда бывших хозяев. Связавшись с ними, Яков Васильевич узнал: издания достались им от учителя истории Носачева. “На Псалтыре с лицевой стороны след от штыка, – писали Якову Васильевичу бывшие владельцы книг, – который остался после разгрома, учиненного в марте 1921 года в Вознесенском соборе Петропавловска, в тот день, когда прямо во время литургии был замучен епископ Мефодий, вроде как этот Псалтырь епископа от первого штыка спас. Самая потрепанная книжка – это Библия (год издания неизвестен), хранившаяся в подполе одной из жительниц Петропавловского Подгорья, а вид такой оттого, что в 1947, когда было наводнение под горой, книга промокла и вообще представляла невосстановимую рухлядь. Еще есть Месяцеслов, принадлежавший какому-то Гафурту или Гафорду, он еще со старым летосчислением идет, и год там начинается с сентября, а не с января, как сейчас. Про томик Пушкина – ничего неизвестно…”
Яков Васильевич не спал ночей – такие книги от него ускользнули! Он даже нашел антиквара-перекупщика, но тот запросил за Псалтырь и Пушкина семьсот советских рублей, а за Месяцеслов – еще тысячу: “Книжице, похоже, лет триста, так что за бугром со свистом уйдет! А рухлядь в придачу получишь”. Таких денег, равных годовой зарплате на заводе, у него не было. Яков Васильевич решил продать две небольшие иконы. В момент получения денег у него на руках захлопнулись наручники.
А когда через четыре года он освободился, найти следы книг было почти невозможно: перекупщик умер, а его родственники ничего не знали.
Яков Васильевич ловил каждый слух о заветных книгах. И нашел-таки тот самый Псалтырь у одного из алматинских коллекционеров, после долгого торга выкупил. Остальные книги, казалось, исчезли бесследно. Иногда кто-то случайно говорил, что видел ту или иную книгу, но это были лишь похожие. Затем возник из небытия томик Пушкина в собрании одного из коллекционеров, но тот напрочь отказался его продавать. Зато сообщил, что старую Библию при нем сожгли в топке печи. Оставался только Месяцеслов, но именно о нем не было вообще никаких упоминаний…
Четверг
Яков Васильевич уже автоматически набрал привычный номер и готовился положить трубку, как вдруг услышал голос: “Алло! Говорите, я слушаю”. Оставалась последняя надежда. “С вами говорит Яков Рихтер, я по поводу книги, – он старался не выдать своего волнения. – Вы на той неделе у моего племянника книгу купили, это наша фамильная ценность, я прошу вас, верните ее!” Книготорговец недоумевал: “Книгу? Какую? Донцову покупал на той неделе, Константинова, больше не покупал ничего, а вот еще рухлядь, вы про нее?”
…– Ваше сиятельство, нарочный с письмом из Омска, впустить?
Прочитав письмо, доставленное нарочным, Гасфорт велел немедля седлать лошадей и, даже не завтракая, умчался в Омск к жене, которая писала, что ее терзают жуткая хандра и сплин. Густав Христианович не собирал вещи, рассчитывая вернуться несколькими днями позднее, однако вернулся лишь в следующем году, к тому моменту в Петропавловске был новый городской голова, и вещи Гасфорта, в том числе дареный Месяцеслов, были утеряны…
Через полчаса книга была у него в руках, это была та самая книга, из-за которой он перерыл сотни пыльных папок архива, из-за которой, по большому счету, отсидел в тюрьме и которая несколько раз уже ускользала из его рук. Это была та самая книга, которую Любочка, жена генерал-губернатора Густава Христиановича Гасфорта, подарила мужу перед отъездом в Петропавловск…
Андрей НОВИКОВ