Премьера “Томирис” кого-то оставляет в недоумении, а кого-то радует долгожданными переменами в Театре оперы и балета. О том, как рождалась авангардная (для казахстанских реалий) постановка “Томирис”, рассказывает автор либретто и режиссер-постановщик оперы Ляйлим Имангазина.
Оперные технологии
– Как известно, основой либретто к “Томирис” стал роман Болата Джандарбекова “Саки”. Насколько близки вы были к первоисточнику?
– Я бы сказала, очень далека. Оттуда я взяла только линию с заговором и любовную линию с Бахтияром. Как вы понимаете, роман был написан в прозе. А либретто, причем в стихах, мне пришлось писать самой. Получился где-то белый стих, где-то даже в рифму. Но дело в том, что либретто – это даже не поэзия. Это особенный жанр, где существуют свои технологии. В опере главенствует музыка, и очень важно музыкальные акценты подчеркивать текстом, задавать с помощью слова четкое эмоциональное направление.
Вообще идея создания “Томирис” меня привлекла тем, что тут можно было использовать метафорический язык, не привязываясь к каким-то историческим деталям. Ведь никто не был свидетелем тех событий, кроме Геродота. И мы позволили себе пофантазировать.
Царица Томирис – женщина, образ которой витает по миру, но конкретно о ней мы ничего не знаем. Порой видим только на этикетках: конфеты “Томирис”, водка “Сакская царица”. И меня коробит, что у нас героев используют в виде какого-то лейбла. Поэтому хотелось, чтобы моя Томирис была нормальной живой женщиной, которую предают и боготворят, которая любит и страдает.
– От чего пришлось отбиваться больше всего?
– Во время работы над оперой меня очень часто подталкивали на героический финал. Я сопротивлялась со страшной силой. Я сказала: кому охота посмотреть на памятник, поезжайте на нашу площадь Республики. А здесь, в опере, мне хотелось показать почти сумасшествие. Она за одну ночь, за одну битву теряет все, стареет на сто лет и выходит абсолютно отрешенная. Единственное, что у нее остается, – это только обратиться к богам. И поэтому, слава Богу, удалось отстоять такой щемящий эпилог.
Порой сложно было отстаивать свое мнение, потому что “знатоков” много. Но облегчало то, что опера новая, и никто не знал, как это было раньше. А бывает, когда готовишь классические постановки Верди, Пуччини, так все, от вахтера до директора, говорят, как надо ставить.
Полет фантазии
– Наверняка сложность также заключалась в том, что вы находились в Алматы, а автор музыки Алмас Серкебаев – в США?
– Да. Но, слава Богу, есть Интернет. Алмас высылал какой-то материал, я проверяла, уточняла, отправляла ему свой вариант. Это было очень долго. Мы четыре года работали.
– И в итоге получилась довольно непривычная для нашего оперного театра музыка…
– Действительно, там присутствуют самые разные жанры. Были и джазовые гармонии, и что-то похожее на мюзиклы. А в дуэтах появлялась абсолютная классика. Встречались знакомые мелодии, цитаты из Рахманинова и Римского-Корсакова. Сначала я укоряла Алмаса за них, а потом подумала: это не самый худший пример для подражания. А тем, кто любит выискивать, копаться, какие-то ярлыки навешивать, я так и отвечаю: ребята, это не самый худший пример. И в конце концов интересует же спектакль в целом, а не отдельные какие-то составляющие. Кто-то, например, может углядеть в костюмах какие-то неточности…
– Да, сложно представить, что несколько тысяч лет назад люди так ходили.
– Но ведь это абсолютная фантазия. Фантазия художника, режиссера. Разве можно сказать, что при саках была такая ванна или стоял греческий хор, какой вы видите у нас. Это же фантазия на тему. И это нужно подчеркнуть, чтобы не было никаких притязаний. Потому что главное – заряд, энергетика, которая идет со сцены. Вкупе все эти фантазии каждого из нас дают эмоциональный посыл в зал. Самое главное тут – сценическое воздействие на зрителя. Вот слово хорошее – “воздействие”. Если зритель не сидит с холодным носом, как у собаки, а сопереживает, соучаствует, то я считаю, что цель достигнута.
Западу нужен шок
– Насколько я знаю, вы тесно работали с российским театральным художником Вячеславом Окуневым?
– Очень тесно. Сначала я ездила к нему в Питер, где мы разработали атмосферу постановки. Самое сложное – делать первые шаги с художником, ведь каждый из нас находился в своем культурном пространстве. Мы очень долго все обговаривали, общались по телефону, по Интернету. Но когда пришли к общему знаменателю, то у нас очень быстро появилось понимание, какими будут декорации, костюмы и решение “Томирис” в целом.
– Я видел его работу над некоторыми операми в Астане и Алматы, и чувствуется, что он буквально вдыхает новую жизнь в визуальное оформление наших постановок.
– Да. Дело в том, что он в год готовит по 15–20 спектаклей по всему миру. Представляете? Я, например, ставлю один-два. Слава настолько опытный человек, он видел столько театров, и его помощь неоценима. Во время постановочного процесса он мне стал и старшим братом, и товарищем. Порой он направлял меня: “Так, Ляйля, не надо горячиться” или, наоборот, “Ляйля, не трусь, вперед”.
А как он научил наших ребят работать! Он буквально до ниточек все показывал и рассказывал. Мы же никогда не делали декорации такого качества. Это просто тончайшие технологии. Дело в том, что Окунев обожает Театр им. Абая. Ему нравится работать в этом коллективе, потому что тут есть свой язык, определенный уровень. Славу очень интересует наша самобытность. Как правило, московские и западные режиссеры часто сфокусированы на шокировании публики. А ему как раз нравится то, что мы работаем не на шокирование публики, а на сопереживание.
Больше света и надежды
– Но в любом случае постановка получилась достаточно продвинутой. Следует ли ожидать чего-то в таком же духе?
– После нескольких спектаклей с печальным концом – “Тоски” с четырьмя трупами, “Богемы” и вот “Томирис”, где, как сказали, у меня “вообще мертвое поле”, – в театре просят комедию. Поэтому сейчас мы будем искать что-то полегче, какую-нибудь классическую камерную оперу, не такую масштабную. А чтобы создать что-то новое, свое, нужны время и стечение обстоятельств. И если говорить о собственном произведении, то я хотела бы сделать сказку в стиле фэнтези на казахские сюжеты…
Да, могу я вас попросить – побольше света и надежды, когда вы будете писать свою статью?
– В смысле?
– Уже надоели плаксивые вещи о том, что у нас проблемы, жить невозможно и талантливые люди уезжают… Было время, когда все рвались куда-то. Я тоже мечтала жить в маленьком городке в Дании или Голландии, где много цветов и прекрасной музыки. А потом подумала: в принципе я ведь живу в таком городе, где много музыки и цветов. Просто нужно немного разуть глаза и что-то делать. Не ждать, а делать. Даже на примере “Томирис” можно заметить, что у нас образовался единый дух в театре. Я запрещаю людям говорить друг о друге плохо. Мне кажется, нужно культивировать внимательное отношение друг к другу.
– Я сказала, кому охота посмотреть на памятник, поезжайте на нашу площадь Республики. А здесь, в опере, мне хотелось показать почти сумасшествие.
– Если зритель не сидит с холодным носом, как у собаки, а сопереживает, соучаствует, то я считаю, что цель достигнута.
Справка
Ляйлим Имангазина – режиссер-постановщик Казахского государственного академического театра оперы и балета имени Абая. Окончила Алматинскую государственную консерваторию им. Курмангазы по специальности фортепиано и Российскую академию театрального искусства (РАТИ-ГИТИС) по специальности режиссер музыкального театра.
Единственный оперный режиссер-постановщик в Казахстане. Ей принадлежат постановки опер “Тоска”, “Богема”, “Кармен”, “Ер-Таргын”, “Телефон” и другие.
Артем КРЫЛОВ, Иван БЕСЕДИН (фото)