Поскольку подобное произошло впервые в моей жизни и, к тому же, внезапно, я чересчур, пожалуй, буйно замотал головой: нет, не надо, спасибо. И даже на плечо юноше слегка надавил: сиди, мол.
Стою с видом равнодушным, а на душе — такой кисляк. Ну все, думаю, приехали, старичок. Время ни на миг не остановишь. Вот тебе и место уже уступают.
И совершенно неожиданно для себя самого наклонился и спрашиваю тихо: «Я что, так пожилО выгляжу?» (и слово-то какое-то кособокое выскочило — «пожилО»). Юноша зарделся и говорит: «Да нет, что вы! Просто меня мама приучила, что надо всегда старшим место уступать». Немного полегчало. Пригляделся я к маминому пай-мальчику… Чувствую, какой-то он нетипичный. А чем — и не поймешь. Лет шестнадцать-семнадцать. Серая курточка. Пожалуй, румянец явно не здешний. А глаза… С такими глазами в церковном хоре поют или любимой девушке Есенина читают… Голубые, ясные, с тем внутренним светом, который редко встретишь.
«Вы, наверное, не алматинец!», — опять-таки ни с того, ни с сего брякнул я. «Да, я в деревне живу». И смотрит спокойно так, с очень взрослым достоинством.
«Ну, тогда я не буду себя дедушкой считать, значит, мне просто встретился вежливый молодой человек. Алматинская молодежь, знаете ли, не кидается место уступать». Он улыбнулся: «Вы не похожи на дедушку». А между прочим, мог бы уже запросто стать, учитывая образ жизни моего великовозрастного сыночка — любимца барышень.
Э, да ты опять ворчишь? Что ж, молодых принято ругать по любому поводу — в самом широком диапазоне, от дырок на джинсах до «слишком умных» речей. Поколению отцов вечно не угодишь. Причем так было во все времена.
Отлично помню исступленную борьбу институтской военной кафедры с моей битловской прической. Сколько душевных сил было потрачено вообще в советской стране, сколько нервных клеток родителей, преподавателей, начальников погибло безвозвратно только потому, что мы уже не желали жить в униформе. Вместо того, чтобы расслабиться и принимать молодость такой, какой ей хочется быть, общество старших без устали сражалось с любым проявлением индивидуальности. И, наверное, это осталось в крови. Сегодня никто не устраивает показательных стрижек налысо хиппующих подростков, и комсомольские дружинники не замеряют линейкой ширину брюк у стиляг.
Но мы по-прежнему недовольны племенем младым и по инерции ругаем его: песни — ужас, одежда — как с помойки, вкуса — ноль, в Интернете — сутками. И так далее.
Ругать-то ругаем, но вот знаем ли? Случай в автобусе говорит о том, что не знаем ни черта.
Вот только не спросил я, из какой деревни тот парень. Интересно, где ж такие вырастают…