С азартными потасовками соседствуют музыкальные программы, исполненные жизнерадостного идиотизма.
Эта пикантная смесь заставляет вспомнить фильм “Веселые ребята”, которому через три недели исполнится 82 года. Но лучше поговорить о нем сегодня, пока новогодняя лихорадка не заморочила мозги своей мандариновой дурью.
Дата не круглая, не юбилейная, но причина присмотреться к этой картине есть. Во-первых, она по сей день жива-здорова и даже умело раскрашена, что ей к лицу. Во-вторых, на мой взгляд, эта пестрая лента содержит некие знаки, толкование которых может показаться забавным.
Итак, Григорий Александров снял это дивное шоу в 1933 году по наущению Бориса Шумяцкого, тогдашнего начальника кино. К лету следующего года фильм был смонтирован начерно. Шумяцкий организовал предварительный просмотр дома у Горького – на всякий случай. Картина всем очень понравилась. И будто бы какой-то деревенский парнишка, случайно оказавшийся в этом узком кругу, простодушно воскликнул: какие веселые ребята! Название прилипло.
13 июля, в пятницу, поздно вечером, в Управление кинофотопромышленности приехал Сталин. Сопровождали: Каганович, Ворошилов, Жданов и другие вожди. Шумяцкий предложил посмотреть новую комедию. Далее следуют выдержки из стенограммы.
Сталин: Что еще за картина?
Ворошилов: А это интересная, веселая, сплошь музыкальная картина с Утесовым и его джазом.
Каганович: Но ведь Утесов – безголосый!
Жданов: К тому же он мастак только на блатные песни!
Ворошилов: Нет, вы увидите. Он очень одаренный актер, весельчак и поет в фильме здорово. Фильма исключительно интересная!
Шумяцкий: Но только у меня всей нет. Она заканчивается сегодня. Могу показать начальные три части.
Сталин: Он нас интригует. Давайте хотя бы начальные. Раз интересная, давайте посмотрим.
Стенограмма Шумяцкого содержит не только реплики, но и реакцию персонажей на фильм: “Во время просмотра этой части стоял гомерический хохот. Особенное реагирование (Иосифа Виссарионовича, Климентия Ефремовича, Лазаря Моисеевича и Жданова) вызвали сцены с рыбой, пляжем и перекличкой фразы – “Вы такой молодой и уже гений” – “Привычка!”. Очень понравился марш, перекличка стада и пр.”.
После просмотра настроение переменилось.
Каганович: Неужели это сделано в Москве? Сделано ведь на высоком уровне, а говорили, что эта ваша московская фабрика – не фабрика, а могила. Даже в печати об этом часто говорят.
Шумяцкий: Это говорят у нас только скептики, пессимисты, люди, сами мало работающие.
Сталин: Скажите просто – бездельные мизантропы. Таких ведь около всякого дела имеется еще немало. Вместо того чтобы в упорной работе добиваться улучшения дела, они только и знают, что ворчат и пророчествуют о провалах. Но давайте не отвлекаться и еще смотреть картины, такие же интересные картины, как эта.
Спустя десять дней фильм был представлен полностью. После просмотра Сталин, утирая глаза и усы от слез, будто бы изрек: хорошая картина. Будто в отпуске побывал…
После этого “Веселых ребят” показали почему-то в Хельсинки, позже отправили его на фестиваль в Венецию, где он взял два главных приза (режиссура и музыка), и лишь 25 декабря 1934 года состоялась премьера в Москве, в кинотеатре “Ударник”. Через три недели после убийства Кирова.
Я часто смотрю этот фильм и всякий раз не могу избавиться от странного чувства, где противоречиво смешались восторг и ужас. Триумфальный проход Кости Потехина под знаменитый марш, где слова песни совершенно не совпадают с артикуляцией исполнителя, длится четыре минуты (!). А ведь это 120 метров полезного метража. В громадном эпизоде я насчитал всего четыре монтажные склейки, то есть съемка была детально продумана и великолепно организована. Горизонтальное скольжение камеры по рельсам дополняется изумительной глубиной кадра, где тщательно проработаны ближние и дальние планы, заполненные муравьиным трудом карликовых персонажей. В сущности, это ожившая многофигурная пастораль, это еще не спетая “широка страна моя родная”, это огромное, безмятежное, солнечное, дышащее довольством, текущее млеком и медом пространство, по которому вышагивает, как хозяин, обаятельный хам, под дудку которого скоро запляшет и запоет вся страна. “Сегодня пастух, а завтра – музыкант!” – “Ну вот завтра и приходите!” Не извольте беспокоиться, мадам, придет. И приведет с собою целое стадо скотов.
Скотская вакханалия в нэпманском доме изумительна. Вонючее стадо железным потоком прет в парфюмные покои, топчется по хрусталю банкетного стола, упивается вусмерть барским пойлом, возмущенно чихает в пудреницы, валяется в накрахмаленных лежбищах, грозно мычит, роняя сопли и слюни. А вот так! Кончилось ваше время, господа хорошие, довольно наших пьяных поросят заживо резать – заявляют быки, козлы, бараны и примкнувшая к ним Марь Иванна, корова с повадками свиньи. По-моему, эта штука будет посильней Эйзенштейна с его “Октябрем”. И все тот же восторг, смешанный с ужасом: нэпманам как бы так и надо! Но ведь и скоты ужасны. Куда бедному кинозрителю податься?
Эпизод, когда Костя Потехин невольно дирижирует, хлопая себя по коленкам и нелепо размахивая руками, есть сбывшийся сон замурзанного пастуха, которому доверили управлять симфоническим оркестром. А вот так! Невелика премудрость. Главное, пробраться к дирижерскому мостику. А там само пойдет: дунул, плюнул, подтянул штаны, почесал затылок – поймут, куда денутся, спиликают нужную ноту. А кичливый маэстро в яме пусть охолонет. Подумаешь – Отто! Да еще и Фраскини. Из сочетания немецкого имени да итальянской фамилии получился какой-то припадочный парагваец. Мы пошлем его куда-нибудь на “ща”.
Сцена массовой драки сотрудников ансамбля “Дружба” ошеломительна. Ей нет никакого внятного объяснения. Ну, допустим, музыканты повздорили из-за неверно сыгранной ноты. Пусть даже наваляли друг другу оплеух. Суровой комендантше, чтобы выставить гопников на улицу, такого тарарама хватило бы за глаза. Но откуда эта дикая, звериная радость чудовищно затянувшегося боя на уничтожение? Зачем эта зубодробительная потасовка, бессмысленная и беспощадная? Музыкальные инструменты, созданные для услаждения чувств, на глазах обратились в метательные снаряды, сабли, боевые щиты и стенобитные орудия, интеллигентные люди, теряя очки и приличия, в мгновение ока стали похожи на спившихся гладиаторов, оставшихся без уездного предводителя команчей. Смешно! Но ведь и страшно.
Дальнейшее напоминает макабрический сон с признаками трехгрошовой оперетки. Похоронная процессия оборачивается уличным карнавалом, катафалк служит сумасшедшей маршруткой, набитой музыкальными хулиганами, из дежурного гробика, как черт из табакерки, ловко выбирается ладный старичок с бутылкой водки, из простуженных инструментов хлещут мутные потоки, оркестранты начинают, словно быки, козлы и бараны, мычать, плямкать губами и блеять, из этого сумбура вместо музыки прорастают дунаевские ноты, и все вокруг становится золотым, парчовым и невыносимо прекрасным: Анюта превращается в гранд-даму с фонарем, а Костя Потехин – в лондонского денди с рожей немолодого деревенского придурка. Прислуга и пастух стали изрядные господа – что и требовалось доказать!
Почему эта восьмидесятидвухлетняя, хорошо подкрашенная фильма все еще не утратила своего очарования? Потому, что она сделана из нашей жизни. Из той, что за окном, в городе, в стране и в мире. Где мордобой, резня и бешеная музыка в антрактах. И несчастные скоты, ведомые пастырями-самозванцами, все так же прут к вершинам барских особняков, но попадают в основном на убой.