Пока смерть одного из них не разлучила их, эти двое и в радости, и в беде (их обоих однажды едва не выгнали из театра) были вместе.
Бузотеры
– В последние годы он мне часто снится, – рассказывает Асанали-ага. – Мы с Ануаром вместе росли как актеры. Одновременно пришли в театр – он из Карагандинского областного, я – с киностудии. За нами закрепилась слава бузотеров и хулиганов: от наших с Ануаром проделок плакал весь театр, а выгнать не могли, хотя и были такие попытки неоднократно, – мы играли ведущие роли, и зритель, особенно женщины и особенно молодые, шел на нас с Ануаром.
И главный режиссер театра Азербайжан Мамбетов (я его называл маленьким большим человеком), думая прежде всего о своих спектаклях, изо всех сил выгораживал нас на партсобраниях.
Был момент, когда в театр зритель ходил только для того, чтобы увидеть наш с Ануаром дуэт. Играем мы, к примеру, в “Козы Корпеш – Баян сулу” – пыль стоит до потолка, столько безудержной фантазии, экспромта, заразительной энергетики! Особенно мы “распоясывались”, как говорили наши недруги, на гастролях в районных центрах. Едва затевался бой между персонажами “Козы Корпеш – Баян сулу”, как ребятишки выскакивали на сцену, пытались нас разнять, воровали наши бутафорские пики.
Однажды наш театр, находясь на гастролях в Чимкенте, выехал с “Козы Корпеш” в один из сельских клубов.
В зале всего сто мест, а билетов, как водится, продали раз в десять больше. И мы решили играть на улице.
Декорации установили прямо у стен клуба, машины, на которых привезли хлеборобов, выстроили вокруг сцены полукругом
В тот день мы, не выходя из образа, импровизировали как могли. В одной из сцен я, Кодар, в богатырских доспехах, с пикой в руках ищу интригана и сплетника Жантыка (Ануар Молдабеков), вечно сеющего вражду между моим героем и Корпешем. Его нигде нет.
Не оставалось ничего другого, как кричать громовым голосом: “Жантык, где ты? Выходи!”.
И тут приоткрывается дверца одной из машин, оттуда высовывается Жантык-Ануар. “Ау, Кодар-мырза, вы меня ищете? Я здесь”, – отвечает он так, словно герою, жившему в XII веке, положено сидеть в машине, и опять закрывается в кабине. Дальше – хлеще, в одной из сцен он появился верхом на добытом где-то ишаке. А тут еще Карабай – Идрис Ногайбаев, решив подыграть ситуации, по-пластунски пробирается под одной из машин…
Я в пылу всеобщего веселья поймал громадного жука и стал пугать им главную героиню – красавицу Баян. Та визжит, зритель хохочет!
В общем, хлеборобам страшно понравилась наша игра. Да я и сам признаю: это был один из лучших спектаклей в моей жизни. Асанали АШИМОВ: О культуре и халтуре
Сейчас, вспоминая эти веселые моменты, готов плакать от тоски по ушедшему другу. Какими же мы были заводными! Не боялись казаться смешными. Своей пластикой, темпераментом, молодым озорством мы с Ануаром взорвали академическую сцену Ауэзовского театра и совершили свой маленький переворот.
Без отца
– Мы с Ануаром в один год пришли в театр, вместе росли как актеры, помогая друг другу оттачивать сценическое мастерство, вместе бывали в компаниях – дневных и ночных. У нас и судьбы чем-то схожи. Отца своего Ануар не знал, родная мать его оставила, рос у дяди.
Его тоже выгнали из консерватории за съемки в кино, и он окончил позже двухгодичную школу-студию при театре.
Потом уехал в Караганду, переиграл в областном театре всех героев-любовников и в 1964-м вернулся в Алма-Ату.
Ануар на год моложе, а потому до конца жизни почтительно называл меня Асеке. Нас многие пытались рассорить. “Зачем ты работаешь под него? Ты не хуже Ашимова”, – нашептывали ему театральные интриганы, и он, бывало, поддавался. Но мне, как старшему, хватало ума сказать в такие минуты примиряющие слова: “С чего нам ссориться? Ты играешь Яго, я – Отелло, ты – Жантыка, я – Кодара, ты – Танирбергена, я – Еламана… Что нам с тобой делить? Но если ты пойдешь на поводу у злопыхателей, мы оба умрем как актеры, нас съедят поодиночке. Я без тебя никто, и ты без меня тоже”.
Азербайжан Мамбетов, бывало, шутя, говорил: “Вашей дружбе придет конец, когда я дам вам одну роль”.
К счастью, нам с Ануаром не пришлось делить в театре одного героя. А то кто его знает, как повернулись бы события. Таких случаев, когда друзья разбегались в разные стороны, в театре было немало.
…Как-то нас с Ануаром решили угостить домашними яствами приехавшие с каникул девушки из школы-студии при театре. Пришли с полными сумками снеди, мы закрылись в отдельном кабинетике, который мне выделили, как члену месткома, и стали пировать. Вели себя, казалось, ниже травы, тише воды, но все-таки расшалились.
Одна из девушек вскочила на спинку дряхлого кожаного дивана и… тот развалился. Девушка упала, ударилась головой о стену, потеряла сознание.
Хочешь не хочешь, пришлось вызвать “скорую”. Давно точивший на нас зуб завтруппой, естественно, тут как тут. Потирая руки, он быстренько собрал комиссию и чуть ли не с лупой в руках начал искать “следы преступления”. Расстроенный, что ничего, кроме обломков дивана, не нашел, перед начальством он все представил так, будто мы с Ануаром намеренно покушались на жизнь девушки. В общем, подсудное дело.
В кабинете главного режиссера, куда нас вызвали, уже сидели наши “богини” – Хадиша Букеева, Шолпан Жандарбекова и Бикен Римова во главе с парторгом театра Сабирой Майкановой.
– А что, нам уже и дружить нельзя со своими будущими коллегами? – сказал я вызывающе на требование объяснить, как это мы с Молдабековым оказались в одной комнате с молоденькими студентками. А дальше и вовсе пошел ва-банк, поскольку терять было нечего. В общем, от страха во мне проснулся тигр.
– Мы о ваших “подвигах” наслышаны, – намекнул я вершительницам наших с Ануаром судеб на грехи их молодости. – В нашем возрасте вы и не то, оказывается, делали.
Мамбетов, чувствуя, что пахнет жареным (да и некстати было раздувать скандал – я только сыграл главную роль в спектакле “На чужбине”, на носу была сдача “Дон Жуана”, где я опять же в главной роли), поторопился заявить, что разборки подождут, а сейчас всем пора на репетицию.
Последующие десять дней я яростно репетировал. И вот день премьеры – спектакль прошел на ура. Представители ЦК и Министерства культуры, пожимая руку Мамбетову, в один голос заявили о моей работе: появился актер, чья игра должна поднять театр на новый уровень.
На партбюро нас тем не менее вызвали. Первым зашел я. “Богини” были уже готовы к растерзанию блудных актеров, зато Мамбетов, прикрывшись газетой, хихикал, его наши с Ануаром выходки веселили.
– Чем ты в дальнейшем оправдаешь свой проступок? – словно подсказывая мне ответ, спросил он.
– Ударным трудом! – выпалил я.
Азербайжан, явно не слушая возмущенный шепот женщин, громко захохотал.
– Иди, иди! – махал он рукой в мою сторону.
Выхожу, а за дверью – дрожащий Ануар. Подученный мною и ободренный подсказкой Мамбетова, он повторил мой ответ. Так мы и выкрутились в ситуации, которая чуть было не выросла до размеров вселенского греха. Сложись обстоятельства по-другому, возможно, нашей актерской карьере мог бы прийти конец.
Любой театр знает немало случаев, когда изначально талантливые актеры ломались и не доходили до финала: не хватало характера выдержать натиск, который прикрывался ханжески благопристойными словами, хотя за ними пряталась усталая ревность к молодости и успеху.
Другой “режиссер”
– Ануар был крепче меня по телосложению, а потому всегда казался здоровее, но вот ушел раньше. Оказывается, у него был сахарный диабет, который незаметно разъедал его организм. Никто, даже я, не знал об этом.
Незадолго до ухода Ануар должен был играть Амангельды в одноименном спектакле, задуманном мною.
Я был уверен: только он сможет создать образ легендарного командира, но… в этой ситуации решал совсем другой режиссер. Помню, я только вернулся из командировки, услышал горькую весть о смерти Матана Мураталиева, однокурсника по театральному факультету, и первым делом позвонил Ануару, он тогда был председателем нашего профкома. Услышав, что он не может пойти из-за болезни, в сердцах принялся его отчитывать: “Ты что? Какие болезни? Человек умер!”. И тут взяла трубку его жена. Она сказала, что у Ануара кровавая рвота.
Накануне он был на съемках в Капчагае. С обедом в тот день запоздали, к вечеру на съемочную площадку вместо еды привезли ящик водки. Разозлившись, Ануар выпил стакан, а потом пошел купаться. Ни того ни другого при его болезни делать было нельзя.
Пока доехали до Алма-Аты, сахар поднялся до критической отметки, “зажглось” горло… После этого он прожил всего неделю.
В реанимацию к Ануару никого не пускали, но мне все-таки удалось прорваться к нему. Надо было что-то говорить, но сил бодриться не нашлось. Не смог я, как Айманов у постели умирающего Куанышбаева, сдерживая слезы, шутить.
– Какой сегодня день? – спросил Ануар, пристально вглядываясь в стену.
– Среда.
– А-а-а, два дня, два дня, – в полузабытьи пробормотал мой друг.
Через два дня его не стало. Ему было всего 49 лет…
После его смерти и Мамбетов как-то сник. Сидя однажды в его кабинете, мы, чтобы заглушить боль, хлопнули по стакану водки. Потом налили еще, но алкоголь нас не брал, шел как вода. Горе было крепче…
Алматы