И печали, и радости
Когда-то здесь было большое купеческое подворье. С приходом Cоветской власти имущество купца было переделано под жилье для государственных служащих. Большой дом разделили на 4 части. Моему деду, отставному военному, досталась угловая часть дома из 2 небольших комнат, кухоньки и веранды. Но в 1925-м молодой семье это жилье казалось роскошью. Остальные части дома занимали еще 3 семьи, четвертая жила в бывшем доме для прислуги.
Двор был общим, а значит, общими были все горести и радости. Отсюда уходили на войну. Из этого двора моя мама пыталась сбежать на фронт. Когда началась война, ей было 11 лет. Добровольцем ушел на фронт ее отец. Когда призвали старшего брата, мама остригла свои роскошные русые кудри и пошла в военкомат – хотела выдать себя за парня, чтобы уйти на фронт. А перед этим сфотографировалась, чтобы оставить фото на память маме и среднему брату, как это сделали отец и брат. На фронт ее, конечно, не взяли. Школу № 4, в которой она училась, переоборудовали под госпиталь.
В марлевом платке, с обмороженными руками приходилось учиться на другом конце города. Шагала туда и обратно, не пропустив ни одного урока. А после занятий бежала в госпиталь, который был когда-то ее школой, где помогала санитаркам и писала письма по просьбам раненых.
Напротив дома был базар – сейчас на этом месте пожарная часть. А во время войны здесь меняли на продукты ценные вещи. Часто ходили на “большую” барахолку в верхней части города – там обмен был более выгодным. Бабушкин золотой браслет, подарок мужа за дочь, обменяли на буханку хлеба и банку тушенки, шелковую скатерть ручной работы – на кулечек сахара, персидский ковер – на макароны.
…Сюда принесли похоронку на моего деда – единственную на весь двор. Здесь соседи помогли бабушке справиться с бедой. И здесь же радовались Победе. По-соседски, а точнее – по-семейному.
От голода и холода мама тяжело заболела – воспалились лимфоузлы. Такую болезнь в то время лечили солнечными ваннами, а место нашлось только в стационаре Института туберкулеза. Там лечилась, там и проработала потом 58 лет. И, конечно же, была “семейным” докто-ром во дворе. За медицинской помощью к маме обращались все соседи. Сделать укол, поставить банки, дать совет, отправить к нужному специалисту.
Ворота – опора нашего двора
Не семейка, а семья
Мои родители и бабушка, дядя Карим и тетя Нина, дядя Коля и тетя Надя, дядя Леша и тетя Марина, тетя Валя и дядя Толя. Шли годы, семьи росли. И в 50–60-х родились мы – внуки тех, кто получал жилье вместе с моим дедом. Нас было много – Валера, Юра, Коля, Алла, Роза, Люба, Лёнчик, Оля, Света, Витя, Санёк, Альфия и я.
Вспоминая сейчас наши “квартиры с удобствами во дворе”, трудно представить, что жили мы там такими большими семьями, еще и каждый год принимали многочисленных родственников.
Окна нашего зала выходили на перекресток. Пока бабушка готовила завтрак, я любила смотреть в окно. Еще бы не любить! Каждое утро по Джетысуйской из Крепости в город выезжал отряд конной милиции. Перекресток был вымощен гранитом, и подковы выбивали искры – цок-цок… Трамвай от железнодорожного вокзала с Ташкентской поворачивал на Джетысуйскую. Ранним утром дом подпрыгивал от грохота трамвайных вагонов. Потом трамвайные пути с Ташкентской убрали, но на Джетысуйской рельсы оставались еще много лет, напоминая о прежнем маршруте трамвая.
Колбаски на “Пугаске”
В обед я приставала к бабушке с газетой “Огни Алатау”, чтобы она меня учила читать. У бабушки был какой-то необыкновенный дар объяснять – читать и узнавать время по часам мы могли уже в 4 года. А к вечеру не было лучше занятия, чем подкладывать в печку дрова. Главное – не забыть убрать варежки с печки, чтобы не сгорели! А когда печка разгорится, можно посушить в духовке сухарики. И ждать родителей с работы – мама принесет охотничьих колбасок из магазина на “Пугаске”, а отец – конфеток “от зайчика” или “от белочки”.
С нами жил и менялся наш двор. Все жители района носили воду из колонок с улицы. А у нас во дворе была своя. Круглый год женщины полоскали белье в цинковых корытах и ваннах. Белье, белоснежное после кипячения и стиральной доски, весело плескалось в проточной воде, которая стекала по склону двора и убегала в арык на улицу. А летом в этих же ваннах купалась детвора.
“Ударник” – наше всё
Наши родители поставили деревянную беседку, провели туда свет, даже розетку установили, чтобы можно было включать проигрыватель и магнитофон с бобинами. Днем там в “дочки-матери” играла малышня, а вечером забивали “козла”, резались в “дурака” и играли в шахматы наши отцы. В конце недели игры шли веселее, потому что можно было расслабиться и выпить пива (а может, и чего покрепче). В беседке пели под гитару или слушали “Битлов”, записанных на пластинку из рентгеновской пленки, наши старшие браться. Туда же убегали покурить, рискуя получить нагоняй от родителей.
А еще в нашем дворе можно было прятаться в шалаше из травы. Возле беседки росли огромные кусты лебеды и полыни. Полынь выкашивали, а лебеду не трогали. Как-то я спросила бабушку, почему не трогают заросли этого растения с листьями, будто посыпанными мукой? И бабушка сказала: “Лебеда в войну была нашей кормилицей – из нее варили суп и добавляли листья в тесто для хлеба”.
В сквере возле "Ударника"
…В 1967 году я впервые попала в кинотеатр на “взрослое кино”. В “Ударнике”, который был в 10 минутах ходьбы от дома, показывали “Вия”. Потом 4 вечера подряд мы с родителями ходили на четырехсерийный “Щит и меч” – в день показывали по одной серии. Позже чуть не каждый день убегали на утренние сеансы смотреть мультики. Дорога к “Ударнику” от нашего двора проходила через сквер у кожгалантерейной фабрики. Всегда хотелось заглянуть, что там – за забором.
Рожают там же
В сквере мы часто гуляли с родителями. Заросли цветущих кустарников бульденежа и сирени, васильки и ромашки, сочная изумрудная трава… А ближе к кинотеатру на площади частенько собирались подростки – стенка на стенку, нешуточные бои до первой крови.
Через этот сквер меня несли домой из роддома № 2, а перед этим мой старший брат бегал навещать маму и кричал: “Мама, Таньку купила? Нет?! Может, заберете деньги и купите мне новые лыжи?”. В этот сквер отец уносил меня по утрам, чтобы дать поспать маме, и мне кажется, что кружащиеся листья и просвечивающее через них небо – это мои первые воспоминания. Роддом и сейчас стоит на том же самом месте. И так же вокруг него прыгают радостные папаши с единственным вопросом: “Родила?!”. И мало кто помнит, что до войны в этом здании находилась средняя школа № 4, во время войны – военный госпиталь, после – инфекционная больница.
Напротив роддома торговали самсой. Настоящей – тандырной, сочной и ароматной, а рядом стоял киоск, где продавали “эскимо” на палочке по 9 копеек.
На обратном пути из “Ударника”, сделав небольшой крюк, можно было зайти на почту – посмотреть марки и открытки. Почтальоны с огромными коричневыми сумками, полными газет, журналов, писем; чернильницы на столах с потертым дерматином, перьевые ручки, испорченные бланки телеграмм, сургуч. А в конце лета – фанерные ящики с дырочками для вентиляции для посылок с апортом, который алмаатинцы отправляли во все города Советского Союза.
Когда мы с бабушкой ходили на базар, она рассказывала, как пела в церковном хоре Софийского храма, как снимали кресты с купола, как устроили там склад, как потом открыли клуб, и позже – кинотеатр. Она не была человеком глубоко верующим (несмотря на то, что ее дед был в числе первых служителей Казанского храма), но ни разу не ходила в “Ударник” на киносеансы.
Я помню, как “Ударник” отдали под сборный пункт военкомата, потом кукольному театру, как потом после пожара долго стояли руины. И как восстанавливали храм. На том же месте, по старым чертежам. Сейчас Софийский храм мало напоминает серое здание “Ударника”, но в те годы то был любимый кинотеатр.
Запахи советского детства
Одним из развлечений в детстве были походы в будку жестянщика, хотя и действовало бабушкино табу на походы через дорогу. Жестянщик по-русски говорил плохо, был из переселенных перед войной чеченцев. У него были добрые глаза. Он никогда не сидел без дела – хозяйки несли прохудившиеся кастрюли, чайники. В будке стоял необыкновенный запах – расплавленного олова и канифоли… Я не помню, как его звали, не знаю, сколько ему было лет, в памяти остался только этот запах и вкус липкой орех-халвы из зеленых орехов в виноградном сиропе, которой он нас угощал.
Каждое утро сосед дядя Коля, который работал водителем фургона, по дороге с хлебозавода завозил лоток серого хлеба по 16 копеек во двор. Какой был запах у того хлеба! Не было ничего вкуснее той горбушки, которая так хрустела! Мне кажется, что сейчас хлеб так не пахнет. И фамилия у дяди Коли была такая подходящая – Пшеничный.
А еще до нашего двора долетали запахи с кондитерской фабрики – карамели, шоколада и еще чего-то неповторимого. Почему-то во дворе часто можно было найти ленты вощеной бумаги для фантиков. До сих пор не нахожу этому объяснения…
В гостях у друга
Закон и порядок
Наш двор был чистым и ухоженным. Всё в нем было как-то упорядочено – здесь беседка, тут колонка, душ с бочкой для воды, там цветы. Даже белье сушилось как-то по-военному четко – ровные ряды веревок, подпертые палками с роготулинами.
У нас не было сада и огорода, но у каждого крыльца были высажены по 2–3 фруктовых деревца и цветы – флоксы, георгины, золотые шары и садовые гвоздики. В сараях хранились старые журналы и газеты, мужики держали там инструменты, разложенные на полках с хирургической аккуратностью. За порядком следили все – от мала до велика. Порядок был во дворе и в домах.
Случалось так, что сосед Толик, перебрав с друзьями, начинал гонять жену Валентину. Та стучала к нам в стенку, и бабушка в любое время дня и ночи спешила навести порядок. Хотя бабушка никогда не кричала, телосложения была не богатырского, но ее боялись, как огня, все во дворе. Как только она появлялась на пороге, скандалы затихали. “Ивановна! Тетя Тася! Всё в порядке! Прости, больше не буду!” – лепетали здоровые мужики.
Летом всем двором закатывали консервы и варили варенье. Зимой заливали горку, с которой катались не только дети, но и взрослые.
Здесь, во дворе, я впервые встала на коньки-снегурки, которые отец прикрепил ремешками к моим валенкам. Потом их заменили дутыши брата, на которых я гоняла до самой школы, и только потом появились новенькие “фигурки”. Любимый город Ильяса ЕСЕНБЕРЛИНА. К 100-летию писателя
Когда заканчивались новогодние праздники и стеклянные игрушки отправлялись в коробки до следующего Нового года, двор еще долго был утыкан осыпающимися елками с остатками мишуры.
Как в кино
У нас во дворе был даже собственный автомобиль с буквами ШД на номере. Сосед получил от государства машину-”инвалидку”. Вспоминая поездки 130-килограммового дяди Леши на этом авто, кажется, что образ героя Моргунова из “Операции Ы…” Гайдай подглядел у нас.
Ворота в нашем дворе были настоящие – верненские – на столбах с опорой. У ворот стояла лавочка, где бабушки по вечерам обсуждали прошедший день. Во двор входили через калитку, но когда сосед сигналил с улицы, мы неслись к воротам – кто первым откроет, того дядя Леша прокатит вокруг квартала. Покатались все и не по одному разу. Много лет спустя я летала на вертолете Ми-8, те полеты у меня почему-то ассоциировались с поездками на “инвалидке” из детства.
Были и в нашем дворе праздники
Никто в нашем дворе не отмечал торжество своей семьей. Летом столы выносили во двор. Зимой собирались у виновника торжества дома, но продолжали праздник всё равно во дворе. Дядя Карим готовил плов в огромном казане, который стоял рядом с беседкой. Хозяйки несли запасы из своих погребов – помидоры, огурцы, капусту, патиссоны, салаты. На праздник приходили гости из соседних дворов. Баян, аккордеон, бубен, гитара, балалайка, мандолина – настоящий оркестр. Как пели мои мама и бабушка! У бабушки до старости был очень молодой голос. Отец плясал “Цыганочку”, дядя Коля – “Яблочко”.
Прятки за беседкой
Дружба народов
У дяди Карима-узбека дочь Роза собралась выйти замуж за китайца. Жених, как положено, пришел свататься, но получил отказ. Вечером на “дворовой” совет собрались несостоявшийся тесть, дядя Леша-молдаванин и дядя Коля-украинец. Совет проходил под выпивку и закуску. Карим жаловался: “Какой-то басурман засватал Розку!”, Николай и Алексей поддакивали ему: “Да, не дадим китайцу нашу русскую девку испортить!”. Но тут вмешалась женская часть нашего двора: “Посмотрите на них! Сплошные русские собрались! Карим, тебя на фронте вынесла с поля боя казашка, твоя жена из Белоруссии, ты, Алексей, в госпитале отдал кровь корейцу, Николай женился на еврейке. Карим, твоего будущего зятя назвали Геной в честь советского специалиста, который вытащил его родителей из перевернувшейся машины. Дай согласие, не губи жизнь дочке!”. Всем миром убедили. Всем миром потом гуляли на свадьбе.
Жених подарил каждой защитнице по шелковому платку, а покрывало, зеленое с драконами, досталось главному парламентарию – моей бабушке. Оно до сих пор хранится в нашей семье. А у Розы и Гены родились дети Сережа и Танечка, Карим внуков не спускал с рук, сам шил им тюбетейки.
…Я давно не живу в этом дворе, но там долго жила семья брата Юры.
Недавно удалось попасть во двор, с которым связано так много. Наш двор сейчас совсем не тот. Нынешние жильцы заменили деревянные ворота на железные, двор поделили какими-то перегородками. Крылечко со ступеньками в нашей части дома убрали. Каждый отгородился от соседей заборами и заборчиками. Беседку снесли. Вместо сараев – времянки для квартирантов. По углам во дворе навален какой-то хлам.
Кто-то сказал мне: “Что ты хочешь? Это же не благоустроенная квартира, люди живут в таких условиях!”. Я не осуждаю этих людей. Но ведь наши бабушки и дедушки, наши родители тоже жили в таких же условиях.
И мне вдруг захотелось вернуться хотя бы на чуть-чуть в то время, когда у нас был общий двор, общие беды и радости, чтобы показать, что человек живет в тех условиях, которые он создает для себя сам. Ведь это совсем не сложно.Люди становятся ближе, когда между их крылечками нет забора, а во дворе чисто и уютно.
Татьяна ГУРЖИЙ, АЛМАТЫ