1
Я виделся и говорил с ним лишь однажды.
Он приехал на Евразийский медиа-форум вместе с Гейдаром Джемалем. Крупный, видный, яркий, Орхан был весьма схож с отцом, но явно превосходил его статями.
Такая привлекательность не сводит с ума молоденьких дур. Они разбирают, где плюшевый лев, а где настоящий, и брюхом чуют, что рвотное слово “мимишный” в этом случае не прокатит. Такая внешность возбуждает фильмовых штукарей, которые в своих идиотских муви изо всех сил тщатся сотворить брутального карточного короля, но в итоге всегда остаются с плюгавыми валетами и кучей разномастных шестерок.
Мне кажется, Орхан тяготился своей природной выразительностью. Борода росла, как ей вздумается, могучей лепки череп был обрит наголо. Никаких следов тщательно продуманной ухоженности.
Голос имел отцовский, низко баритональный, но речевая повадка была иная. Гейдар Джахидович вел беседу в заданных пределах высотного полета тяжелого бомбардировщика. Орхан же, увлекаясь, делал горки, взмывая в тенорные высоты или снижаясь в басовые низины. Ему был свойствен некоторый артистизм, приправленный едва заметным ерничеством – формулируя реплики воображаемых оппонентов, он шаржировал их голосом, что выдавало внутреннюю напряженность, сходную с парабеллумом, поставленным на боевой взвод.
Para bellum. С латинского – готовый к войне.
Мы проговорили весь перерыв и всю следующую сессию. Я больше слушал, но задал лишь один вопрос: вы, вероятно, человек войны? Он прицельно взглянул на меня и через паузу чуть смущенно, но без рисовки ответил: да, пожалуй…
2
Карликовое государство, название которого вызывает в русском ухе монархическую изжогу с германским акцентом – ЦАР. Несчастная, нищая страна с чревом, набитым ураном, золотом и алмазами. Она подвешена над экватором и корчится от первобытной резни бесконечно грызущихся племен.
Африканское гуляй-поле, разодранное вкривь и вкось упырями, каждый из которых мнит себя отцом нации. Страна, породившая ублюдка, объявившего себя императором.
Полковник Бокасса пытал и убивал людей, расчленял их тела и жрал человеческое мясо, это общеизвестно. Что, впрочем, не мешало Жискару д’Эстену считать каннибала своим другом, даже членом семьи и принимать от него бриллиантовые подношения. Когда Бокасса пустился в совсем уж дикий беспредел, французы его свергли – хватило одного подразделения спецназа. Вурдалак жил под Парижем в роскошном замке, его судили заочно и приговорили к расстрелу, но ему хватило наглости явиться на родину.
Маньяк полагал, что народ его боготворит и снова посадит на престол. Но ему дали вышку, однако вскоре помиловали и засадили на 20 лет – он вышел по амнистии, отсидев чуть больше 10.
Издох от инфаркта в возрасте 75 лет. Посмертно реабилитирован и титулован на родине званием величайшим гуманиста и сына нации.
Вот такой это край, такая эта страна, которая и сегодня блюет и дрищет ржавой кровью тупой и безысходной смуты.
Здесь встретили свою смерть Орхан Джемаль, Кирилл Радченко и Александр Расторгуев.
3
Вопросы разлетаются от этой черной вспышки, как осколки сумасшедшего взрыва. Толкования гуляют по долинам и по взгорьям, как угодившее в ущелье эхо, где оно множит себя, пока не захлебнется собственным враньем. Ком предположений, как клубок змей, где каждая шипит и кажет раздвоенный язык. Это похоже на скверный сценарий, куда бросили всё, что нашли на свалке, на помойке – любой клошар выберет себе угощение по вкусу.
Худосочные версии, как стрелы детского лука, летят то в Ходорковского, то в Путина, то в эту мутную “ЧВК имени Вагнера”, то в неведомых бандитов, которые появляются в каких-то тюрбанах, а иногда и без них, и говорят они когда по-арабски, а когда и на языке, который понимали убитые.
По свидетельству водителя, каким-то странным чудом уцелевшего, автомобиль изрешетили из засады автоматными очередями, все погибли мгновенно, однако ЦАРские военные, обнаружившие мертвых, склонны полагать, что журналисты оказали сопротивление. На единственной опубликованной фотографии видны два трупа: у того, что ближе к объективу, на груди три запекшиеся точки, кучные, как на зачетной мишени, а ниже, в левом боку – большое выходное отверстие.
Так бывает, когда в упор добивают раненого. Кажется, это Расторгуев. За ним угадывается могучая фигура Джемаля, рука вскинута, застыла в смертном окоченении, в кулаке зажата не то ветка, не то травяной стебель. Это всё.
Российский МИД поспешил откреститься: они поехали туда по туристическим визам, добровольно, ясно сознавая степень риска. Все редакции сделали то же самое. Это правда, их туда никто силой из Москвы не гнал. Какая-то контора, за которой маячит имя Ходорковского, предложила сделать документальный фильм, они и рванули. Без страховок, без посольской крыши, на рывок, наудачу. Отъехали от столицы чуть больше 20 верст.
Доллары и съемочная техника после нападения исчезли, что породило полицейскую версию тупого гоп-стопа. Полагаю, она станет основной.
Никто никогда не узнает истину.
Орхан Джемаль умер в бою, в походе, в дальней стороне, он не вернулся домой – как и его отец, прах которого покоится на кладбище “Кенсай”.
4
Орхан не впервые так поехал на войну – не спросясь, сам, на авось. Однажды в одиночку отправился к сомалийским пиратам, а его в какой-то африканской стране хлопнули и закрыли в тюряге, где парились пробитые насквозь душегубы. И они трогательно о нем заботились, раздобыли ему где-то марлю от комаров – там малярия была беспросветная.
А начальник тюрьмы вскоре разрешил ему ночевать в служебном кабинете, потому что не дурак был и понял, с кем имеет дело.
А потом приехал главный контрразведчик той страны, поговорил с ним и отпустил с богом. Но отправил не в Сомали, а в Москву – от греха. Это Орхан сам рассказывал в одном из интервью.
Сегодня, когда расцвели посвященные ему некрологические этюды, принято говорить, что он был абсолютно бесстрашным человеком. Я не доверяю этим свидетельствам. Еще студентом угодил он в геологическую партию, в глухую тайгу. И бродил там каждый день с ружьем, заряженным жаканами, надеясь на встречу с медведем. А тот на свидание не спешил.
Орхану осточертело таскать эту тяжесть, он сменил ее на легкую берданку с мелкой дробью – тут-то и нарисовался хозяин тайги. Парень и не заметил, как оказался на ветке высокого дерева, откуда пальнул в небо, чтобы услышали и пришли на помощь.
Это тоже из его рассказов.
Орхану было 19 лет, когда началась прекраснодушная перестройка.
Лучшего времени для молодости трудно сыскать, и геология как способ дать деру от опостылевшей реальности явно устарела. Начинался великий и ужасный праздник непослушания, в нем нужно было найти свое место, свою судьбу. Орхан взрастал в силовом поле своего отца, который, судя по всему, даже и не пытался “воспитывать” сына, но это поле само по себе было чрезвычайно сильным. Кшатрий. Владимир Рерих о Гейдаре Джемале
Он не учил меня, как правильно есть манную кашу, рассказывал Орхан, но как читать Хайдеггера он мне показал.
Тут есть своя драма: сильный отец, интеллектуал, крупная личность невольно давит на свое ближайшее окружение. И этому воздействию нужно либо подчиниться, либо взбунтоваться. “Вторым Джемалем” Орхан быть не желал, он сам говорил, что судьба “сына Высоцкого” представлялась ему неприемлемой. А восставать против такого отца для банального самоутверждения не имело никакого смысла. И он ушел в журналистику.
Траектория его карьеры примечательна: от телепрограммы “Здоровье”, где он служил помощником режиссера, до полевого репортера, работающего на войне. От жизни – к смерти.
5
Для военного репортера есть только один способ избежать смертельной опасности – никогда не бывать на войне, говорил Орхан Джемаль. Сам он работал в Чечне, в Южной Осетии, в Афганистане, в Ираке, в Сирии, в Ливане, в Саудовской Аравии. Был тяжело ранен – в бою под Триполи пуля крупнокалиберного пулемета едва не оторвала ему ногу. В больнице сердобольная медсестра спросила: “Вы, наверное, были без бронежилета?”. В ответ он только развел руками.
Многие полагают, будто у людей, которых неудержимо тянет на войну, не всё в порядке с головой.
Что тут скажешь. Любить ее действительно невозможно, она омерзительна и чудовищна. Puta guerra, шлюха-война, называл ее Маркес. Или Хемингуэй, не помню точно. Но у нее есть одна притягательная особенность: она дает ощущение подлинности происходящего, оптически точно наводит резкость на окружающую действительность.
Война – территория свободы, говорил Джемаль. Это свобода от фальши, двуличия, ложных представлений о человеке, о мировой истории, которая суть – сплошная череда гибельных баталий.
На войне как на войне. Вот друг, а вот враг, этот подонок, а тот герой. Награждение непричастных, наказание невиновных. Кому война, а кому мать родна. Предельно четкая, графическая картина мира. Этим война притягивает талантливых литераторов, которым тошно в тусклом мире фарисейских правил, в мире обывательской благопристойности, таящей под собой смердящие бездны зависти, глупости, похоти, жадности и подлости. Их тянет рвануть за флажки, чтобы вдохнуть этот воздух свободы, но он всегда бывает пропитан запахами горячего железа, пороха, крови, пота, дерьма, рвоты и сладковатым ядом разлагающихся останков.
Но всегда будут люди, которые будут на эту территорию стремиться. Не наемники, а писатели, документалисты, журналисты. Летописцы. Думающие, талантливые, простодушные, желающие понять, что же происходит на этой несчастной планете.
В этом стремлении есть что-то трогательное, донкихотское. И Орхан, прикрытый латами наигранной брутальности, был, как мне представляется, таким вот рыцарем печального образа. Порой он вел себя вызывающе, устраивал словесную джигитовку, рубил сплеча жидкую лозу диванных экспертов, но потом, махнув рукой на этот сброд, седлал своего Росинанта и отправлялся в какое-нибудь очередное пекло. Потому что война. И она идет давно. И все мы там будем.
6
Когда мы будем на войне, когда мы будем на войне, навстречу пулям полечу на вороном своем коне. Но только смерть не про меня, да, видно, смерть не про меня, и снова конь мой вороной меня выносит из огня…
Подвел конь. Не вынес.