16 марта алматинская БСНП начала принимать пассажиров первых репатриационных авиарейсов. С того момента жизнь здесь перевернулась с ног на голову. И вот уже 5 месяцев “военные действия” не прекращаются ни на минуту. Временами бывает непросто, моментами – очень сложно и страшно до отчаяния. Но каждый сотрудник уверен в безоговорочной капитуляции COVID-19. Врачам, медсестрам и младшему медперсоналу некогда бояться: на их плечах жизни десятков тяжелобольных пациентов. Но самая тяжелая ноша – ответственность за всё, за коллег, за обеспечение больницы лекарственными препаратами и связь с вышестоящим руководством – лежит на главном враче БСНП Саги Бейсенбекове.
– Саги Зульфухарович, когда ваша больница стала провизорным центром и приобрела статус инфекционной больницы?
– 16 марта мы приняли 2 первых рейса по 150 человек – и всё, больница полная. Всех пассажиров привозили на 14-дневный карантин. Мы их начали осматривать, брать анализы, выявлять первых зараженных. И началось. Паника, недовольство. Ведь тогда еще никто не верил, что может заболеть COVID-19. С виду здоровый человек. И вдруг говорят, что у него коронавирус.
Обстановка начала накаляться. Сами понимаете, люди где-то ждали рейса, потом летели, с чемоданами, уставшие. Здесь родные встречают, а им говорят: надо на карантин в больницу. Здесь весь персонал в этих костюмах. Cразу брали анализы. А потом у некоторых анализ приходил положительный, и мы их переводили в инфекционку. А они нам: “Нет у меня коронавируса, я хорошо себя чувствую. Это вы ошиблись, лаборатория ошиблась”. Очень много таких было. Доходило до того, что нам приходилось привлекать правоохранительные органы. Вот тогда был кошмар.
– Вы понимали, с чем столкнулись? Когда пришло осознание всей серьезности ситуации?
– Я первое время вообще не уезжал отсюда. Жил в кабинете. Весь медперсонал с самого первого дня был в противочумных костюмах. Нас всех тогда учили, как их надевать, как снимать. Но тогда еще страха не было. Осознания происходящего. Тяжелых случаев не было, пациентов мало. И мы опять открылись как обычная многопрофильная клиника. Весь ужас и серьезность эпидемии мы поняли позже, в середине мая, когда после первого карантина люди начали массово заражаться и начались первые осложнения. В конце мая в нашу больницу начали поступать пациенты без перерыва. Днем и ночью. Это было что-то. Появились очень тяжелые.
– Как вы думаете, в связи с чем обострилась ситуация?
– Дома лечились, народной медициной увлекались, назначали сами себе лечение. И только потом, когда им становилось хуже, обращались к нам.
– Тогда от коронавируса не было лекарств, а имеющиеся в то время необходимо было принимать с большой осторожностью. Что делали?
– Мы всегда лечили и лечим в первую очередь по результатам анализов. У кого какие сопутствующие заболевания. К каждому человеку подходим индивидуально. У нас 20 больных было со 100-процентным поражением легких. Из них 16 мы вылечили. В первую очередь потому, что у нас есть опыт.
К нам поступали самые тяжелые пациенты по городу. Да, мы основываемся на официальном протоколе. Но у нас больница скорой медицинской помощи. Мы всегда лечили самых сложных больных. И это нам помогло в лечении COVID-19. Сначала смотрим на состояние. У одних, например, специалистов написано, что чем раньше возьмешь на ИВЛ, тем лучше. Другие говорят, что не надо. Но мы всегда оцениваем состояние больного и только потом принимаем решение. Коллективное решение. И реаниматолог, и инфекционист, и кардиолог, и терапевт действуют вместе.
– Как сейчас? В вашей жизни что-то изменилось?
– У меня каждый день к вечеру 300–400 сообщений на телефоне. Мне некогда скучать, честно. Я открываю только те чаты, которые касаются больницы. Поступление пациентов и их состояние, оснащение лекарствами, СИЗы, положение моих подчиненных. До 1–2 ночи дома работаю. Мои сотрудники уже по 2 месяца свои семьи не видели. Живут в общежитиях и гостиницах. Это дополнительная нагрузка. Но они всё понимают правильно, что спасение жизней – это сейчас первостепенная задача для медиков. Да, бывает, нервы сдают, и приходится среди ночи надрываться и ехать к ним. Сидят плачут. Конечно, будут плакать. На работе тяжелые пациенты, а еще попадаются такие, кто и обозвать может, и отругать, и послать подальше. А потом еще и детей не видишь, родных. Не все наши пациенты понимают, как медсестрам приходится несладко. Вот я с ними разговариваю, успокаиваю полночи, а утром опять на службу. "При лечении инфицированных больных медики вообще не должны заражаться и тем более – умирать" — профессор Андрей Дмитровский
– Тяжело об этом говорить, но и потери тоже были. Почему это происходит? В чем причина такой высокой летальности?
– Умершие есть. 80% пациентов крайне тяжелые приходят. Смотрите, например, поступает больной с поражением легких 19–20%. Мы начинаем его лечить. Через 2–3 дня, пока наши лекарства начинают действовать, там уже процентов 40–50% поражения. Этот вирус опасен молниеносным течением. Я, например, уже по телефону могу сказать, класть или не класть в больницу. А по поводу того, почему молодые уходят?! Потому что дома лечились всякими народными средствами, китайские таблетки непонятные принимали, травы. Аппараты с кислородом поставили дома. А это всё должно происходить под постоянным наблюдением врача!
А еще бывают такие пациенты, которые начинают нам указывать, как их лечить. “Вот это мне не надо, кислород ваш тоже не нужен. Сосед посоветовал, коллега сказал”.
Из дома свои лекарства приносят и лечение начинают с самых дорогих антибиотиков и самых сильных. А мы потом чем их будем лечить?! Говорю им, если вы так хотите, ну идите домой и лечитесь, зачем сюда-то приходите? Вот такие пациенты именно и не могут справиться. Потому что поступают в БСНП уже в крайне тяжелом состоянии.
– Я бы не хотела еще раз задавать этот вопрос, но все же спрошу. Поскольку мы впервые столкнулись с этим заболеванием, все впервые столкнулись, то вы сами понимали, как именно надо лечить?
– Когда в марте начали принимать первых больных, к этому времени мы уже начитались научной литературы. Тех медиков, которые первыми приняли на себя удар. У нас имелся мировой опыт. Протоколы уже были. Более того, у нас профессорско-преподавательский состав очень сильный. Много было мастер-классов. К нам приезжали москвичи, 6 человек. Консультировали. Мы им больницу показали от и до. Они всё внимательно посмотрели, проанализировали наше лечение и абсолютно со всем согласились. Я их посадил за стол с реаниматологами. Были кое-какие замечания по дозировкам. И всё.
Я им больницу показал на инфекционное соответствие. Именно благодаря этому мы смогли сохранить людей. В нашей больнице был самый низкий процент заболеваемости среди персонала. А еще у нас есть возможность быстрой диагностики, КТ (компьютерная томография) и цифровой рентген.
Да, COVID-19 – это серьезное заболевание. А мы не бережем себя. Курим, пьем… К нам поступали совсем молодые ребята от 30 до 40 лет с очень большим ожирением. Вот где проблема. Лежат и не хотят отсюда уходить.
– Как врач, как профессионал, ответьте мне на вопрос, с чем мы столкнулись? Что это за вирус такой? Что за болезнь, которая косит людей направо и налево?
– Время пройдет – ответят. Я сейчас не могу точно ответить на этот вопрос. Одно могу сказать – заболевание есть, оно существует, и очень серьезное. Поражает сосуды. Я склонен так полагать. Сначала думали, что это легочное заболевание, но там совсем другой генез. Этот вирус поражает все сосуды организма. Поэтому тяжело болеют в первую очередь люди, которые имеют хронические сосудистые заболевания. Это сердечники, больные сахарным диабетом, люди с лишним весом, ожирением, пожилые… Но этот вирус, на мой взгляд, природного происхождения. Он не лабораторный.
АЛМАТЫ