Ему аплодировали в ООН, ОБСЕ, Карнеги-холле, на открытии Азиады. Его считают своим и фольклористы, и джазисты. Но он старательно избегает понятий “звезда” и “шаман”. Называет себя “крепким профессионалом в музыкотерапии”. Да, и еще: это он наполнил бессловесный шедевр “Келин” звуками.
Братья по разуму, где вы?
– Вы встречали в Казахстане себе подобных? Таких музыкантов, чтобы и горловым пением, и многими древними инструментами владели?
– У нас – нет. С “братьями по разуму” я встречаюсь только на международных фестивалях. Есть музыканты такого же плана из Японии, в России. У меня друзья-единомышленники – якуты, хакасы, алтайцы, у нас одна кровь, один язык, одни музыкальные инструменты. Более того – я у них заказываю эти инструменты, они сохранили древнюю технологию их изготовления.
– А вот электрическая домбра уже появилась, вы такие усовершенствования одобряете?
– Я к этому отношусь по принципу: “мое или не мое”. У меня есть какие-то прибамбасы, которые я могу подключить. Это очень здорово, опираться одной ногой на старину, другой – на современность, использовать новые технологии в музыке.
Я знаю, что нужно немцам или японцам
– Как вы попали в этот пул артистов, которые представляют Казахстан за границей?
– Каждый проходит свою дорогу. Один раз я поехал с оркестром имени Курмангазы в турне по Италии, я не просил никаких гонораров, мне просто было интересно посмотреть эту страну. Потом я с этим оркестром попал в Карнеги-холл в Нью-Йорке, и на следующий день “Вашингтон пост” написала статью про оркестр и выделила меня. И вот “сарафанное радио” сработало. Это же очень хороший вариант, один человек играет за всех. Я профессиональный музыкант, композитор, но почти всегда импровизирую. И уже по опыту знаю, что любят немцы, а что – японцы.
– Что любят, например, немцы?
– Я так скажу: они люди консервативные, технари, где-то наивные, но в отношении ощущения природы – это люди города, которые давно уже оторвались от своих корней. И когда я показываю, как звучат казахские древние инструменты, им это нравится. А японцы и южнокорейцы почему-то мистически на меня смотрят, мне иногда так смешно, они думают – это шаманизм. Опять же, правильно, в моей музыке это все есть. Я всегда удивлялся раньше: они делают паузу, прежде чем аплодировать. И эта пауза меня всегда ошарашивала, оказалось, у них этот кайф переваривается, они дают время себе о чем-то подумать, а потом хлопают…
– Получается, что казахстанский слушатель понимает вас меньше, чем иностранный?
– Наш народ тоже очень музыкальный, но у нас другие экономические условия. Я же знаю, как живут в аулах. Они думают о хлебе и не могут купить билет даже за 200 тенге. В то же время у нас нет механизма организации концертов по стране. Сейчас этим никто не занимается, а те, кто занимается, только делают деньги. А на мне деньги в Казахстане не сделаешь!
Кручусь в разных “котлах”
– Вы по натуре – отшельник, но работаете с разными этноколлективами. Это не ущемление ваших внутренних свобод?
– Когда, допустим, в The Magic of Nomads участвуешь – это один опыт, я не джазовый музыкант, но учусь этому, в то же время даю фольклорную часть. Когда у каждого есть багаж, которым он может поделиться с тобой, это работает. В “Керулене” у нас есть очень интересная домбристка Айгуль Улькенбаева, она тоже сама по себе двигается, но здесь мы вместе работаем, у нас одна любовь к древней музыке. Когда есть интерес, не стоит вопрос свободы. Все знают, в своем соку не надо вариться, это только в кулинарии хорошо, когда барана готовят, он вкусный получается. А в творчестве, если хочешь успешно работать, для этого надо крутиться в разных “котлах”, то есть с разными музыкантами.
Я не вижу никаких пределов – фольклор, джаз, рок или симфоническая музыка. Когда судьба дает шанс, надо быть готовым.
– Вы рассуждаете, как человек, который в прошлом упустил какую-то крупную рыбу…
– Иногда встречаешь какого-нибудь крутого бизнесмена, он говорит: “Ты завтра мне позвони”, но я звоню, может, через неделю, а он уже не берет трубку. Думаешь: “Упустил свой шанс!”. А потом я понял, что не важно, когда ты звонишь, ответ один и тот же. Если говорить о шансах, это зависит от того времени, в котором живешь, иногда меня спрашивают: “Почему ты сейчас вышел, некоторые уже в 20 лет – звезды!”. Каждый идет своей дорогой, плод должен поспеть. У меня так получилось, что я созрел после 40 лет. Я знал отдельные сегменты, изучал симфоническую музыку, фольклор, но я не знал, как это все связать.
– И это привело вас к горловому пению?
– Сначала я думал, что это очень сложно и должно быть от природы. Но оказалось, что это только наполовину правда, нужны трудолюбие и немножко фанатичности. И это послужило тому, что меня стали узнавать, выделять. Сначала меня шпыняли, что “казахи так не пели!”. Пели и сейчас поют! В Кызылординской области есть музыкальная школа, в которой поют горлом.
Помог фильм “Келин”
– Благодаря вашей музыке “Келин” стал тем, чем стал. Вас не смутил сценарий?
– Мне понравилось, что в “Келин” нет вообще диалогов, везде природа, как раз моя тема. Очень хотелось там работать.
– Но вы и сами снимались в кино?
– Первый мой опыт был в “Кочевниках”, там две секунды показали – играл на шанкобызе. Меня пригласил Сергей Бодров, с которым мы познакомились через Гуку Омарову. Он спросил: “Едиль, ты можешь уделить один день, чтобы казахи знали о своем инструменте?”. И, действительно, молодые казахи толпами ходили и кощунственный вопрос задавали: “Это что, казахский инструмент?”. А во второй раз – у Игоря Вовнянко, снимали около Будапешта, я играл на жетыгене и пел. Мне понравилось!