Израиль тяжело переживал пандемию: власти трижды вводили локдауны. Первая волна накатила в марте прошлого года, вторая – в сентябре, третья – в конце декабря. На март 2021 года здесь зарегистрировано 825 тысяч случаев заражения коронавирусом, 6 069 человек умерли. Для страны с населением в 9 миллионов человек – это очень много. Поэтому, когда были получены первые рабочие вакцины, власти сразу начали прививочную кампанию.
Врачам помогала армия: специально созданный штаб отвечал за тестирование, надзор за карантином и вакцинацию. Экономика начала быстро восстанавливаться. Но неожиданно успех ударил бумерангом: шекель начал расти по отношению к корзине валют. Прежде всего, к доллару. В сентябре 2020 года за зеленый давали 3,5 шекеля. В январе курс вырос до 3,13. И это грозило крахом.
Иерусалим последние 50 лет развивает высокие технологии и активно экспортирует промышленные и IT-товары. Поэтому рост курса местной валюты грозит снижением экспорта, что ударит по ВВП.
Экономисты говорят, что это не шекель подорожал, а доллар подешевел. Но экспортеры в этом своего цимеса не видят. Они продают оборудование за доллары. Значит, шекель слишком сильный.
В декабре прошлого года Центральный банк Израиля объявил, что намерен потратить 30 миллиардов долларов для спасения шекеля. Сегодня эта страна может позволить себе такие расходы. У нее профицит бюджета, она не нуждается в зарубежных займах. Росту курса помогают и низкие показатели инфляции, и улучшение ситуации с безопасностью. С начала года банк купил 20 миллиардов долларов – две трети от 30 миллиардов долларов, которые он пообещал закупить. И сделал почти невозможное: шекель упал до 3,9 за доллар. Правда, сейчас он снова растет и торгуется на уровне 3,25–3,26.
Валютные резервы Израиля выросли до 194 миллиардов долларов. Это больше половины ВВП.
Недавно глава банка заявил, что он может потратить еще больше ради ослабления курса национальной валюты.
Другой вариант, который может использовать руководство страны, если план по скупке зеленых не сработает – повысить ставку рефинансирования. Сейчас она одна из самых низких в мире – 0,1 процента. Это ориентир для коммерческих банков – для их ставок по кредитам и депозитам. В случае ее роста кредиты для экономики также подорожают, что спровоцирует рост инфляции.
В принципе, такой вариант для правительства тоже неплох. Небольшая инфляция подстегивает экономику. Сильная наукоемкая промышленность, стабильное сельское хозяйство и крепкая финансовая система ее снижали. С 2011 года она не превышала 2 процентов. Более того, последние два года индекс потребительских цен был меньше нуля. То есть цены не растут, а падают. Это уже дефляция, которая при внешнем благополучии может нанести еще больше вреда, чем инфляция…
Сильная или слабая валюта – это отражение здоровья экономики. Курс тенге показывает состояние экономики нашей страны. Мой любимый пример: возьмите монету. На аверсе изображен номинал – 5, 20 или 100 тенге. И надпись “QUB” – Национальный банк Казахстана. На реверсе изображен герб РК. Это символ государства. В данном случае – правительства. Именно правительство отвечает за товарное наполнение тенге. Курс тенге зависит от слаженной работы этих двух структур. Если одна из них ни рыба ни мясо – национальная валюта дешевеет. Действуют успешно – дорожает.
То, как работает Нацбанк, вроде нареканий не вызывает. А вот правительство последние годы усиленно пишет десятки программ, которые не стреляют.
Это видно по нашей импортной зависимости. Отечественных товаров на внутреннем рынке почти нет. Внутреннее производство не растет. На тенге постоянно давит инфляция стран, где мы отовариваемся. Прежде всего, конечно, России и Китая – наших основных торговых партнеров. И как только рубль качнется, тенге тут же начинает кувыркаться. Такая инфляционная зависимость будет постоянно работать против нас. Это подтверждают и “известные экономисты”, предрекающие тенге курс в 500–600 тенге уже в этом году.