A propos, кстати: Мария Александровна Гартунг, дочь Пушкина, внешность которой заимствована Толстым для Карениной, отнюдь не казалась никому красавицей. Была узколица, с великоватым, слегка горбатеньким носом и высоким, не слишком идущим к ней лбом – свидетельствуют дагерротипы. Писателя очаровали ее черные африканские завитки на висках и затылке.
Следует заметить, что Толстой утрамбовал свой знаменитый роман грешными историями из жизни высшего сословия, к коему принадлежал и его весьма разветвленный род.
Граф Алексей Константинович, один из авторов Козьмы Пруткова, был женат на Софье Бахметевой, умыкнув ее из супружества с блестящим кавалергардом Львом Миллером, племянником Екатерины Толстой, которая была матерью Федора Тютчева.
Миллер тяготился браком, поскольку женился “на чужих грехах”: Софи еще в раннем девичестве принесла в подоле от связи с Григорием Вяземским. Нравы были строги, и брат Бахметевой, Юрий, стрелялся с графом и погиб. Софи в миллеровском замужестве имела вдоволь светской свободы и на маскараде познакомилась с Алексеем К. Толстым, решительно его очаровав. Когда же маски были сняты, граф увидел, mot a mot, дословно: “Лицо чухонского солдата в юбке”! Она оказалась нехороша собой, voila! Но было поздно, уже сложились в голове строки: “Средь шумного бала, случайно…”. Черт повязал их, они долго ожидали развода, но после вожделенного венчания Софи решительно переменилась, стала беспрестанно делать мучительные сцены, от которых граф Алексей нажил астму и чудовищную мигрень, спасаясь от нее морфием (он был тогда в свободном обращении). Однажды ошибся нормой и уснул навеки.
Толстой при написании “Карениной” мучился Анной, брезговал ею, поскольку в это время любил “мысль семейную”, оттого и поставил в начале романа прокурорскую печать: “Мне отмщение, и аз воздам”.
Это из Послания к Римлянам апостола Павла, где он призывает возлюбленных дать волю Божьему гневу, покарать их. Лев Николаевич был человеком крайне чувственным, тяготился телесной похотью до самой старости, мучительно ища духовного выхода в “Крейцеровой сонате”, в “Дьяволе”, но выхода не было. “И роковое их слиянье, и поединок роковой” – так выразит этот бесконечный тупик Тютчев.
***
“И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею”.
Нет, это не манифест мужских шовинистов, это Екклесиаст. Не верите ему? Тогда послушайте Иисуса, а он говаривал: ежели кто смотрит на женщину с вожделением, то прелюбодействует с нею в сердце своем. И если похотливое око искушает человека, то лучше вырвать его из глазницы, чем погибнуть. Откуда в тишайшем христианстве столь громокипящий ригоризм?
У меня свой ответ. Как ни горестно сие сознавать, но невидимой рукой природы является женщина. Она выбирает. Ничего с этим не поделаешь, хоть тресни. Эта необъяснимая сила есть у всякой, но встречаются те, что наделены ею чрезмерно. У них эта сила становится страшной, вулканической, сотрясающей основы. Вот им-то и суждено вечно блуждать по городам и весям в поиске мужчины и не находить его. Юноша в юности своей бродит по путям сердца своего, а девица, восставши с бессонного ложа, блудит по дорогам, ищет его, но никогда не находит. Имя этим блудницам – легион. Они в литературе, они в жизни. Такова Суламифь. Эмма Бовари. Манон Леско. Татьяна Ларина – разве нет? И примкнувшая к ним карамзинская бедная Лиза.
А Екатерина Вторая с бесчисленным списком амантов? А “железная женщина” Мария Будберг? А Лиля Брик? А Марина Басманова, похитительница сердца Иосифа Бродского?
Все эти особы в той или иной степени принадлежат типу Анны Карениной.
Список сей велик и всегда открыт. Чтобы в него войти, необходимо стать либо персонажем вымышленной драмы, либо дамой, известной во всех отношениях. Дамой высшего света или хотя бы полусвета.
Таковою в наших палестинах является Баян Есентаева.
***
Видит Бог, при звуках этого имени на меня нападает сенная лихорадка! На все мои чихи не наздравствуешься, и все течет, и все из меня. Но, стеная, скрежеща, плюя окрест, изрыгая небу хулы, все же смиренно признаю: это она.
Баян Каренина.
И вот еще обстоятельство, делающее эту коллизию “каренинской”: безудержное, сопровождаемое проклятьями осуждение героини крамольной истории как обитателями “полусвета”, так и широкими народными массами, которые, вовсе не отличаясь монашеским поведением, требуют от обитателей вышестоящих “сословий” образцов дистиллированной нравственности! Поразительно, право слово. Но это так…
Истории эти, как правило, заканчиваются дурно, но отнюдь не всегда колесами чугунки или невнятными выстрелами через подушку. Иногда это просто изгнание…
…Несколько лет тому назад я оказался в Париже, где вел концерт. Шла последняя репетиция. Улучив момент, мучимый желанием курить, выскочил на улицу – она оказалась пустынна, хотя где-то рядом был Елисейский дворец. В полуверсте от меня освещаемая косыми лучами заходящего солнца брела группа людей. Зрение у меня острое.
Вот этот мосье, думал я, выглядит так, как должен выглядеть сейчас Виктор Храпунов. А дама рядом с ним похожа на его супругу, Лейлу. Они приблизились. Voila! Это были Виктор и Лейла Храпуновы с чадами и домочадцами!
Приветствия наши были скованы некоторой неловкостью. Виктор Вячеславович вблизи предстал изрядно поседевшим, как-то стариковски подсохшим и сутулым. Плечи его, будто недоуменно вскинутые, словно забыли опуститься. Даже знаменитое храпуновское рукопожатие, долгое, тискающее, явно имевшее целью переломать своему vis-à-vis все пальцы кисти, стало сырым и вялым. Он часто и подслеповато моргал и мелко тряс головой сомнительным знаком радости от встречи.
Лейла Калибековна, напротив, выглядела роскошно, как дама пик, набравшая в санатории с дюжину фунтов лишнего весу. Лицо ее светилось довольством. Belle-femme! “Много, наверное, наших приехало?” – спросила она с едва заметным оттенком печали. “Да уж ползала точно будет, – бодро рапортовал я и бестактнейшим образом добавил: – А вы приходите завтра на концерт!”. Они вежливо поблагодарили, и мы к взаимному облегчению расстались.
Вечером следующего дня я снова выскочил на перекур – в смокинге и гриме. Взглянул вдоль пустынной улицы и узрел déjà vu! Они шли навстречу, освещенные косыми лучами заходящего солнца. Ну это уже слишком, подумал я, ища урну. Не найдя, сунул окурок в расщелину брусчатки, воровато взглянул в их сторону и увидел удаляющиеся спины. Они меня тоже заметили. И спешили уйти со сцены.
Эта пара тоже ведь сыграла свой акт пьесы на толстовский сюжет. Ну, как смогла, так и сыграла.
Но сегодня бенефисирует Баян Каренина. И я вижу в этом бесспорные признаки модернизации сознания, ей-богу! Не шучу.
Алматы