Сколько стоит прощение?
Период либерализации законов, касающихся уголовно-исполнительной системы и ее контингента, похоже, закончился. Во всяком случае в части условно-досрочного освобождения (УДО). Если все последние годы из мест лишения свободы досрочно уходили 46 процентов осужденных, в этом году – только 10.
26 марта этого года был принят Закон “О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты РК по вопросам уголовно-исполнительной системы”. Изменения оказались весьма жесткими для отбывающих наказание. Во-первых, на условно-досрочное освобождение теперь могут рассчитывать в основном осужденные, совершившие преступления в первый раз, да и то не по “тяжким” статьям.
Во-вторых, веское слово в суде, выносящем решение об условно-досрочном освобождении, получила теперь потерпевшая сторона. То есть мнения администрации учреждения о том, что осужденный “встал на путь исправления”, “осознал” и “честным трудом и примерным поведением” заслужил право на УДО, теперь недостаточно. Суд должен выслушать и принять во внимание мнение потерпевшей стороны.
Порядок такой: о возможности условно-досрочного освобождения осужденного, отбывшего часть срока наказания, администрация учреждения сообщает потерпевшему либо его представителям почтой, причем только заказным письмом, и миновать это согласно пункту 9 статьи 169 УИК РК никак нельзя.
Много ли найдется потерпевших, согласившихся на досрочное освобождение своего обидчика? Как показывает судебная практика, такое не часто, но случается. Свое “добро” дают по разным причинам.
– А что мне оставалось? – рассказывает мать сына, оставшегося инвалидом после аварии, где виновным оказался пьяный водитель. – Ребенка надо лечить, кормить, ухаживать за ним. Много ли я получу, пока этот сидеть будет? А так хоть на какое-то время хватит того, что его родственники предложили. За операцию еще обещали заплатить…
Кстати, желание материально поддержать пострадавшую семью у родственников осужденного появилось только после введения новых условий досрочного освобождения. А тогда в суде они откровенно заявляли: “Ну, отсидит полсрока – и выйдет…”.
С точки зрения потерпевших недавно принятый закон восстановил справедливость. Так считает и министр Загипа Балиева:
– Нужно ведь не только об осужденных думать, но и о потерпевших тоже. И как тяжело людям, потерявшим близкого человека, увидеть виновного в его смерти через несколько лет на свободе. Они не могут понять, почему ему дали 15 лет, а он появился через 10.
По ту сторону “забора”
Для осужденных возможность досрочного выхода на свободу до недавнего времени была как свет в окошке. Давала надежду. Теперь надежды нет.
С Александром, отбывающим срок в одной из колоний, мы говорили по телефону. Как ни обыскивают осужденных, сколько сотовых телефонов ни изымают, мобильник в отряде всегда есть. И номера телефонов журналистов они как-то узнают. Обычно звонят, обращаясь со своими проблемами, сами. В этот раз (да простит мне администрация!) позвонила я. Соблюдая регламент переговоров, после отбоя.
– Когда узнал, что мне УДО теперь не светит, специально режим нарушил. Чтобы из барака забрали. Видеть никого не мог, так тошно было. А теперь досижу, как попало, – откровенно заявил он. – Некоторые из-за “удо” вообще повязки надели (вошли в “актив”, стали сотрудничать с администрацией) – и им тоже обломилось…
Александр рассказал мне про своеобразный “прайс” на “удо”: за год преждевременной свободы в прошлом году в СКО нужно было заплатить 1000 долларов, в Шымкенте – 1500–2000, в Степногорске можно было уйти и за 800. У женщин в Чемолгане, Коксуне и того дешевле.
Новый закон расценки поломал. Настроение у “сидельцев” нынче хуже некуда.
Все это, впрочем, известно и администрации, и руководству УИС, и министру.
Как и то, что в местах лишения свободы много лидеров преступных группировок, им завтра “короноваться”, и чем больше безобразий они сделают, тем авторитетнее станут в воровском мире.
Будем строить комфортабельные тюрьмы
Условно-досрочное освобождение всегда было мощным стимулирующим фактором для поддержания дисциплины в учреждениях, действенным инструментом в руках администрации. Сейчас, считай, его нет. Забрали “пряник”, оставив только “кнут”?
Впрочем, остались такие рычаги, как перевод на облегченные условия содержания. А также перспектива отбытия части срока в колонии-поселении – а это почти что на воле.
Начальник государственного учреждения ЕЦ 166/10 (известной в Астане “десятки”) Бекбулат Мейрамбеков рассказывает:
– Есть у нас сейчас проблемы. Ходатайствуем об условно-досрочном освобождении положительно характеризующихся осужденных, а суды отказывают. Если в прошлом году на УДО ушли у нас 220 человек, в этом году только 30, и то почти все – до вступления в действие соответствующего закона. Остается одно: переводить таких осужденных на колонию-поселение. В нашей области это кокшетауское КП-100. 120 человек в этом году определили туда, в прошлом – всего 8. А ведь там существует лимит содержания, уровень обеспечения работой, жильем… Вообще-то статистика свидетельствует, что условно-досрочно освободившиеся вскоре вновь возвращаются к нам. Но, не скрою, мы испытываем сейчас определенные трудности.
Какой выход из сложившейся ситуации видят в минюсте?
– Мы должны строить тюрьмы нового поколения, ведь там сидят наши граждане. Тюрьмы нового поколения, закрытого, полузакрытого, открытого типа, соответствующие международным стандартам, – говорит министр.
Если учесть международные стандарты и хотя бы тот квадратно-метровый уровень, который достигнут сейчас (3–4 квадратных метра на одного осужденного), тюрем потребуется много. Если учесть те 36 процентов, не ушедших по УДО сейчас, да прибавить вновь осужденных без перспективы большинства на условно-досрочное, да приплюсовать тяжело больных, исключенных из перечня освобождения по медицинским показаниям… Это сколько же получится? А граждане закон все преступают и преступают. Кто по бедности, кто по вредности.
Выздоровел? Досиживай!
До недавних пор получить свободу можно было не только за хорошее поведение. Но и за плохое здоровье.
– По медицинским показаниям в этом году из мест лишения свободы освобождены 36 человек. А было 488, 288. Думаю, со стороны сотрудников уголовно-исполнительной системы и медиков были злоупотребления, – считает Загипа Балиева. – Сознательно ставили преступнику диагноз, “вели” его определенное время, а потом по этим показаниям освобождали. Сейчас мы проводим сверку тех осужденных, которые вышли из мест лишения свободы по состоянию здоровья, проверяем, насколько они действительно больны, и, в случае если выздоровели, будем настаивать на дальнейшем отбытии положенного срока.
Сейчас из перечня лиц, попадающих под освобождение в связи с крайне тяжелым состоянием здоровья, исключены осужденные с легочной формой заболевания. Мотив такой: они представляют опасность инфекционного заражения на воле.
А ведь именно такие больные составляли основную часть досрочно освобожденных “в связи с медицинскими показаниями”. Прежде их освобождали, чтобы последние дни своей жизни они могли провести в кругу родных. Но если совсем уж по-честному – чтобы уход не обеспечивать. Сейчас умирать такие осужденные будут в тюремных больницах.
Вопросы, связанные с преступлениями и наказанием, слишком сложные и деликатные, чтобы можно было категорично судить о том, что тут правильно, а что нет. Ведь за каждым преступлением – судьбы. И тех, кто преступил закон, и тех, кто пострадал от этого. Родственников и тех и других. Всех нас, в конце концов.
Жесткие условия для условно-досрочного освобождения, с одной стороны, призваны уменьшить коррупцию. С другой – лишают “сидельцев” стимула для хорошего поведения. Так что совершенно непонятно, к чему приведет очередной эксперимент минюста.
Фото Андрея ТЕРЕХОВА
Наталия БУРАВЦЕВА, Астана