Анатолию Ивановичу далеко за 80. Его судьба – словно остросюжетный сценарий. В 1950-м 23-летнего начинающего врача приняли в здравпункт сверхсекретного Ульбинского металлургического завода (УМЗ) – тогда “объекта № 10”. В 28 получил смертельный диагноз – острая лучевая болезнь. А в 40, как полный сил (!) перспективный специалист, возглавил крупнейшую медсанчасть в секретном 3-м Главном медуправлении СССР, которой руководил четверть века.
Радиация на каждом шагу
Только сейчас медик приоткрыл завесу секретности. В свое время со всех работников “почтового” завода взяли подписку о неразглашении. Все шептались о ядерной продукции УМЗ и лучевых больных, но официально это предали огласке лишь после распада СССР.
– Руководство завода требовало не признавать случаи профзаболеваний, – указано в сборнике, выпущенном в Усть-Каменогорске в 2004 году к 55-летию УМЗ. – Все диагнозы профзаболеваний изменялись на один – эритремия. В 1950–1951 годах строили урановое и ториевое производства, опытный цех (№ 13) по получению бериллия, цех плавиковой кислоты. Несовершенство технологии, оборудования, большое количество ручного труда, грубые нарушения санитарии приводили к опасным для жизни условиям труда.
В 1951-м было зафиксировано 97 “бериллиевых” профбольных, через пять лет – первых 20 случаев хронической урановой интоксикации… Каждый день врач Ерасов бывал в цехах с радиоактивными материалами, видел, какой ценой куется ядерный щит страны:
– В ториевом цехе были печи длиной 15 метров. Периодически в них выгорала часть футеровки из жаростойкого кирпича. Приходилось ее менять. Однажды вижу: из жерла ториевой печи торчат валенки футеровщика. Вытаскиваю его – знакомый герой-танкист. Прошел всю войну, почетный гражданин Будапешта. Говорю: что ж ты делаешь, там смерть! А он: “Я в танке не сгорел и здесь не сгорю, мне за эту работу обещали месячный оклад и отпуск”. Начальники цехов ничего людям не объясняли. Из всех средств защиты рабочим выдавали робу и ватно-марлевую повязку. “Грязную” одежду приносили в дом, в семью. Многие женщины с уранового завода не могли родить.
В середине 50-х Ерасова направили на курсы усовершенствования в Ленинграде. Там понимали, что такое “объект № 10”, и первым делом проверили гостя армейским счетчиком Гейгера. Фонили и одежда, и обувь. Срочно потребовали переодеться. Но при замере запасного комплекта одежды счетчик снова показал повышенный радиоактивный фон:
– Пришлось покупать новый костюм, а когда вернулся домой – измерили всю квартиру. Фонило все, начиная с порога! Возле кухонной печи вообще зашкаливало. Мы разжигали ее списанными ящиками – в них из Китая поставляли урановую руду. Покупали эту тару на заводе, рубили, хранили в доме. После этой истории с дозиметром руководство УМЗ прекратило отпускать ящики населению.
Защита с градусом
В августе 1953 года на Семипалатинском ядерном полигоне прошло испытание водородной бомбы. На “почтовую” медсанчасть возложили обязанность обследовать гражданское население. Курировал работу Аветик Бурназян – генерал-лейтенант медицинской службы, создатель системы медобслуживания работников атомной отрасли. По его инициативе в 1946 году открыли лабораторию по изучению влияния радиации на человека.
– На животных проверяли, как повысить сопротивляемость радиации, – вспоминает Анатолий Иванович. – Поили спиртным, потом облучали. Животные, которые не получили алкоголь, погибали. Нам с коллегой, перед тем как отправиться в “грязную” зону, Бурназян говорил: нужно выпить коньяка или водки.
Долгое время на УМЗ начальники цехов держали в своих кабинетах два графинчика: с чистым спиртом и с дистиллированной водой – на случай аварии. Рабочие под разными предлогами старались заглянуть к начальству, чтобы “противооблучиться”. Руководство вполне серьезно обсуждало вопрос, чтобы выдавать в заводской столовой по сто граммов.
Чудо без чудес
Ерасову регулярно приходилось выезжать на ядерный полигон. По словам Анатолия Ивановича, он “наелся” 200 рентген. В 28 лет проявились все признаки лучевой болезни: головные боли, тошнота, выпадение волос. Главный невропатолог страны профессор Давыденко заявил: медицина бессильна, жить осталось немного. И неожиданно добавил:
– Выход только в тебе самом, занимайся каждый день физкультурой до изнеможения.
– Он с напором повторил: “До изнеможения!” – вспоминает врач. – На обратном пути я вспомнил слова Эйнштейна, что человек – сгусток энергии. Пока двигаешься, энергия вырабатывается, остановился – гибель. Спасение – в движении!
…Первые занятия были как пытка. Каждый круг по стадиону – до потемнения в глазах. Каждый подъем тяжести – до хруста в костях. Но Анатолий продолжал занятия. Зимой в одних плавках по два часа бегал по морозу. После дома принимал холодный душ. В отпуск просился только зимой – поплавать в ледяной воде Бухтарминского водохранилища:
– Делали прорубь в 15 метров, купались минут по 15–20. Нас было двое с УМЗ и один горняк из Лениногорска (ныне Риддер). Смотрели на нас, как на чудиков, а я чувствовал: организм приходит в норму.
Постепенно улучшился анализ крови, пришло чувство мышечной радости. Год за годом медик продолжал грузить себя движением. Бегал до поселка в 25 километрах от Усть-Каменогорска, с первым снегом – 10-километровые лыжные марш-броски. И, как и прежде, продолжал бывать на “грязной” территории, лечить облученных пациентов. Незаметно симптомы страшной болезни ушли:
– Научно доказано, что продолжительность жизни млекопитающих должна рассчитываться по формуле: половозрелый возраст, умноженный на 15. Получается, человеку отведено не менее 225 лет. И такое средство Макропулоса – физическая нагрузка.
Движение через “не могу”, по мнению Анатолия Ивановича, – это стресс для организма. Но – положительный. Он активизирует регенеративные функции, поднимает иммунитет, замедляет старение. Сам Ерасов – лучшее доказательство тому. В свои 87 он поднимает гантели, занимается на тренажерах. И своим примером помогает встать на ноги больным.