– Это еще что такое? – раздраженно спросил постановщик. – Зачем вы приклеили это мочало?
– Прошу прощения, но это моя борода, – кротко ответствовал старик.
Ромм махнул рукой и приступил к репетиции. В какой-то момент спросил, обращаясь к съемочной группе: “А кто-нибудь удосужился выяснить, какие ордена носил на своем френче Керенский?”. Тишина. И вдруг раздался негромкий голос “Черномора”:
– Прошу прощения, но Александр Федорович никаких орденов не носил. Только университетский значок.
– Да вы-то откуда знаете? – изумился Ромм.
– Позвольте представиться: Малянтович. Бывший министр Временного правительства…
С этой минуты он стал главным консультантом фильма и даже, по слухам, сыграл самого себя. Но в окончательную монтажную версию вошел эпизод с профессиональным актером. Картина снималась в 1937 году, спустя небольшое время консультанта арестовали (в третий раз) и расстреляли.
***
Павел Николаевич Малянтович был министром юстиции последнего состава Временного правительства, куда пригласил его Керенский. Есть невнятные свидетельства, что именно Малянтович предупредил Ленина о грозящем аресте, после чего вождь, не отличавшийся личным мужеством, удрал в Разлив.
Павел Николаевич оставил после себя изумительные мемуары. По следам его воспоминаний сочинена эта реконструкция.
***
24 октября он вернулся из Зимнего дворца в третьем часу ночи и еще долго возился с бумагами. Спать лег в семь, наказав разбудить себя в половине десятого. Но в девять был настойчиво разбужен курьером министерства юстиции Тюриным.
– Господин министр, проснитесь, сейчас телефонировал Керенский, просил быть к десяти часам в Зимнем. Самовар вздут, чай заварен.
– Михаил Александрович, я ведь просил, называйте меня по имени-отчеству… Что, авто вызвали?
– Ах, господи, я наказал, чтобы не позже половины десятого подали. Так ведь отвечают, что свободных авто нет. Безобразие! На всяк про всяк подадут и лошадей…
Однако авто послушно стояло у подъезда.
Был четверг, день выдался серенький и промозглый. Проезжая мимо аптеки Рафаловича, Павел Николаевич по привычке взглянул на уличный термометр. Было около шести градусов морозца. Невольно подумалось, что, если бы вдруг грянула леденящая стужа да метель, все бы само собой и уладилось.
Малянтович приехал в Зимний. Подъезд главного штаба никем не охранялся. Туда-сюда сновали люди. Статские, военные, юнкера. Заходи, кому вздумается, делай, что хочешь. В груди похолодело. Поднялся на второй этаж. Там часовой. Юнкер. Стоит, опершись на винтовку, как на палку. На вопрос, где можно найти министра-председателя, беззаботно отвечает: не могу знать! Соблаговолите пройти по коридору направо. Идет. По дороге встречает генерала, который на ходу читает какие-то бумаги. Спрашивает его о местонахождении Керенского. Тот, сверкнув красными от недосыпа глазами, раздраженно говорит: спросите у дежурного офицера! Малянтович идет дальше и вдруг слышит обращенный в спину генеральский окрик: и потрудитесь снять головной убор!
Сунулся наудачу в первую попавшуюся дверь и увидел Керенского. В английском драповом пальто, с лицом, измученным и покойницки белым.
На голове картуз, напоминающий спортивную шапочку. Иногда он ее сдергивает с головы, обнажая бледный, неестественно высокий лоб, затем снова надевает. Вокруг него Кишкин, Коновалов, генерал Багратуни, адъютанты. Подал Малянтовичу вялую холодную ладонь. Продолжил речь. Из которой следовало, что уезжает. “Куда он собрался?” – спросил Малянтович у Коновалова шепотом. “Бог весть, – ответил тот, вздыхая. – Кажется, на встречу к каким-то самокатчикам…”.
– Ну-с, господа, засим позвольте откланяться, – заключил Керенский. – Александр Иванович, – обратился он к Коновалову, – остаетесь моим заместителем!
Наскоро пожал всем руки и победоносно вышел. Навсегда. Автомобиль, которым он воспользовался, принадлежал Владимиру Дмитриевичу Набокову, отцу будущего писателя.
Сотрудники Временного правительства были обескуражены. Хотели разойтись по квартирам, но, проголосовавши, остались на рабочем месте. Ждали с моря погоды. Сводки были скорбны. Напряжение нарастало. Иногда приходил Уполномоченный по водворению порядка в Петрограде Николай Михайлович Кишкин, врач, министр общественного призрения с косматой гривой, откинутой назад, обнажавшей высокий лоб интеллектуала. Ничего толкового сообщить не мог. Вслед за ним появлялся его помощник, Петр Иоакимович Пальчинский, горный инженер. Он не терял присутствия духа, но также новостями не обнадеживал. Телефония была исправна, однако в ней слышались лишь бодрые рапорты о том, что народ “блокирует” большевиков и не даст им возможности атаковать Зимний. В это никто не верил.
Министры разбрелись по обширным помещениям, каждый обустроил себе приют и крошечное, отвлекающее от тяжелых дум занятие. Только адмирал Вердеревский, морской министр, вышагивал, точно на плацу, и все смотрел в огромные окна, на которые глядели стволы орудий крейсера “Аврора”. Он вчера написал прошение об отставке, но сегодня, когда ждали штурма, не решился подать его Керенскому и уехать.
– Дмитрий Николаевич, а что будет в результате прямого попадания снаряда? – спросил его Малянтович, лежа в три погибели на полукруглом диванчике. Адмирал остановился, прихватил ладонью щеку (у него был тик) и, глядя исподлобья, четко, по-военному ответил:
– Что будет? Зимний дворец превратится в груду развалин. На “Авроре” орудийные башни расположены выше невских мостов. Прицел отличный.
И снова установилась гнетущая тишина.
В седьмом часу вечера их потревожила дворцовая обслуга, явившаяся с известием, что юнкера волнуются и требуют Правительство для переговоров. После короткого совещания сошли вниз по лестнице; ее первый пролет и рекреация были заполнены сердитыми молодыми людьми. Первым выступил Александр Иванович Коновалов, министр труда и промышленности.
В это время сзади подошел Н. М. Кишкин и вполголоса сообщил: “Господа, я получил ультиматум военно-революционного комитета. Пойдемте, обсудим…”. Адмирал Вердеревский предложил: “Коль уж мы решили остаться здесь до конца, то следует перейти в помещение, окна которого выходят во двор. Иначе нас всех убьет первым же залпом…”. Нашли такую комнату, расположились. Там был большой и круглый дубовый стол. Рядом комната без окон с действующим телефоном.
Кишкин зачитал текст ультиматума. Он давал Временному правительству 20 минут.
– Однако, господа, сей документ мне был вручен уже как полчаса, однако ж ничего покуда не произошло, – сказал Николай Михайлович, разводя руками.
Тут-то и началось. Послышалась беспорядочная ружейная пальба, вступили пулеметные очереди. После все стихло, но вскоре началось заново. Погасили верхнее освещение, оставив лишь маленькую настольную лампу. За столом царила тишина, изредка прерываемая короткими беседами вполголоса. Адмирал Вердеревский все расхаживал по комнате, сунув руки в карманы. Встречным курсом двигался Терещенко, министр иностранных дел, сахарозаводчик и богач, с лицом, актерски бритым и невероятно сумрачным. Он непрерывно курил. Вдруг один за другим ударили пушечные залпы.
– Дмитрий Николаевич, это по нам или мы? – обратился к адмиралу Малянтович.
– Это легкие орудия юнкеров Михайловского училища, которые нас охраняют, – ответил он, схватившись за щеку. Вдруг ухнул залп, и все поняли, что это по ним. “Кажется, выстрел носового орудия “Авроры”, – заключил хладнокровно Вердеревский.
Вошел Пальчинский, неся в руках гильзовый стакан от разорвавшегося снаряда, пробившего стену дворца.
“Я же сказал, с “Авроры”, – заключил адмирал, коротко взглянув на него. Стакан поставили на стол. Его края были отогнуты и разорваны в виде зловещего цветка; дно осталось целым. Кто-то пошутил: “Пепельница нашим преемникам…”.
Дальнейшие сообщения были безутешны. Ушли казаки, заявив, что не знают, для чего они здесь. Ушли юнкера Михайловского училища, увезли четыре пушки. Покинула позиции одна из рот женского батальона смерти – это известие было почему-то встречено с радостью. Шум и выстрелы слышались уже во дворце. Волна эта все приближалась. Министры снова собрались за столом, многие тяжело дышали, расстегивали воротнички, ослабляли галстуки, все были бледны, но лица оставались на удивление спокойными.
Вдруг распахнулась дверь, и вбежал запыхавшийся юнкер. Срывающимся голосом заверещал:
– Господа министры Временного правительства! Какие будут приказания? Нас осталось мало, но мы готовы умереть, выполняя свой долг! Все входы и выходы заняты большевиками. Они во дворце, они ищут вас и через минуту будут здесь!
Все вскочили со своих мест, замахали руками, перебивая друг друга: “Нет! Оставьте позиции, не сопротивляйтесь, это бессмысленно. Мы уступаем грубой силе!”. Юнкер по-военному развернулся и исчез. И немедленно начался адский шум.
Двери открылись, и на пороге возник небольшого роста человек в распахнутом пальто, широкополой фетровой шляпе, сбитой на затылок и открывающей рыжеватые длинные волосы. Он был в очках. За ним ввалилась толпа солдат и матросов. Воздух сразу отяжелился махоркой, винным перегаром, смрадом давно немытых тел и пороховых газов. Человечек в шляпе закричал резким, пронзительным голосом:
– Кто здесь члены Временного правительства?
Коновалов, не вставая с места, ответил:
– Они перед вами. Что вам угодно? Кто вы?
– Я председатель ревкома Антонов. Мне угодно сообщить вам, что вы арестованы! Сдать оружие!
Когда он говорил, верхняя губа подымалась к носу. Грудь его была в манишке, подбородок подпирал большой стоячий воротничок, донельзя грязный. Он спросил первым делом, кто из присутствующих Керенский? Услышав, что его нет во дворце, солдатня пришла в дикое озлобление: “Ага! Нету Херенского! Сбежал, сука! Братва, и эти сбегут! Давайте их переколем штыками к едрене фене!”. Они уже изготовились, но Антонов заорал:
– Прекратить самоуправство! Власть здесь я! Арестованные будут доставлены в Петропавловскую крепость! Молча-а-ть!
Странно, но они его послушались.
Министров вели по Миллионной, в кромешной тьме, сквозь строй озлобленных, матюгавшихся матросов, то и дело передергивавших затворы винтовок. “Откуда вы их выцарапали, братки! – спрашивали они у конвоиров. – Поди, сидели себе, коньячок дули, а? Да еще, поди, с бабами!”.
Министр путей сообщения Ливеровский чуть припоздал встать в колонну. Догоняя своих, споткнулся и получил мощный удар в затылок крепким солдатским кулаком. Толпа одобрительно загудела, а конвоиры вскинули винтовки, а один из них прикрикнул: “Эй! Так нельзя! Арестованы же люди. Некультурно!”.
Это “некультурно” Малянтович помнил до конца своих дней.
Их привели в Петропавловку. Антонов составил подробный протокол. Прощаясь с арестованными, которых повели в камеры, вдруг воскликнул:
– Ах, как сегодня хорош был Ленин! Он скинул наконец свой желтый парик, и как он был прекрасен!
Занималась заря первого дня новой эры. День обещал быть теплым и даже немного солнечным.
Алматы