Не уверен, что всем фильмам Эльдара Рязанова суждено бессмертие, но крутиться они будут еще сравнительно долго. Прежде всего, “Карнавальная ночь” и “Ирония судьбы”, смонтированные из винегрета, конфетти, оливье, поцелуев и прочей елочной бестолочи, обаяние которой не ослабевает со временем. Советское – значит, шампанское, пузырящееся новеньким счастьем, которое никогда не сбывается.
Жизнь Эльдара Рязанова – его картины. Биография крупного режиссера безнадежно проигрывает фильмографии. Но все же, все же. Происхождение мастера заслуживает внимания, хотя бы в день его памяти.
Он родился в Самаре. Отец его, Александр Семенович, был из молодых, да ранний. Советский выдвиженец гайдаровского типа. Из Нижегородской губернии. В РКП (б) вступил в шестнадцать лет. Воевал, был комиссаром дивизии (!). В 23 года служил едва ли не в генеральской должности: начальник сухопутного сектора регистрационного управления Полевого штаба РВС! Потому как образованный. Реальное училище, не кот чихнул. В губернии такое училище было только одно, в Нижнем. Стало быть, не из бедняков был его родитель. Вообще, нижегородские славились промышленниками-кустарями. Земство посвятило им целый том, он сохранился. Там много фотографий: гончары, кузнецы, шорники. Нестарые, крепкие, сухощавые, дремуче бородатые мужики, стриженые под горшок, обутые в плисовые сапоги, сосредоточенно ладят свое ремесло. Так, должно быть, выглядел дед Эльдара Александровича, который дал своему сыну нешуточное по тем временам образование.
Александр Рязанов в штабе РВС не задержался, вскоре получил командировочное предписание в Китай, откуда переведен был в Персию, где служил в торгпредстве, то есть, скорее всего, шпионил по линии внешней разведки. К тому времени он уже был женат. При каких обстоятельствах и когда пересекся его карьерный аллюр с линией судьбы Софьи Шустерман, будущей мамы кинорежиссера, доподлинно неизвестно. Она вынашивала дитя в Персии, но рожать уехала в родную Самару. Позже семья обосновалась в Москве, в номенклатурной квартире с видом на Кремль. Избавившись от погон, молодой отец стал служить в главке, так тогда назывались подразделения наркоматов, но беда сидела в засаде: главк был по винно-водочной части, этого испытания бывший краском, судя по всему, не выдержал. Родители развелись. В 1938 году отца Эльдара Рязанова арестовали и дали ему 8 лет, но он, что поразительно, бежал! Был пойман и получил второй срок, всего отсидел 17. Через много лет разыскал знаменитого сына, который, растерявшись при виде чужого, сломанного жизнью человека, просто отдал ему все деньги, которые при нем были. Разговора не получилось. Простились навсегда.
***
Год назад я обретался в большом южном городе, где был зверски томим чудовищным идиотизмом обстоятельств, возникших отнюдь не по “воле рока”, но ввиду собственной непроходимой глупости. Впервые я делал вязкую, тошную, напрочь бессмысленную, никому не нужную работу, которая просто сжирала время моей жизни, ничего не давая взамен: ни тщеславного задора, ни сколько-нибудь внятных денег, ни жалкой надежды на проблеск здравого смысла. И однажды дремучей и бессонной ночью, когда даже бражничать бесполезно, пришло из Интернета сообщение о смерти Эльдара Рязанова.
“Помните, в финале “Старых кляч”, где я сыграл судью, есть мой очень длинный крупный план? Это я специально так отснял и подмонтировал. Будут смотреть, когда помру”***
Я был с ним знаком – не близко, нет, но встречался два раза. Впервые в самом начале нулевых, когда он привез “Тихие омуты”. Эту картину мало кто помнит. И хорошо, потому что она почти провальная. Я смотрел ее вместе с ним. И наступил тот ужасный миг, когда в зале вспыхивает свет и нужно говорить. И я промямлил то, что ни в коем случае нельзя говорить режиссеру после просмотра фильма. Я похвалил операторскую работу. Она и в самом деле была хороша. Но это такая же бестактность, как если очень некрасивой женщине сказать, что у нее чудесные волосы. Лучше уж смолчать.
Рязанов сделал вид, что не заметил моей неловкости. Может, и правда не заметил, не знаю. Он был глуховат. В “Мелодии для флейты” есть эпизод, где Рязанов в крошечной роли астронома. Снимали у нас в горах, возле обсерватории. От перепада давления у него лопнула барабанная перепонка….
И вот мы поехали снимать интервью. Я приготовил интерьер и выставил свет не в студии, а в рабочем кабинете. Эльдар Александрович переступил порог и тут же принялся режиссировать. Он передвигал мебель, менял фон, переставлял приборы, выглядывал в окна и задергивал шторы… Шумный, большой, веселый, смешливый, многословный! Зыркнул в видоискатель камеры, фыркнул и подозвал оператора. Тыча указательным пальцем в кожаный мешочек, который свисал у него под подбородком, принялся его допрашивать: “Вот! Вы знаете, что это такое?”. Эдик Галеев смущенно покачал головой. “Конечно, – продолжал Рязанов. – Откуда вам знать! А это, молодой человек, называется жабо! Жабо! У вас оно тоже будет, если доживете до моих лет. А пока оно у вас не отросло, открутите винт штатива и поднимите камеру выше. С точки, на которой она сейчас стоит, вы снимете только это чертово жабо!” Оператор растерянно посмотрел на меня. “Эдик, – сказал я, хохоча от восторга. – Ну что ты ждешь? Когда нам с тобой выпадет еще поработать на площадке под руководством Эльдара Рязанова?” – “Вот именно!” – победоносно заключил режиссер. И, основательно угнездившись в кресле и проверив звук, деловито скомандовал: “Мотор!”.
Вторая встреча случилась пять лет спустя, зимой. Я ждал его на улице. Без верхней одежды и шапки. Он приехал на какой-то тесной машине, с трудом выпростался из нее, раскинул руки и громко воскликнул: “Ну, здравствуйте, мой дорогой Рерих! Хотите насмерть простудиться? Марш в студию!”.
Говорили об “Иронии судьбы” – это был год тридцатилетнего юбилея картины. Рязанов удивленно сказал: “Послушайте, я до сих пор не понимаю причин этой долгоиграющей всенародной любви. На мой взгляд, лучшее, что я сделал, это “Служебный роман…”. Потом он очень смешно вспоминал, как снимали сцену банной пьянки: “Эти поросята все же пронесли в павильон водку и где-то за декорациями как следует тяпнули. И эпизод запороли начисто! На следующий день пришли хмурые, больные. И я подумал – все, пропал еще один съемочный день. Но они собрались, подтянулись и сыграли, да так, что я засомневался, неужели опять поддали? Нет! Это и есть мастерство…”.
И уж совсем напоследок вдруг произнес: “Помните, в финале “Старых кляч”, где я сыграл судью, есть мой очень длинный крупный план? Это я специально так отснял и подмонтировал. Будут смотреть, когда помру”.
Я тупо молчал и думал: вот так русские крестьяне строгали себе домовину, а старухи собирали смертное.
О бедном Эльдаре замолвите слово. Помяните его в эти дни, когда, если верить тем же старухам, душа его навсегда покидает земные пределы.
Они уходят.
Мы-то с кем остаемся…
Алматы