За 2 года до этого Лондон принял другой закон – “шерстяной акт”. Он тоже вводил запрет, но на импорт шерстяных тканей из Ирландии и Шотландии. Английские лорды очень пеклись о благополучии простых ткачей. Ну и о своем тоже: всё их состояние держалось на производстве овечьей шерсти и экспорте ее на материк. Шерсть была нефтью для Англии еще с темных веков. Ее вывозили на ярмарки Шампани, Фландрии, откуда она отправлялась в Испанию, на Кипр, в Константинополь и на Ближний Восток. Лорд-канцлер, глава палаты лордов, до сих пор сидит на мешке с шерстью.
Нечаянно “запретительный акт” сыграл на пользу самой Британии: в стране зарождалась промышленность и назревала промышленная революция.
Купцы, сделавшие капиталы на вывозе ценностей из Индии и других колоний, были вынуждены вкладывать деньги в производство тканей: торговля специями им была недоступна из-за конкуренции голландской Ост-Индской компании, банковский бизнес монополизировала Северная Италия, торговлю Северного моря еще контролировали германские города.
В городах стали появляться первые мануфактуры по голландскому образцу, где труд был разделен на отдельные операции. В 1733 году суконщик Джон Кей изобрел механический челнок для ручного ткацкого станка, что вдвое повысило производительность работы ткачей. В 1738 году Льюис Пол и Джон Вятт запатентовали первую прядильную машину.
Легкая промышленность Англии совершила технологический рывок, который позволил ей завоевать дешевый сегмент рынка, на дорогом сидели бюргеры Испанских Нидерландов.
Пострадавшей стороной всех этих событий стали крестьяне. До XVII века в Англии село жило общиной, почти как в России или Польше. Лично свободные крестьяне были зависимы от лендлордов, так как им принадлежала вся земля. В некоторых районах помещикам принадлежало до 65 процентов всех земель. Сдавая их под пашню, они создавали себе рентный доход.
С развитием легкой промышленности оказалось, что сдавать земли в аренду крестьянам невыгодно.
Проще и денежнее выгнать людей с земли, огородить ее, превратив в пастбище для содержания овец, чтобы те давали шерсть, которую уже легче продать. Иначе говоря, общинные земли и крестьянские наделы приватизировали в пользу лорда-землевладельца. До сотни тысяч крестьян, мужчин, женщин и детей, стали нищими и бродягами. В стране – с населением 2 миллиона человек.
Часть крестьян подалась в города, где они могли заработать на жизнь. Именно в XVIII веке началась урбанизация. Другие выезжали (сами или насильно) в новые колонии Англии: Северную Америку, Австралию, острова Карибского моря и Африку.
Те, кто не смог устроиться, откровенно бомжевали. Чтобы держать их под контролем, принимались драконовские законы: людям запрещалось даже подавать милостыню бродягам. Самих бомжей помещали в работные дома – предприятия, функционировавшие по принципу мануфактуры. Здесь производили строительный камень, удобрения из костей, вили веревки из пеньки. При этом работникам ничего не платили. Они работали за еду.
Именно с начала XVII века в истории Британии почти не упоминают крестьян. Но есть фермеры – жители села, которые владеют собственными участками земли.
Потом такие же процессы будут происходить и в других странах Европы: сначала – в Шотландии, потом – во Франции и германских княжествах. И везде огораживание было предвестником промышленной революции и перехода к капитализму. Сначала Адам Смит, потом Карл Маркс считали, что это один из признаков времени первоначального накопления капиталов.
Согласно этой теории, для начала капиталистического производства нужна масса неимущих людей, лично свободных, но не имеющих средств производства, и потому готовых работать на дядю.
Второе – накопление богатств, необходимых для создания капиталистических предприятий. Огораживание дает и первое, и второе…
“КАРАВАН” и другие издания регулярно пишут о том, как некие граждане получают во владение земли, которые до этого были общими пастбищами недалеко от села, ставят вокруг них заборы и не пускают туда ни людей, ни скот. По сути, это и есть огораживание. В нашем казахстанском варианте. У нас нет лендлордов или помещиков. Но есть акимы всех уровней, которые могут решить вопросы.
Это мерзкий, но, к сожалению, объективный процесс. Он показывает, что казахский аул расслаивается и разрушается. Сюда приходит рынок. Земля становится новой нефтью уже для Казахстана.
Сейчас на селе живет 42 процента всего населения страны. Лет 5 назад было 44 процента. Почти полмиллиона человек перебрались в города. Мы это видим по росту цен на жилье, пробкам на дорогах, бесконечному росту мегаполисов и появлению вокруг них кольца сплошной застройки (особенно вокруг Алматы, Нур-Султана и Шымкента), молодежной безработице, уличной преступности.
Эти процессы будут продолжаться. И чем больше мы будем желать развития селу, вкладывать в него деньги, распространять технологии, тем больше людей будут переезжать в города. Для рыночной экономики много людей там не надо.
Что можно противопоставить таким процессам? Надо развивать промышленность на селе. Масса небольших предприятий АПК может забрать в себя столько же людей, как крупное производство или базар. Нужны кооперативы. Они позволяют внедрять новые технологии “с человеческим лицом”.
Нужна частная собственность на землю. По факту она уже существует, но только для “белых людей”, связанных с властью. Для всех остальных сразу включают режим патриотизма.
Нужна внутренняя колонизация. Как ни странно. Три четверти территории Казахстана никак не используется в экономике. Да, это безводные степи и пустыни, но вы же даже не спросили, есть ли желающие там обосноваться? Может быть, есть люди, которые хотели бы там открыть новый бизнес, например, на льготных условиях. Опять про льготы заговорил, скажут. Да. Льготы нужны всему селу: АПК дает только 5 процентов всех налогов. Это черная налоговая дыра, где надо наводить порядок, а не закручивать гайки.