Главная песня страны
В 1943 году молодой семипалатинский ученый и поэт Каюм Мухамедханов гостил в Алма-Ате у Мухтара Ауэзова, когда последнего пригласили на заседание ЦК КП Казахстана. На том историческом мероприятии огласили постановление Сталина о необходимости создать в каждой советской республике собственный гимн. Вскоре был объявлен конкурс на лучший поэтический текст, и в 1945 году был выбран лучший вариант. Им оказались стихи Мухамедханова. Но молодого автора ждал не самый приятный сюрприз.
– Меня вызвали в ЦК и сообщили, что мой текст утвержден, однако в него внесены изменения, а потому у меня есть соавторы – писатель Габит Мусрепов и поэт Абдильда Тажибаев. Я читаю текст, но он от начала до конца – мой! – рассказывал Мухамедханов. – Лишь единственное, самое первое слово гимна “героический народ” заменено на “наш народ” (в казахском варианте вместо “ер қазақ” появилось “бiз қазақ”). Уж не знаю, почему в ЦК решили убрать мой эпитет, может, побоялись назвать собственный народ героическим? Но спросил я о другом: почему эти литераторы должны стать соавторами? “Вот они, – сказали мне, – вставили слово “наш” в текст”. Но разве такую простую замену одного слова, на которую способен любой грамотный человек, можно назвать творчеством? – сетовал автор гимна.
Позже Каюм Мухамедханович потратит не один год на восстановление своих авторских прав. Справедливость, как и положено, конечно, восторжествовала. Но спустя годы. В случае Мухамедханова на это ушло более сорока лет. В конце 1980-х была созвана специальная комиссия, члены которой подтвердили и узаконили единоличное авторство текста первого казахстанского гимна, созданного Каюмом Мухамедхановым. 40 лет на торжество справедливости
Когда чабаны важнее поэтов
В 1947 году Каюм Мухамедханов стал первым директором недавно открытого семипалатинского Музея Абая, занимался изучением биографии великого мыслителя и его творческих наследников. А в 1951 году Каюм готовился к защите своей кандидатской диссертации “Литературная школа Абая”, научным руководителем которой был Мухтар Ауэзов.
Каюм провел скрупулезную работу над текстологией поэтического наследия Абая. А еще обнаружил более 30 ранее неизвестных стихотворений Абая и научно обосновал их принадлежность перу великого поэта. Помимо этого, Мухамедханов нашел, текстологически проанализировал и подготовил к печати рукописи поэм Магауи Кунанбаева “Медгат-Касым”, “Енлик – Кебек” и Асета Найманбаева “Салиха – Самен”. Проделал титаническую работу по поиску, сбору и исследованию творчества учеников Абая.
Но на защите оппоненты заявили, что не может быть даже понятия “литературная школа Абая”, поскольку есть лишь одна школа – марксизма-ленинизма. А посему сама тема уже кроет в себе “антисоветские” тенденции.
В прессе развернулась ожесточенная кампания противников литературоведческой позиции Мухамедханова и его научного руководителя Ауэзова. Вскоре в “Казахстанской правде” появилась разгромная статья. Так началась травля ученого.
Обвинения в антисоветчине и национализме настигли Каюма Мухамедханова и как директора музея. Его обвинили в том, что “буржуазно-националистическая антинаучная концепция “Школы Абая” оказалась в центре пропагандистской работы музея”. А еще в том, что здесь нашлись экспонаты, посвященные Кенесары Касымову, а также портреты и фотоснимки ханов, султанов, биев, которые с тогдашней политической точки зрения были личностями сомнительными. Наследие Абая: разгром, тюрьма и… признание
– Меня обвинили в том, что я создал биографический раздел, представив в экспозиции баев и ханов. Но если бы не было султана Кунанбая, откуда мог бы появиться Абай? А не будь султана Чингиза и хана Валихана, у нас не было бы и Чокана. Никто не принимал в расчет элементарную логику, – вспоминал Каюм Мухамедханов. – От меня потребовали убрать портреты баев и вместо них разместить фотографии чабанов-передовиков. Хотя какое отношение это имело к Абаю – непонятно.
И Каюма Мухамедханова сняли с поста директора музея.
Пыточный ад
В один из вечеров 1951 года в квартиру Мухамедханова ворвались четыре энкавэдэшника. В ходе обыска было изъято множество книг и рукописей, среди которых целый сундук с письмами Ауэзова. Было конфисковано все имущество – от детских кроваток до стульев. Жена Фархинур с детьми осталась в пустом доме, а сам Каюм Мухамедханович оказался сначала во внутренней тюрьме Семипалатинска, затем долгих девять месяцев провел в застенках южной столицы.
Мухамедханову запомнилась маленькая, метр на метр, каморка без окон в алма-атинской тюрьме. Через какое-то время помещенный сюда заключенный чувствовал, как начинают накаляться бетонные стены и пол. Нестерпимый жар почти спекал обнаженное тело, но многочасовая пытка не прекращалась до тех пор, пока жертва не теряла сознание. Ближе к ночи заключенного уводили в отхожее место, где он должен был взять с пола одну из досок и нести ее в камеру – не хочешь печься на раскаленном полу, спи на загаженной доске.
Да и в обычной камере было немногим легче. Сидеть или лежать без разрешения запрещено. Единственной пищей была баланда с редкими капустными листьями. Но даже ею не всегда удавалось насытиться: нередко еду приносили перед началом допросов. Ко времени их окончания и возвращения в камеру заключенного ждали остатки пиршества тюремных крыс. Приходилось довольствоваться и этим.
После такой тюремной “диеты” не меньше страданий причиняло лицезрение роскошных яств, выставляемых по другую сторону решетки. Цену за полноценную еду следователь называл сразу: “подпись К. Мухамедханова под признанием в антисоветской деятельности”. За отказ – опять та же мучительная картина: крысы, на глазах голодного узника пожирающие человеческую еду.
Что еще пережил в те месяцы Каюм Мухамедханов? Чудовищную пытку, как утверждают, изобретенную китайцами: капающую на висок – капля за каплей – воду. Его хотели сломать физически, а потому загоняли иглы под ногти, пинали сапогами. Был миг, когда он был уверен, что у него не осталось лица, как оказалось, ему сломали нос. Без звезд пленительного счастья
Но Каюм упорно отказывался подписывать подсовываемые ему признания. У этого удивительного человека с хрупкой душой поэта оказалась несгибаемая воля:
– Человек умирает всего лишь один раз. Я тогда думал так: если я и погибну, то что значит моя смерть, когда такие люди, как алашевцы, погибли, – признавался ученый.
Персональный номер гения
Решением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Совета КазССР Каюм Мухамедханов в 1952 году был осужден по печально знаменитой 58-й статье и приговорен к 25 годам лишения свободы. Три дня, с 29 по 31 мая, проходил суд в Семипалатинске, куда Мухамедханова привезли из Алма-Аты. Конечно, не был учтен отказ подсудимого от признания своей вины. Конечно, были учтены лжесвидетельства недавних коллег. И только в связи с отменой в СССР смертной казни в честь победы над фашистской Германией ему удалось избежать высшей меры наказания.
Несколько лет дробил и перетаскивал камни заключенный Мухамедханов. Впрочем, его, как и остальных, вынуждали забыть собственное имя. Вместо них у каждого был только номер.
Привычным был окрик: “Номер такой-то, встать!”. Через каждые несколько месяцев заключенным меняли место пребывания, переводя их в разные места. Каюм-ага побывал и в Темиртау, и в Карабасе, и в Долинке… Здесь запись в личном деле “Готов к физическому труду” означала нечеловеческую работу на каменоломнях с невероятным планом.
Даже ночью нельзя было быть уверенным, что за тобой не следит недобрый глаз сексота, что утром новый донос не подвергнет тебя унижению и побоям.
Заключенных постоянно обкрадывали лагерные работники, вскрывая посылки и письма. Этого массового ограбления не избежал и Каюм. Но если от этого страдали многие, то лишь единицы не боялись этому противостоять. Заключенный Мухамедханов не раз обращался к руководству лагеря по этому поводу. Сохранилось его письмо заместителю начальника политической части с жалобой, где он перечислял факты грабежа заключенных, приводя даты и конкретные имена пострадавших от бесчинств тюремных работников: “У меня нет чувства мести, но оскорбленная моя человеческая совесть толкнула меня довести до вашего сведения вышеизложенное…”.
Память персональная и социальная
В декабре 1954 года приговор Мухамедханову был отменен, а сам он реабилитирован. Вернувшись домой, он продолжил научные изыскания, способствовал восстановлению имен Шакарима и алашевцев, многих из которых он знал лично. 30 июня 2004 года он ушел из жизни.
– Память – это вечная категория, над которой надо работать всегда. Репрессии затронули множество казахстанских семей. Важно знать о каждом, потому что индивидуальная память – это важный кирпичик в памяти социальной, – убеждена руководитель ОФ “Центр образования и культуры им. К. Мухамедханова Дина МУХАМЕДХАН.
Семей