Можно сколько угодно рассуждать о долге взрослых детей перед своими родителями, но дома престарелых существуют по всему миру. И у нас тоже.
Два с лишним месяца назад Наталья К. нашла своему отцу, как ей казалось, лучшее пристанище в южной столице – Центр оказания специальных социальных услуг №3 в микрорайоне “Мамыр-7”.
– Отзывы об этом центре были хорошие. В Интернете – подробный рассказ с большим количеством снимков. Зимний сад, бильярд, библиотека, компьютерный класс, занятия по душе, прогулки, выезды – чего только нет в этом учреждении. “Фактически мы живем здесь как дома”, – говорил в статье один из постояльцев. Я прочитала, и камень с души упал. Ведь какими бы ни были обстоятельства, поместить родного тебе человека в казенное учреждение – очень тяжелый выбор. Мне пришлось это сделать. Но спустя неделю я горько пожалела об этом.
Поскольку папа был в карантине, я упросила показать его по видеосвязи. Очень долго ждала, а увидев, лишилась дара речи. Минут 5 кричала ему: “Папа, папа, это я, Наташа!”. Он меня вообще не узнавал, хотя по скайпу мы говорили с ним не раз и не два. Отец был небритый, с опавшим лицом, одетый в чужую обтрепанную футболку. И только когда я начала уже плакать, он встрепенулся. Открыл рот, но не произнес ни звука. Я пережила худшие в моей жизни минуты, пока он справлялся с этим странным оцепенением. Причину его я так и не узнала. Снотворное? Зачем оно днем? Успокоительное? Он у нас не буйный.
Потом нам разрешили встретиться, и я увидела, что моего подвижного и активного папу везут ко мне на коляске, хотя он нормально передвигался сам, опираясь на трость. Что он опять в чужой одежде и обуви.
На вопросы почти не отвечал, только поглядывал на ходившего следом за нами социального работника. В конце концов я попросила девушку уйти. И услышала странное: “Мне директор сказала быть рядом”.
Пришлось мириться с присутствием постороннего человека. А нам так важно было побыть вдвоем в нелегкий период его адаптации к новой жизни! Я расспросила бы отца, успокоила и успокоилась сама. Но…
Усадив отца на скамейку, я разложила перед ним гостинцы. Ешь, говорю. Он открыл рот, как голодный птенец, и замер. “Папа, ты что?”. И вдруг понимаю: да его тут с ложки кормят! А совсем недавно, дома, он всё делал сам! Ел, пил, одевался, выходил гулять. Что же стряслось? Дозвонилась до директора, и на меня сразу обрушился шквал негодования. Директор отчитала меня, как школьницу: “А зачем вы отца сдали? Если вас не устраивает, забирайте его и сами с ним сидите”. Оставим то, что мне сделали больно. Непонятно, по какому праву в государственном учреждении первый руководитель говорит такие слова. Мой отец – участник трудового фронта, очень пожилой человек, и уже в силу этого заслуживает заботы. Я не сдала его, как сдают металлолом или макулатуру, я доверила своего отца, как мне казалось, добрым и чутким людям. Другие просто не должны работать в социальных учреждениях. Конечно, дома ему было бы лучше. Но не всегда получается так, как мы хотим.
Ну и, наконец, он находится не на полном гособеспечении: как и у других постояльцев, у него забирают 70 процентов пенсии.
Интересно, куда они идут, если все необходимое для новоприбывших привозят родственники? Я сама доставила в центр всё папино “приданое”: 15 рубашек, 6 пар брюк – спортивных и “на выход”, белье, носки, платки, 2 свитера, шапки, куртки, пальто и многое другое, едва поместившееся в сумку-челночницу. Почему он без майки, в чужом дырявом и колючем свитере на голое тело, в чьих-то спадающих на ходу тапках?
“Ваш папа часто писает”, – сказали мне. Я даже опешила: если и так, какая связь? К тому же в центре ему постоянно надевают памперсы. Как могли запачкаться вещи, да еще в таком количестве? А если запачкались, их что, стирают раз в месяц? Случайно перепутать одежду отца с чьей-то еще не могли – его держали одного. Именно держали: когда единственный раз мне разрешили навестить его в здании центра (всего на 2 минуты и в сопровождении делегации из 3 сотрудниц), дверь оказалась закрыта снаружи. Закрыта!
И заметьте: одну меня к отцу не пустили! Так что поговорить нам и в этот раз не удалось.
Навещать отца мне разрешили только с 5 до 6 вечера, предварительно позвонив за час до визита. Так решила директор. И вот я звоню ей, чтобы предупредить. “Нам других получателей услуг кормить полдником или вашего деда вытаскивать?” – раздраженно кричит она в ответ. У меня сердце сжимается: если со мной вот так, что говорить о беспомощном пожилом человеке?
Однажды отец пожаловался, что у него болит бок. Я подняла одежду – под ребрами спереди и сзади красовались размером с ладонь симметричные гематомы.
Объяснить их происхождение отец не смог или не захотел. Поэтому на всякий случай я их сфотографировала. Что с ним случилось, я не знаю. Но от падения симметричных синяков вроде не бывает.
Соцработник рассказала на этот счет нечто для меня невообразимое. Будто бы отец “начал кидаться вещами, сделал бардак, всё ломал и убегал из палаты”. Это в то время, как у него, по словам врача, очень низкое (80 на 60) давление! К тому же он давно не бегает – как я уже говорила, передвигается с тростью. И главное: рассказ не объясняет происхождения синяков. Зато наводит на мысль, что моего папу хотят объявить недееспособным. Звоночек не первый. Чтобы скрасить его одиночество, я привезла ему отрывной календарь. Отец любит “численники” и обращается с ними очень аккуратно. Но этот сразу исчез из комнаты. “Он его порвал и выбросил”, – сказали мне. С чего бы это?!
Синяки на теле отца продолжали появляться. Гематома просвечивала сквозь седину на голове, потом украсила лоб, потом тыльную сторону ладони. Что это? Ничего подобного дома с ним не случалось. Пять недель у отца болел глаз. Никто не пытался ему помочь, сколько я об этом ни говорила. Наконец мне сообщили, что врач вышла из отпуска. Я позвонила ей: “Когда вы в отпуске, вас никто не замещает?”. “Замещает, почему. Замещали”, – заверила она. Тогда чем объяснить такое равнодушие к моему отцу? Когда у него отекли и посинели ноги, благодаря моей настойчивости его отправили в стационар. Но я долго не могла узнать, в какой именно. “То ли на Каблукова, то ли на Утепова”. Нашелся отец в городском Центре паллиативной помощи, где, по идее, должны лежать тяжелобольные люди. Утешаюсь тем, что там ему хотя бы комфортнее. Но ведь скоро придется вернуться в центр. И что будет? Если честно, я опасаюсь за жизнь папы. По секрету мне сказали, что в центре сильно выросла смертность…
Отсиживаются за закрытыми дверями
Этот рассказ не мог не встревожить редакцию “КАРАВАНА”. Согласитесь, судьба стариков – очень больная тема. Поэтому мы постарались прояснить ситуацию и получить ответы на самые острые вопросы, поднятые Натальей К. Неделю не шло на контакт с журналистом руководство управления социального благосостояния г. Алматы, зная с самого начала, что поводом для обращения стала жалоба на качество социальных услуг, поступившая в редакцию. Странно для учреждения подобного типа, но факт: внутрь управления не пускали, всё общение – через окно на первом этаже и совсем не с тем, кто мог решить твой вопрос. При этом телефоны, указанные на сайте, как правило, не отвечали. А если трубку и брали, то лишь затем, чтобы объявить о крайней занятости руководства. Оно уезжало и приезжало, проводило совещание за совещанием, и только для людей, нуждающихся в помощи, времени у него совсем не было! И если перед журналистом охранник грудью закрывал вход, то что там говорить о какой-нибудь бедной старушке… Нужны ли нам вообще такие управления, которые отсиживаются за закрытыми дверями как раз тогда, когда они нужнее всего?
Конфликта нет?
Когда, наконец, управление социального благосостояния созрело для общения по телефону, сразу выяснилось, что отвечать на вопросы о подконтрольной сфере моя собеседница – заместитель руководителя управления Лязат Джетыбаева – затрудняется. Общее число постояльцев в центре она с оговоркой, но назвала. А на деталях споткнулась. И тут же, как по щучьему велению, обнаружилось присутствие рядом с ней директора ЦОССУ № 3 Раисы Сыпабековой. Ее ответы почти убедили меня, что всё не так, как говорит наш читатель. Всему нашлись разумные вроде бы объяснения.
– У нас конфликта с ней нет, – сказала Раиса Мусабековна о “жалобщице” Наталье. – Я ей навстречу шла всегда.
Я уточнила:
– Вы не ссорились?
– Я с ней не ссорилась. Единственное, были моменты, когда она настоятельно просила (разрешения) чуть ли не каждый день приходить. Я ей говорила: "Наталья Петровна, вы не одна, вы извините, раз в неделю – пожалуйста".
Последнюю фразу Раиса Мусабековна произнесла предельно мягко. Я бы сказала – проникновенно. И мне так хотелось ей верить.
Она даже не скрыла, что вещи постояльцев действительно теряются, а точнее, перепутываются при общей стирке. Ну что тут скажешь? Бывает, если стирать в машине с 200-килограммовым барабаном!
– Что касается смертности, то смертность абсолютно не выросла, – заверила директор. – Есть статистика: с начала года на сегодняшний день (29 сентября 2020 года. – Ред.) умер 51 человек, а в 2019 году на тот же период – 65. Видите, даже уменьшение идет.
– А сколько всего человек умерло в прошлом году? – интересуюсь я.
– Ну за год я не помню. А с начала года запомнила, потому что недавно совсем сдавали отчет. И статистика показывает, что все умершие – за 85 лет и больше.
Это мне показалось странным: директор не помнила, скольких подопечных проводили из центра в последний путь в прошлом году. И если бы не отчет, не знала бы скорбной цифры на день разговора. Но у кого в наше время не страдает память? Я написала на письме Натальи: “Информация не…” и собиралась положить его на полку.
И вдруг раздался звонок.
Камера не врет
О встрече просила женщина, еще недавно проживавшая в ЦОССУ № 3, а сейчас находящаяся “в бегах”. Ее 86-летняя мать всё еще там, и она тоже боится за ее жизнь. Потому что сама, по ее словам, прошла ад.
– Меня избивали, мне разбивали смартфон, обвиняли в проносе спиртного и спаивании жильцов, трижды заводили уголовные дела по надуманным обстоятельствам и дважды увозили в “психушку”, где, кажется, поставили диагноз "шизофрения". И всё ради того, чтобы заставить молчать, – заявила маленькая женщина, назвавшаяся Викторией.
Она поселилась в центре вместе с матерью в 2016 году. И первое, что сделала, написала благодарственное письмо тем, кто построил такое прекрасное учреждение. Как живут старики в частных домах престарелых Казахстана
– Мы с мамой поторопились. Внешне центр действительно производит очень хорошее впечатление, – говорит она. – Но когда начинаешь там жить, открывается другая, совсем неприглядная сторона. Практически сразу я стала снимать на видео и публиковать в Интернете информацию о жизни стариков из паллиативного отделения. И всегда это была ужасающая информация.
Летом 2018 года я нашла 86-летнюю Нину Марченко в ее комнате без сознания и вызвала скорую и полицию. При врачебном осмотре обнаружились сплошная гематома от щиколотки до колена на ноге (притом что старушка 4 месяца не вставала с постели) и изрезанная тыльная сторона кисти.
Раны с запекшейся кровью были густо замазаны зеленкой. Через два часа бабушка Нина скончалась в больнице.
В графе “диагноз” среди других записей значилось: “Отравление неизвестным веществом”. Никакого расследования не было. Уже на другой день я провожала эту бабулю, мою соседку, до последнего пристанища…
Валентина Садовникова не видит из-за катаракты. Но операция могла бы в корне изменить ее жизнь. В медкарте бабы Вали запись врача от 16 мая 2017 года: “Больная консультирована в КазНИИ ГБ. Операция перенесена на январь 2018 года в связи с окончанием финансирования”. Я сделала запрос в НИИ глазных болезней, и мне пришел ответ, что Садовникова Валентина Анатольевна в 2017 году на консультативном приеме в институте не была и на портал госпитализации на оперативное лечение не выставлялась. Сейчас на календаре 2020 год, но 76-летняя баба Валя всё плачет и ждет…
Слепая 98-летняя старушка лежала на боку, спиной к двери. Я видела, как ей поставили обед, и хотела ее покормить. Сама бабуля повернуться и поесть не могла, сестер рядом не было. Но, зайдя через 5 минут в комнату, я не нашла тарелки. Ее уже унесли! В своем видео я задаю вопрос: “Вы ели?”. – “Нет”. – “А будете есть?”. – “Буду, буду”, – плачет бедняжка. Вот так их кормят. Точнее, не кормят.
24 января 2020 года я привезла маме врача из поликлиники. На тумбочке уже стоял обед, но мама была мокрая и вся в фекалиях.
Врач, естественно, не мог ее осмотреть, и я пошла искать санитарок. Нашла их в комнате отдыха. Они дружно обедали, в то время как принесенная лежачим старикам еда стыла, а сами они нуждались в уходе.
Санитарка, пришедшая подмывать маму, даже не попыталась осушить ей кожу. Видя, что в палате врач, а я снимаю происходящее на видео, она не сделала этого, потому что привыкла не делать. Старики часами лежат в одном положении. Влажная сдавленная кожа преет, образуются глубокие язвы. За время моего вынужденного отсутствия у мамы появились пролежни на локтях, пятках, в области крестца и ягодиц, в том числе III, запущенной, стадии, – вела свой страшный счет Виктория.
Видя, какие мизерные порции продуктов дают старикам, она решила их взвесить. Где должно быть 20 граммов (сыр, масло, колбаса), там оказалось 7–14, где 180 (рыба), там 50–70, где 80 (выпечка), там 40 и так далее.
Всё это тоже снято на видео. Кусочек сыра у одной старушки был такой тоненький, что его страшно было взять в руки. Стрелки весов показали 6 (!) граммов. Эти старики пережили войну, голод, холод, многие являются участниками трудового фронта. У них отняли 70% пенсии. И что взамен?
– В ноябре 2018 года я обратила внимание, что окна в отдельных комнатах и в коридоре 3-го блока едва прикрыты. Подошла, попробовала закрыть – нет ручек. Сказала об этом руководству. На ремонт выделили деньги. Но в декабре я увидела ту же картину: старики мерзнут, окна не закрываются. В холодное время года подопечные отделения одеты во что придется, – Виктория не выдерживает и запускает видео на смартфоне.
На маленьком экране появляется бабуля в кофте и летнем платье. Теребя одежку дрожащей рукой, она дает понять, что ей холодно. Сказать не может – нарушена речь. Ноги у старушки абсолютно голые. Даже чулки ей не надели, не то что гамаши…
А вот зовет на помощь полностью обнаженный замерзший старик. Санитарка посадила его, слепого, на горшок и надолго ушла по своим делам.
Дело было 2 октября 2018 года. Я проверила: отопительный сезон в 2018-м начался 15 октября. В социальные объекты стали подавать тепло с 12-го числа.
А вот – старушку закрыли в комнате. Все ушли на концерт, а она безуспешно стучит и стучит в свою дверь…
– В центре есть штатные психологи, но инвалид-колясочник Федор Душин незадолго до смерти резал себе вены. В прошлом году выбросился из окна и погиб инвалид Батырбеков. Разве такое случается с теми, о ком заботятся и пекутся? – вынимает мне душу Виктория. – Пока не умер, постоянно кричал и звал на помощь безногий и безрукий инвалид с черной, как головешка, гниющей культей Петр Фролов, которого держали на матраце на полу. Так было удобно сестрам и санитаркам. Но не самому инвалиду. Камера не врет. Посмотрите.
“Это – фашизм”
– Постояльцы паллиативного отделения очень часто не могут не то что постоять за себя, но и элементарно пожаловаться: одни не говорят, другие не ходят. Защищать их просто необходимо. Но я заметила ужасную тенденцию: те, о ком я делала сюжеты, быстро умирали. Так было с Марией Троценко, Федором Душиным. Писала жалобы, а потом умерла странной смертью упомянутая выше Нина Марченко. С 2017 года я сняла и разместила на YouTube сотни видео под общим названием “Ужасы в Доме ветеранов города Алматы”. Реакции – ноль. Если не считать того, что сделали со мной, – грустно говорит Виктория, имея в виду свой “диагноз”.
Я спросила специалиста, что он думает о болезни Виктории Баженовой. Психиатр Ксения СОЛОВЬЕВА, услышав, в чем дело, даже засмеялась:
– Насколько я знаю, ей за 60. А такое хроническое рецидивирующее заболевание, как шизофрения, дебютирует у женщин до 40 лет. В условиях мегаполиса больной человек к этому возрасту просто не может не попасть в поле зрения врачей. Тем более если он, как Виктория, не сидит в одиночестве, а ведет активный образ жизни. У нее много проблем со здоровьем, есть свои особенности характера, но психически больной женщиной Виктория Баженова не является. И госпитализация, и постановка диагноза осуществлялись с нарушением правовых норм.
Ксения Сергеевна работала в Доме ветеранов. И хорошо помнит этот период своей жизни. Вот ее впечатления.
– Я психиатр и, идя работать в это учреждение, была готова ко всему. Но то, что увидела там, не входило ни в какие рамки. Я могу назвать это только одним словом – фашизм. Люди, живущие в учреждении, как будто наказание несли за то, что состарились и остались без попечения родных и близких. Ни один смертный случай – а смертность была достаточно высокой – не подтверждался медицинским вскрытием. Умер – закопали. Не удивлюсь, если и сейчас там делают так же, – говорит доктор Соловьева. – Был огромный закуп психотропных средств, который никак не контролировался. Любая медсестра могла ими воспользоваться по своему усмотрению. И терапевты их выписывали. Хотя даже буйного пожилого человека успокаивать психотропными средствами нельзя без консультации специалиста. Изменение поведения в старческом возрасте может быть вызвано не только психическим заболеванием, но и банальным подъемом артериального давления!
Люди умирали от истощения
Тяжелые воспоминания и у другого бывшего врача-психиатра Дома ветеранов Куралай ДЖУМУРБАЕВОЙ.
– У меня в то время уже был стаж работы, и я думала, что многое повидала. Но от того, с чем я там столкнулась, я была в шоке. Бабушек закрывали, не давали лекарства вовремя или давали без назначения врача, например, аминазин. Как-то я пришла на дежурство и услышала крик из комнаты. Подхожу. Старушка лежит на спине, на расстоянии вытянутой руки – тарелка с жидкой манной кашей. И она, дотягиваясь пальцами, пытается эту кашу есть. Потому что ложку принести ей не удосужились. Я пошла к санитаркам – они шторы шьют. Говорят, указание директора. Но не в момент же кормления это делать!
– Человек умирает один в комнате, вскрытие не проводится, – продолжает Куралай Джумурбаева. – Хотя по закону положено установить причину смерти. Или: я рекомендую провести больному томографию. Старшая медсестра мне – врачу – говорит: “В карте не пишите!”. Я объясняю, что согласно клиническому протоколу диагностики и лечения я должна назначить это обследование. “Нет, не пишите”. То есть больных оставляли без необходимой медицинской помощи. Очень много было таких моментов. Помню пациента после инсульта. Его не кормили, понимаете? Люди умирали от истощения. От голода.
В 2017 году Ксения Соловьева и Куралай Джумурбаева были в числе 4 врачей, обратившихся с письмами во все заинтересованные инстанции с просьбой обратить внимание на Дом ветеранов. Они приводили вопиющие факты.
“Пациентке Б. 1932 г. р. бесконтрольно назначались психотропные препараты в большом количестве. Этой же пациентке на фоне анемии тяжелой степени, алиментарного истощения и нарушения гемодинамики назначались сердечные гликозиды. Без клинических показаний, ЭКГ-диагностики и мониторинга!
У пациента Ч., инвалида I группы, 1971 г. р. в результате отсутствия должного ухода развилась урогенитальная инфекция, появились обширные пролежни с гнойно-септическими осложнениями… Оставался без госпитальной помощи в данном состоянии более месяца, получая немотивированный отказ от лечения в условиях специализированного стационара…”
“И таких примеров множество, – говорится в одном из писем. – Пациент П. 1927 г. р., пациент А. 1929 г. р., пациент Е. 1922 г. р., не получив должного ухода и медицинского обслуживания, скончались с нарастающей отрицательной симптоматикой.
Отмечаются частые случаи травматизма среди получателей услуг. Особенно проживающих в 3-м блоке (паллиативном отделении), что говорит об отсутствии должного ухода и наблюдения за больными. Имеют место случаи травматизма в результате насильственных действий со стороны младшего медицинского персонала в отношении получателей услуг!
Обработка кожных покровов постельных больных с пролежнями и опрелостями зачастую осуществляется половой ветошью водой из-под крана.
Постельных пациентов ограничивают в получении пищи и воды, дабы реже менять им памперсы. Или просто забывают кормить. Многие
получатели услуг имеют дефицит массы тела, визуально определяемый!”
“Мы были свидетелями, как при раздаче пищи получателям услуг, не способным к передвижению, ветошь для пыли оказалась в кастрюле с первым блюдом! Клубнику прямо из ящика, немытую, раздавали слабовидящим! Хлеб, фрукты, сладости кладутся прямо на стол…” – писали врачи. Они, как никто другой, умеют подавлять эмоции, но обратите внимание, сколько восклицательных знаков в тексте этого документа.
“Даже лечиться у них боюсь…”
Обращение двух психиатров, стоматолога и невропатолога дошло даже до уполномоченного по правам человека при Президенте. В учреждении провели проверку. Сменился директор. Им стала Раиса Сыпабекова. Она рассталась с четверкой неравнодушных врачей, и жизнь в казенном доме пошла своим чередом… Потом были другие комиссии, предпраздничный визит судей Бостандыкского районного суда, которые даже сфотографировались у входа в центр, приезд акима Алматы. Никто ничего плохого не увидел.
Бабушки плясали на сцене, дедушки крутили педали в спортивном зале, администрация и гости широко улыбались, телевидение снимало…
– Перед комиссией она (директор. – Ред.) белыми скатертями столы в столовой накрыла, а комиссия ушла, и она все поснимала, – вспоминает один из “торжественных” моментов Сауле-апай Искандерова (фамилия изменена), проживающая в ЦОССУ № 3. – Когда аким приезжал, “обрабатывали” журналистов. Один мужчина выступал на казахском языке. Я смотрю, он в дорогом костюме. Потом у него спросила: вы здесь живете? Он говорит: нет. Есть подготовленные несколько человек, которые выступают. Одна выскочила: мы, говорит, тут как у Христа за пазухой. Несколько комнат покажут получше, и им верят… Бедные старики. Худые такие. Когда я родственникам рассказываю, они говорят: нам страшно становится. Я отказалась от еды, одежды, даже от лечения в их поликлинике. Я боюсь даже лечение у них принимать. Мне говорят: ой, апай, вы не выступайте, а то Баженова тут фотографировала, и в один прекрасный день ее увезли в больницу…
Оговоры, провокации
Это про Викторию. Как увезли, она расскажет сама.
– Первый раз это было в октябре 2019 года, когда в центр приехала комиссия из Антикоррупционной службы. Меня избили и отправили в “психушку”, а комиссия, созданная по моему обращению, обошлась без меня. В больнице я провела месяц и вышла со справкой, где черным по белому было написано: психических заболеваний не выявлено. Но чуть позже в другой справке, выданной по запросу суда, я почему-то оказалась шизофреником… В декабре 2019 года тоже ждали комиссию, на этот раз – от уполномоченного по правам человека. Меня выманили в коридор, раздели догола и снова вызвали спецбригаду. В “психушке” держали 4 часа, требуя написать заявление на имя директора Центра психического здоровья о том, что я не буду проживать в ЦОССУ № 3. Не видя другого выхода, я написала под диктовку это заявление. Но на крыльце меня снова подхватили под руки санитары и доставили… в ЦОССУ № 3!
Виктории удалось ускользнуть с территории учреждения, и с тех пор она там не появляется. Но что значили эти игры? Какая провокация готовилась на этот раз? Или нечто большее?
– Через 2 дня после того, как я, обманув бдительность санитаров, покинула территорию ЦОССУ № 3, мне нужно было зайти в полицию. Узнав мою фамилию, там удивленно сказали, что на меня поступило заявление о пропаже. Фамилия написавшего заявление мне незнакома. Что все это значило, я не знаю.
– Оговоры, провокации – это стиль работы руководства и персонала, – говорит Ксения Соловьева. – Даже на меня, психиатра, один раз написали заявление, что я находилась в неадекватном состоянии. А в другой раз мне сказали, что я ухаживаю за старушкой, потому что она мне пенсию отдает. На самом деле я занималась ею как коллегой, попавшей в трудную жизненную ситуацию. Я стирала ей белье, подмывала, оказывала всяческую помощь. Но все мои усилия были напрасны. Потому что, когда я уходила на выходной, ее избивали, ей ломали руки и все прочее…
Я пишу эти строки и сама себе не верю: разве такое возможно?! Но не могут все сразу придумывать и лгать. Да и “почерк” уж больно узнаваем. Помните, отец Натальи К., по словам персонала, всё рвал, бросал, устраивал бардак? Это было в 2020 году. В карточке Валентины Садовниковой есть очень похожая запись 3-летней давности: “Со слов медперсонала, якобы разрывает постельное белье, раскидывает памперсы”. И дальше: давление 90 на 60, субтильного типа. Насколько я понимаю, это состояние не располагает к буйству. Скорее, вызывает упадок сил. Но пусть скажет врач.
– Валентину Садовникову помните? – спрашиваю Куралай Джумурбаеву.
– Очень хорошо помню.
– Могла она рвать постельное белье и разбрасывать памперсы?
– Нет, нет, это все ложь. Во-первых, женщина слепая. Во-вторых, она все время лежала. У нее гипотония, она до туалета не могла добраться, не то что рвать постельные принадлежности. Я тогда предложила санитарке: возьмите сейчас белье и попытайтесь порвать у меня на глазах. Здоровая, крепкого телосложения, она не смогла это сделать. Бабушке, о которой идет речь, благотворители из Германии прислали хорошие ходунки. Так у нее их постоянно забирали, чтобы она не ходила, – говорит врач.
Молчать и говорить “не помню”
– Однажды я даже составила акт, в котором отразила все выявленные в комнате бабы Вали недостатки, – продолжает тему Виктория. – Там не было холодной воды в кране и воды для питья на столе, туалетной бумаги, мыла, зубной пасты и зубной щетки, полотенец, нательного белья. Комнатные тапочки (40-го размера, хотя у Садовниковой 35-й) находились в шкафу – наверное, для комиссий. Ходунки и стульчак стояли далеко от кровати, у противоположной стены, палочка для ходьбы – в коридоре. В бельевом шкафу санитарка хранила ведро, два веника и половую тряпку.
На бабуле была надета футболка не по размеру и огромные мужские трусы.
И это что! В другие дни я заставала ее и совсем без трусов. На мой вопрос, что она купила бы себе, если б могла, баба Валя ответила: “Белье”. Где тут забота, где внимание? Старики, сохранившие разум, очень страдают от такого отношения к ним. Но жаловаться боятся. Та же Садовникова на видео отчетливо произносит: “Здесь все время молчать надо и говорить “Ничего не помню”…
…Только случайно эти факты стали известны редакции. Что с совестью у тех, кто знал о них раньше и не принял мер?
Что там, впереди?
Вместе с Натальей К. я навестила ее отца в стационаре. Хотела убедиться, что он действительно вменяем, не агрессивен, не склонен к буйству. Было тепло, и нам разрешили прогулку в больничном дворе. “Папа, – подыгрывая мне, спросила Наталья, – я кто?” – “Наташа, – остолбенел от вопроса дедок. – Наташенька”, – добавил он с такой теплотой, как будто погладил дочь по плечу. Кресло осталось у входа, и старичок передвигался маленькими шажками, опираясь на трость. Мы болтали, а он тренировал свой мозг – складывал цифры на номерах скорых, стоящих в ряд. Вот машина с номерным знаком 384. “7 и 8 – 15”, – беззубо прошамкал дед. “Папа, где ты видишь 7?!” – тоном разочарованной училки спросила Наталья. “3 и 4 – 7, плюс 8, будет 15” – вскинул брови дед, готовый стоять насмерть. “Ну?” – довольно засветились ее глаза. “Молодец!” – согласились мои.
“Папа, не горбись”, – попросила дочь, и 84-летний ветеран развернул плечи. Видно, что они хорошо ладили друг с другом. Но мне старичок как будто не доверял. И я оторвалась на пару шагов. “Это кто нас сегодня контролирует?” – донесся сзади его отчетливый шепот. “Свои, свои”, – успокоила Наталья. Мы сделали несколько кругов по двору, стараясь держаться солнечной стороны. На Петре Дмитриевиче сверху было 2 свитера, а снизу – кургузые тонкие штанишки наподобие шорт, в которых его отправили лечиться. Боясь застудить дедулю, мы стали прощаться. “Папа, мы ведь хорошо погуляли?” – спросила Наталья. Дед посмотрел далеко за больничный забор и ответил с явной ностальгией: “Разве раньше я так гулял?”. Потом повернулся ко мне и прочитал на прощание длинный стих с часто повторяющейся строкой: “Дорогая моя, полюбил я тебя…”
Милый, безобидный старик.
Что ждет его в центре?
P.S. Когда материал уже был готов к печати, на телефон корреспондента переслали короткое видео. Получатель услуг ЦОССУ № 3 Андрей Круглов обращается к прокурору г. Алматы с просьбой направить в центр проверяющую комиссию. Господин прокурор, передаю просьбу вам.
P.P.S. Мы направили запросы в Центр оказания специальных социальных услуг № 3 и управление благосостояния г. Алматы с предложением прокомментировать факты, послужившие поводом для подготовки материала.
АЛМАТЫ