В большие праздники – на Пасху, в День Победы, Первомай – мужчины во дворе устанавливали длинные столы-козлы, а женщины выносили миски с соленьями, подносы с пирогами и кувшины браги и компота. Люди выпивали, закусывали, дети на солнышке в центре двора играли в “12 палочек”. А вечером были танцы под гармонь и губную гармошку. Удивительно, но я до сих пор умею танцевать кадриль, которую видела в детстве в те вечера.
А в тот год у моего дедушки-фронтовика, красивого немногословного Александра Георгиевича Денисова, случился инсульт. Врачи его выходили, но дед потерял речь, и правая рука у него больше не работала.
И в День Победы дедушка Шура сидел на табуретке у накрытого стола, брал на колени то меня, то моего брата Димку, улыбался. А мою рыжую кудрявую головенку часто нюхал, плакал и что-то мычал.
– Говорит, чтобы такие, как ты, Егозуля, родились и радовались, он с товарищами на фронте и воевал, – поясняла мне бабушка Галя. Одна она деда и понимала.
– День Победы, он про меня праздник? – удивилась я.
– И про тебя тоже! – сказала бабушка. – Этот день подарил жизнь многим.
А жить было так хорошо! Мама с папой – молодые, сияющие счастьем, обнимаются на скамейке, дядя Леша заводит мотоцикл, чтобы детей в люльке катать, бабушка Галя испекла вкусные пирожки с фасолью, дедушка нашел котенка, я назвала его Мурзиком. Мой маленький мозг просто отказывался представлять, что всего этого могло не быть. Молодцы дедушка и его товарищи! И всё тут.
Лет через пять, когда дедушки уже не было, а праздники во дворе были, меня потрясла другая сцена. Соседка засобиралась в церковь, а к ней подходит тетушка Люба, жившая в 5-й квартире.
Фронтовичка Любовь – женщина-кремень, строгая дама, имевшая на всё свое, и всегда правильное, мнение.
– Слушай, Фрося, очень тебя прошу, поставь свечечки за упокой душ всех моих, кто не дошел до Победы, – шепотом попросила Люба соседку. – Не по именам, а за всех Любиных братьев и сестер фронтовых. Не могу я в церкву пойти, мне партия не позволяет, а в Бога верю. Еще с войны. А ты свечечки купи и поставь, очень тебя прошу.
И сунула Евфросинье горсть монет в карман.
Фрося согласно кивнула, и Люба поклонилась ей в пояс.
– Спасибо, спасибо, милая, я теперь буду спокойно спать…
Фронтовики в нашем дворе были великой кастой. Они, как было принято говорить в 40–60-е годы, “держали порядок”.
В каждой квартире тогда жили по две семьи, и в 16 семьях было человек 10, воевавших на фронте, мужчин и женщин – глобальных, надо сказать, людей. Они на своих сходах решали, какой семье выделить в углу двора землю под огородик, где баньку поставить, кому подсобить деньгами, кого увещевать пора, чем школе, что на соседней улице всем миром строили, помочь. По справедливости судили мелкие проступки подростков, наказывали трудом. Заборы чинить поручали, общественную печь русскую, которая стояла посреди двора для выпечки хлеба, чистить и белить. Чтобы мужчина по пьяни гонял жену и детей либо женщина замужняя загуляла, такого, пока существовало фронтовое братство, в нашем дворе не было. Уважение люди потерять боялись, доверие творцов Победы.
Да они, солдаты Второй мировой, после войны и в городе были долгое время главными. Негласной силой, которая всё рассудит по справедливости. Бабушка рассказывала, что, когда однажды, в начале 50-х, урки ограбили машину, что везла в депо зарплату рабочим, мужики, прошедшие войну, пошли к городскому авторитету, тогда их просто называли бандюганами, поговорить. Рассказали, скольких детей грабители хлеба лишили, отобрав у деповского кассира саквояж с деньгами. Обещали извести весь воровской род в городе и на 100 километров от него, если зарплату деповцы не получат. И саквояж вернули.
А еще моя бабушка просто молилась на старую железнодорожную больницу Кызылорды.
– Да как не молиться на нее, – говорила бабуля. – Мне же здешние врачи семью спасли!
С дедом они поженились в конце 30-х годов, и сразу его забрали в армию. Жили они тогда в таджикской Исфаре. Пришел Шура из армии, пошел работать на рудник, дочка у четы родилась, Ниночка. И тут война. Галине снова ждать мужа.
Воевал наш Александр Георгиевич в пехоте, всю войну прошел от начала до конца, носил орден Красного Знамени на гимнастерке. Ранен был 7 раз, и только одно ранение – пулевое: шальной пулей оторвало сосок на правой груди.
Все остальные раны – ножевые, полученные в близком бою. Вернулся дед к жене и дочке с войны больной, контуженный, заикался, кричал по ночам. В военкомате семье посоветовали ехать в Кызылорду, здесь в психиатрической больнице было отделение для контуженных, и работали врачи, эвакуированные в войну из Украины.
– Собрала я узел с бельем, ящик с посудой, взяла за руку Ниночку, только родившегося сына Колю положила в гамачок, сделанный из одеяла, гамак тот на шею мужу повесила, взяли пожитки, и на вокзал, – рассказывала бабушка.
Ехали с пересадками две недели, подолгу стояли на станциях.
– Раз офицер, занимавший полку рядом, угостил Нину краюшкой хлеба, посыпанной сахаром-песком, – рассказывала бабушка. – А девочка говорит, мол, я хлеб возьму, а соль не буду, стряхни, она горькая. Офицер смотрит удивленно на меня, а я и лопочу́, что дочка в Таджикистане на рудниках, пока отца ждали с фронта, ничего, кроме сушеных диких фруктов, пшена и дикобразьего мяса не ела, не было у нас другой еды.
И тут мужики вокруг стали котомки развязывать. Кто хлеба кусок мне на колени в подол кладет, кто две галеты, кто пачку сахарина. Даже мыла кусок подарили. Я плачу, а они успокаивают: “Не плачь, женщина, и дети вырастут, и муж поправится!”.
Вокзал в Кызылорде оказался большим и людным.
– Вышли на перрон, удивляемся, сколько военных на вокзале, – продолжала рассказывать бабушка. – А это медсестры с поездов, что как раз прибыли на станцию, солдат и офицеров встречают. В Кызылорде долго еще после войны стояли госпитали, где поправлялись фронтовики после тяжелых ранений. Вот кто-то и приезжал, а кого-то после лечения домой отправляли. Шура с сыном на руках стоит, смотрит на мужчин в бинтах, на калек, губами шевелит, как будто что-то говорит им или вспоминает. Вижу, плохо ему, плачу опять. Подходит доктор в халате, шинели, накинутой сверху, в очках, спрашивает: “Что, баба, воешь?”. Рассказываю, он слушает, хотя видно, что торопится. Потом говорит: “Стирать умеешь? Пошли в больницу. Будешь работать в прачечной, при ней пока и поселитесь, покажешь себя в работе – о комнате в бараке похлопочем”. Шуру отвезли по просьбе доктора в психиатрическую на лечение, а я с детьми, пока муж не поправился, при прачечной жила и работала.
В дом на Привокзальной они переехали в 1947-м, да и жили там до конца дней своих. Дедушка работал в депо, бабушка так и не смогла расстаться с больничной прачечной, до пенсии служила в ней прачкой, кастеляншей.
Дружила с местными женщинами, хотя по-казахски научилась немного говорить уже только на пенсии, когда внуки стали в школах изучать казахский язык.
Но как-то бабушка и ее приятельницы понимали друг дружку, причем очень даже хорошо. Я в детстве обожала этих женщин, всегда приходивших к нам в гости с домашними сластями для детей, иримшиком и жентом, редким лакомством – балкаймаком. А уже в юности, когда стариков наших не стало, встретила у Вечного огня 9 Мая дряхлую бабулечку, которую, несомненно, уже где-то встречала не раз. Ее вел под руку пожилой, но еще не старый красивый рыжий мужчина. И тут как осенило: “Забира-апа?!”.
Тетушка Забира приходила к нам очень редко, но была уникальным человеком. Она всё время что-то усовершенствовала вокруг себя, помогала многочисленной родне, работала, держала скот, выращивала в палисаднике овощи, пела в самодеятельности, шила из всякого тряпья пацанам тугие мячи. И был у нее рыжий сын Иса и еще деток 10 или 12.
– В войну, – рассказывала моя бабушка, – в Кызылорду эвакуировали несколько детских домов с осаждаемых фашистами городов. И местные казахи старались, если могли, взять деток в семьи, в детдомах их кормить было нечем, голодали они.
Вот Забира и приглядела себе рыжего глазастого мальчика, написала мужу на фронт, согласен ли он на это. А тот в ответном письме ругается, мол, что за разговор, как казахский мужчина может быть против того, чтобы взять в дом сироту? Веди, скорей, жена, домой мальчишку.
Вот и вырос Исаак, так от рождения звали мальчика-еврея Ису, в казахском доме. Отец ему, как подрос, рассказал, что он еврей, чтобы знал свои корни, изучал свой народ. Тот долго мечтал найти родственников, переписывался с архивами и нашел их, дальних. Уехал…
А ведь они тоже творцы Победы, такие простые женщины, как моя бабушка, как бабушка Забира, умевшие мужей с фронтов дождаться, детей в голодные дни сберечь, сирот пригреть, Бога в душе, несмотря ни на что, носить. Главное, всё, что они нам оставили, в нас заложили, зря не растратить, не расплескать.
КЫЗЫЛОРДА