Расходов больше, чем доходов
Владимир Клопов – член ассоциации фортепианных мастеров России, экзаменатор, окончил училище имени Гнесиных и Московскую государственную консерваторию имени Чайковского по теории музыки. Выяснилась примечательная подробность – Клопов был лично знаком с композитором Тлесом Кажгалиевым.
– Мы с ним жили в одной комнате в общежитии в Москве, когда я учился на основном курсе консерватории, – вспоминает Владимир Алексеевич. – Он был очень высокого класса пианист, учился на композиторском. Весь творческий процесс его сочинений проходил перед моими глазами, очень горжусь этой дружбой. Конечно, я ему настраивал инструмент, как и всем своим друзьям.
– Раньше каждый уважающий себя родитель отдавал ребенка в музыкальную школу для общего развития, а сегодня какой тренд?
– Все представляют себе, что профессия академического музыканта не кормит. И это правда. Тут расходов значительно больше, чем доходов. Разве что станешь звездой мировой величины и будут гастроли за рубежом. Если нет, будешь вести очень скромное существование. В лучшем случае педагогом в школу устроишься, на частное преподавание можно жить, но на серьезный автомобиль точно не хватит. Сложившуюся ситуацию все знают, поэтому в эту профессию идут нечасто. Понимающие родители учат детей музыке – кто в студии занимается, кто в специализированной школе. Тут катастрофы, слава богу, нет. Музыка действительно способствует и развитию интеллекта, и уровню культуры в целом.
Для нашей профессии плохо, что в последнее время развелось много электронной аппаратуры. У электронных пианино одно достоинство: их настраивать не надо, купил один раз – и играй себе. Правда, хороший акустический инструмент живет 100 лет, а электронный через 15 лет на помойку уйдет. И еще, невозможно научиться пианизму на электронной балалайке.
Эксперименты над массами
– Вы сами какую музыку предпочитаете?
– Классику, конечно, она не может приесться. Я в младые годы слушал Чайковского, Глинку, Бетховена, была и попсовая музыка, но в умеренном проценте. Мои дети, несмотря на все усилия, эту музыку уже не воспринимают, их сформировали Пугачева, “Бони М”, “Модерн Токинг”. Популярная музыка – это вообще однодневка, там красивая обертка, но внутри либо ничего, либо совсем плохо. А классика вечна – если Бах надоест, Грига начну играть.
– То, что сейчас из каждого окна звучит, вас не впечатляет?
– Это мусор, грязь, целенаправленное прививание дурного вкуса. И если человек достаточно долго в подобное специально окунался, для него классика, где есть чувства, серьезные мысли, уже абсолютно недоступна. Все, человек уже испорчен бесповоротно и окончательно, он всю жизнь будет “питаться” только этим.
– На ваш взгляд, это чья-то политика?
– Это политика мирового правительства. Очевидно же – всех превратить в баранов и стричь их.
Молодежь предпочитает заграницу
– Почему вы решили быть фортепианным мастером, а не музыкантом-исполнителем?
– Желание было, но так сложилась ситуация, что с руками у меня не все гладко. Уже в момент поступления в училище я понял, что пианистом мне не стать, и выбрал теоретическое отделение. А настраивать собственное пианино начал в 13 лет. Поскольку учиться было интереснее в Гнесинке, чем на какой-то фабрике фортепиано, поступил именно туда. Окончил потом консерваторию, приехал в Алматы, преподавал в нашей консерватории теорию музыки на протяжении 22 лет. Потом мне это настолько осточертело… Когда моя зарплата доцента и кандидата искусствоведения съежилась до 60 долларов, а за институт дочери я платил 100 долларов, понял, что нет смысла продолжать этим заниматься. Это было в 1994 году.
– Сегодня есть молодые люди, которые интересуются вашей редкой профессией?
– К великому сожалению, ситуация складывается очень тяжелая, я бы сказал, едва ли не катастрофическая. Единственным местом, где людей обучали с начала существования фортепианной промышленности в России, то есть с XIX века, были фабрики. Там существовало фабрично-заводское обучение, набирали учеников, и в процессе изготовления этих инструментов они обретали профессию, получали соответствующий опыт, навыки и выходили профессионалами не только в производстве инструментов, но и в их обслуживании. С завершением эпохи советской власти все фортепианные фабрики на территории бывшего СССР разорились и закрылись. Осталась только фабрика в Эстонии, которая выпускала рояли. Часть людей обучалась в подручных у мастеров. Обычно в консерваторских и филармонических мастерских набирали учеников, обучали их опытные мастера, и таким образом профессия пополнялась. Лично у меня было 5–6 учеников, которые сегодня работают в профессии по большей части не в Казахстане.
– Почему молодые ищут варианты за границей?
– Двое моих учеников уехали в Канаду и Германию, потому что не было работы. Помимо настроечного искусства один хороший пианист, другой – контрабасист.
– То есть работы на всех не хватает?
– Для того, чтобы овладеть этой профессией, нужно 10–15 лет интенсивной работы. Мой официальный стаж – 32 года. Сам характер профессии такой, что, пока человек неизвестен как профессионал в этой области, его никто не зовет. Можно работать в музыкальных учебных заведениях. Но там места обычно заняты опытными старшими коллегами, и для молодежи вакансии открываются крайне редко. И второе – частная клиентура, к ней пробиться тоже достаточно сложно.
Мастеров для столицы не хватает
– Вам приходилось обслуживать известных людей страны?
– Естественно. Наша гордость Ермек Серкебаев только мне доверял свой замечательный рояль, он его нежно любил, кажется, “Ниндорф”, гэдээровская модель, небольшой такой, кабинетный. Бибигуль Тулегенова тоже только мне доверяет свой “Форстер”. Как и народная артистка страны, профессор Гульжамиля Кадырбекова, мы с ней друзья еще с консерваторских лет. Великолепный джазовый пианист Виктор Хоменков часто обращается. Сара Алпысовна, Дарига Нурсултановна звали несколько раз. Весь профессорско-преподавательский состав консерватории – по большей части мои клиенты.
– Какие сейчас инструменты на вашем попечении?
– Я работаю только в Государственной филармонии имени Жамбыла, здесь у меня один “Стейнвей” высшего класса стоит в Большом зале, есть второй “Стейнвей” не менее высокого класса, но уже старенький, есть “Бехштейн” – настоящий концертный, новенький “Ирмлер”, “Блютнер” концертного формата, “Эстония” – неплохая, остальные инструменты помельче, они находятся в репетиционных комнатах.
– Сколько людей вашей профессии сегодня работает в Алматы?
– Приблизительно 8 человек обслуживают весь город. Вообще, если смотреть по всему Казахстану, то хорошо, если в областных центрах найдется один настройщик, в Астане я знаю троих мастеров, но для столицы это страшно мало, поскольку там и музыкальные школы, и филармония, и оперный театр есть.
Китайцы преуспели в пианопроме
– В Алматы хватает инструментов на всех желающих?
– Баланс есть. Много инструментов привозят из Китая, и вторичный рынок достаточно активный.
– Китайцы в подделке музыкальных инструментов руку набили?
– Они не подделывают, а делают. Покупают бренд у разорившихся европейских фирм, либо, более лучший вариант, европейцы организовывают производство в Китае. Это достаточно приличные инструменты.
– Были времена, когда люди давали объявление: вывезите пианино даром. Как сейчас обстоят дела?
– Может, не так массово, как было, но это есть и сейчас. Все-таки советский пианопром делал халтуру, скажем так. Из 10 инструментов 2–3 были хорошие, 5 – так себе и остальные просто негодные. Эти негодные ремонтировать нет смысла, от хлама люди и избавляются. Другая ситуация, когда ребенок вырос и переквалифицировался, например, в экономиста: что, инструмент будет пыль собирать, место занимать, его отдают, продают или просто выбрасывают…
Алматы