Считается неприличным проявлять интерес к биологическим причинам смерти человека. Не принято дознаваться, от какой болезни он умер, долго ли страдал, каким способом пытался излечиться. Но я спросил. Сергей Пономарёв, близкий друг Насырова, ответил, что от такой хвори, как правило, не умирают. Не инфаркт, не рак. И всё же необходимость полостной операции была очевидной, однако Сергей всё медлил, откладывал, отказывался от неё. Когда дело зашло слишком далеко, согласился, но, измученный, обессиленный ядами болезни, умер под наркозом.
Он никогда не лез на первый план, не маячил, не светился в первых рядах, а просто делал своё дело. Мягкий, улыбчивый, незлобивый человек, хороший товарищ и толковый работник. Может быть, слегка застенчивый и даже робкий.
Возможно, это свойство оказалось для него роковым.
Да что-то немного я встречал храбрецов, когда речь идёт о лечении. Если не считать маниакально мнительных типов, которые по поводу малейшей и мимолётной колики в животе, задрав штаны, мчатся к врачу. Такие особи встречаются в основном среди женщин, склонных к истерии. А в подавляющем большинстве наши люди относятся к своему телу недоверчиво, с опаской, даже с некоторой брезгливостью. Их представления об анатомии и физиологии человеческого тела чудовищно извращены дикими суевериями и старушечьими слухами.
Есть у меня приятель, который всю жизнь в любую погоду молотит утренние кроссы, отжимается от земли на кулаках, как последний Рэмбо, но при этом полагает себя тяжело больным. Я однажды спросил: что его беспокоит? Он с готовностью ткнул себя в левую грудь и доложил, что там у него иногда что-то колет и стреляет. Я постарался объяснить ему, что стенокардические боли, предвестники инфаркта, локализуются глубоко за грудиной, никак не слева от неё. Они нестерпимые, жгучие, кинжальные. Он замахал руками: “Молчи! Ничего не хочу об этом знать!”. И бросил под язык таблетку нитроглицерина, что ему, здоровому человеку, решительно противопоказано. Ладно, он хоть бегает. И давно бросил курить. Но я знаю парня, который ещё в сорок лет пережил обширный инфаркт, а чуть позже у него из средостения извлекли огромную, с кочан капусты, опухоль, правда, доброкачественную. Но он по сей день выкуривает четыре сигареты в час. Я засекал.
Мне кажется, есть в нашем типе сознания какая-то угрюмая подавленность, роковая склонность к сладостному саморазрушению. И все эти прихлопы-притопы, “пить – так пить, гулять – так гулять, стрелять – так стрелять” – лишнее тому подтверждение.
Взгляните на персонажей русской литературы и найдите там хоть одного здорового и весёлого человека! Разве что гончаровский Штольц, да и тот – наполовину немец. Зато с каким некрофильским сладострастием выписана “Смерть Ивана Ильича”! Это граф Толстой, патологически мнительный человек, избавлялся от своих страхов. И сам от себя прятал ружьё, чтобы ненароком не застрелиться.
Я на армейском плацу топал как идиот, рубил строевой шаг, но опускал ногу не на всю ступню, как требовали сержанты, а колотил пяточной костью. Лодыжка опухла и дико болела, но в санчасть я не шёл, потому что стеснялся, не хотел плестись позади роты в больничных тапочках. Утром, стиснув зубы, совал ногу в самоварную трубу сапога, задний шов которого стал натирать икру. Началась флегмона, голень отекла и стала неотличима от бедра. Штанина пропиталась кровью, её приходилось сдирать с ноги с треском и хрустом, а ведь сержанты забавлялись игрой в “отбой-подъём” по часу, не меньше.
Начальник санчасти, прапорщик Левинзон, которого даже духи и кролы называли Мишаня, приметил мою хромоногость и затащил на осмотр.
“Воин, – пропел он своим неповторимо гнусавым голосом. – Ты охренел!? У тебя через неделю начнётся гангрена!”. И потащил меня, спотыкающегося, в городской травмпункт, где хмельной фельдшер на раз ширнул скальпелем в язву, из которой ударил фонтанчик горячего гноя. А я сидел и наматывал сопли на кулак – не от боли, а от стыда, что вот я, солдат, торчу у лепилы не раненный в бою, а потому что неженка, позорный урод, годный к нестроевой. Ну не идиот ли?
Честное слово, мне иногда кажется, что огромное, отчаянное, взбесившееся стадо мятущихся, дерущихся, спивающихся мужиков есть просто отвергнутое обстоятельствами истории человеческое жертвоприношение. Все они – неубитые солдаты неслучившейся войны, для которой природа заготовила вдоволь и впрок пушечного мяса, и оно гниёт заживо. И этот трупный яд шибает им в мозги и застит глаза. Иначе я не могу объяснить чудовищное ожесточение несчастных человечков, их страстное и усердное взаимопожирание, которое наблюдаем везде, куда ни кинь взгляд.
Лучшие люди, которых я встретил на своём веку, были лётчики и врачи. Они действуют в предлагаемых обстоятельствах, опираясь не на “чуйку” или “озарение”, а на колоссальный опыт, зафиксированный в томах инструкций и протоколов. Они ясно различают, где твердь земная, а где небесная, где плоть и кровь человеческая, а где словесная вода болтунов-гуманитариев.
Я долгие годы крепко дружил, несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте, с врачом, который был страстно увлечён патологоанатомией. Позже переключился на микробиологию и потратил жизнь на блох. Это не шутка. Изучая периодичность возникновения природных очагов чумы, он задался вопросом: где прячется её микроб в десятилетия затишья и откуда вдруг является снова? Я работал в его лаборатории и знаю, о чём говорю. Голодная блоха нападает на больную крысу, песчанку, сосёт кровь, кишащую микробами, которые постепенно блокируют её пищевод. Попытки насытиться безуспешны: кровь доходит до этой пробки – изливается обратно, зацепив с собой пригоршню чумных микробов. Так происходит заражение. И мой друг врач-микробиолог четверть века экспериментировал с паразитами и грызунами, чтобы в итоге прийти к выводу: природа явления не раскрыта. Все версии крякнули, не подтвердились. Но в науке отрицательный результат так же важен, как и положительный.
И это не тщеславный триумф горлопанов, тратящих годы на борьбу за овладение утренними тапочками, чтобы проковылять в них свои позорные сто метров по фальшивой красной дорожке, которая ведет к обрыву, где, если повезёт, поможет судьба или просто попадётся на пути врач, доктор, док. Лепила с умными руками Бога.
Просто не всем везёт.
Серёжу Насырова подвела судьба, которая уготовила ему излишне кроткий нрав. Он был застенчив. Он стеснялся своего тела, которое подвело, и не рискнул жить дальше. Может быть, кончился его воздух, а дышать нынешней газовой смесью он просто не мог. Кто теперь знает.
Алматы