1
Не могу взять в толк, отчего случилось столь грандиозное “кирикуку”?
Заместитель начальника курса полицейской академии, хлебнув, пожалуй, лишка, пробормотал в новогоднюю ночь, пялясь в объектив карманной камеры, что-то похожее на искаженный монолог из “Бригады”: мы, дескать, банда, и все такое прочее. Это худо-бедно сошло бы за неудачный тост за праздничным столом, где пируют господа офицеры, однако на дальнем плане различим строй курсантов, и поступок майора, разумеется, выходит за рамки “облико морале”.
Наказан он справедливо, однако, на мой взгляд, чрезмерно.
Объяснимся.
Меня всегда удивлял этот расхожий житейский совет: не выносите сор из избы! И что, прикажете спать с этим мусором в обнимку? Есть с ним за одним столом? Не годится. Помещение нужно прибирать и проветривать. Люди есть люди, они вообще много гадят, портят воздух, оставляют неопрятные потожировые следы, объедки, грязь, выпавшие волосы, ороговевшую кожу, перхоть и прочую тоскливую дрянь. И все это необходимо уничтожать самым что ни на есть гигиеническим образом, применяя пылесос, хлорированную воду, обтирочные концы и хозяйственный щелок. Не поднимая при этом ни шума ни пыли. "Мы братва, банда" - полицейского из скандального видео лишили должности
В казарме-то всяко бывает.
Вот однажды младший сержант Миронов получил от своей крали письмо счастья: прощай, любимый, уж замуж невтерпеж! Он, естественно, надрался, как конь, заявился на учебку, где мы припухали, и поднял нас в ружье среди ночи. Выстроил в одних кальсонах, достал фотку изменщицы и приказал каждому по очереди костерить ее срамными словами. Пошло-поехало. Боекомплект матюков расстреляли быстро. Начались повторы и вообще ржач. Миронов забыковал и стал играть с нами в подъем-отбой-сорок-пять-секунд. Почти до утра. И ничего. Никто его потом не вбагрил, бойцы были с понятием.
Так ведь это когда случилось! Сто лет назад.
А вот оказался б тогда у младшего сержанта какой-нибудь зачуханный смартфончик, он бы непременно снял всю эту канитель, где тридцать хлопцев дружно плюют в портрет его неверной подруги, а потом всю ночь скачут на шконки и сваливаются с них на пол, путаясь в соплях и портянках.
И тут же выложил бы это прикольное кино на всенародное обозрение. Дальнейшее легко представить – сержанта на кичу, взводному выговор, ротному строгача, замполиту втык, комбату кирдык, и так до комдива, которому не папаху с лампасами, а с маслом фиг.
Стоп! Ничего этого не могло быть.
Ибо Марк Цукерберг, изобретатель Facebook, появится на свет лишь через двадцать лет, а его родители, ровесники несчастного сержанта, еще даже не знакомы друг с другом!
И не было у Миронова гадского гаджета. А у майора из полицейской академии он имелся.
Вот и вся между ними разница.
2
История, где лютовал обделенный счастьем сержант, случилась хоть и давно, а все в той же Караганде. На улице Горношахтной, за краснозвездными воротами, в многоэтажке, выложенной из крупного кирпича, жила боевой жизнью таинственная воинская часть, бойцы которой щеголяли в дивных гимнастерках цвета линялых джинсов. Погончики они носили сиреневые, а сапожки юфтевые.
Это был отдельный специальный моторизованный батальон особого назначения. Такие части дислоцировались в столицах союзных республик и крупных областных центрах. Головной легион стоял в Москве – дивизия имени Дзержинского.
Войска были учреждены закрытым постановлением Совета министров СССР в начале шестидесятых годов – вскоре после известных событий в Темиртау. Они предназначались для подавления массовых беспорядков. Но таковые случались редко, и потому возникла необходимость чем-то эту армаду занять. Придумали: воинов срочной службы, а также прапорщиков и офицеров облачили в милицейское обмундирование и назначили им боевое задание – охранять покой мирных граждан.
Армейский фольклор отразил это так: “Надели форму мы, сказали – вы менты, а мы себя солдатами считали…”. На мотив из “Джентльменов удачи”.
3
По маршруту рядовые ходили парами: старший наряда и стрелок-патрульный. Без оружия, но с рацией, которая часто не работала. Без резиновой дубинки, но с планшетом из плексигласа, куда намертво была впаяна походная карта, расписанная по часам и минутам.
Сержанты передвигались на древних газиках и проверяли патрули. Взводные и ротные курсировали на уазиках, проверяя пешие патрули и моторизованных сержантов.
И был еще оперативный дежурный, который проверял и ротных, и взводных, и сержантов, и пеших рядовых. Он ездил на самом новом уазике. Иногда в этой роли выступал сам батяня-комбат. У него была серая “Волга” с оленем на капоте. Свободные от службы офицеры, переодевшись в штатское, шлялись по всему городу и следили за всеми. Называлось – “негласка”. Когда видишь человека каждый день в военной форме, то “по гражданке” не узнаешь, даже глядя на него в упор. В каких судебных делах фигурирует «братва» из Карагандинской академии МВД
Самым опасным опером считался майор Квятко, начальник штаба. Он ментовскую форму презирал, оставаясь в армейской.
Внешне походил на спившегося Ланового. Худой, сутулый, с провалившимися щеками, но не лишенный белогвардейского лоска. Пил он крепко. Его водитель, дождавшись, когда майор вылакает в машине первую бутылку коньяку и пойдет поблевать или отлить, бросал в эфир шифрованную фразу: “Клиент дозревает”. Потом он вез его по бабам. И сообщал по рации: “Клиент на Майке”. Или – “Квиток на Маше”. Это были не имена его шлюх, а районы города – Майкудук, Михайловка, где эти лярвы жили. Начинался расслабон.
Лейтехи и прапора потихоньку линяли – кто домой, чайку попить, кто к сударушке – на часок. Сержанты тоже ловили свои маленькие ништяки. А для пеших патрулей начиналась самая сладкая служба.
Были невинные шалости – зайти, к примеру, с черного хода в какое-нибудь кафе, в дурманящее тепло варочного цеха и дождаться, когда сердобольные распаренные тетки в колпаках угостят горячими пирожками с повидлом. Это мелочь. Настоящие “рексы” начинали серьезную охоту. Устраивали маленькие облавы на поддатых: подходили, козыряли, просили “дыхнуть” и теребили рацию, как бы вызывая машину. Те, кто еще ворочал языком, тут же откупались, тех, кто лыка не вязал, обыскивали, незаметно вынимая деньги.
С лежащих на земле снимали часы, потрошили лопатники, стаскивали обручальные кольца, а потом отправляли их на “Каз‑12” – это был радийный адрес вытрезвителя.
Самыми урожайными были третье и восемнадцатое число каждого месяца – шахтерам давали аванс и получку. Зарабатывали они хорошо, пили еще лучше. Оставшееся дербанили спецбатовцы.
В часть возвращались далеко за полночь. Поздний ужин. Вечерняя поверка. В казарме острый запах лимонной эссенции, она крепка, как смерть. Это самые шустрые воины успели заскочить на ликеро-водочный завод и причаститься. Но майор Квятко запахов не чует, он сам еле стоит, лицо – как известковая стена, рот растянут, на губах липкая пена, у него язва, он скоро сдохнет, если не завяжет с бухлом, а он не завяжет и не сдохнет.
Отбой!
4
После отбоя они укладывают пачки купюр в целлофан и проглаживают края утюгом. Пачек много. Рубли к рублям, трешки к трешкам, червонцы к червонцам.
Четвертные, полтинники и стольники отдельно, их они хранят у своих шмар, которых навещают в самоходе или в увольнении. У них же прячут браслеты, кольца, часы, колготки и трусы, купленные для невест. Там же ховают свои кримпленовые костюмы для жизни на гражданке, тупоносые шузы на фальшивой платформе и гэдээровские стеганые халатики, бьющие током. Пачки достоинством подешевле гасят в свои подушки, суют их в слежавшуюся вату матрацев. Они пропадают, их крадут, находят, начинаются разборки и терки.
Дерутся молча, зверски, ломают челюсти, выбивают глаза и зубы. Бьются до крови, до рвоты, до усрачки, до отключки. Потом мирятся и пьют в каптерке разведенный спирт, воняющий резиновым клеем.
Это повторяется изо дня в день. Вечером, на закате, построение. Его проводит майор Квятко. “Батальон, йпть! Равняйсь, йпть! Равнение на…средину, йпть.” А докладывает так: “Та-а-щ палковник!”. Глотает слог в слове “подполковник”. Сдержанная армейская лесть. Батяня-комбат отдает приказ, командует: первая рота прямо, остальные напра-во! И под “Прощание славянки”: шаг-о-ом…а-ар-рш! К машинам! “Кэ-пэ-пэ, а-а-ткрыть ворота, мля!” Этот голос ни с чьим не спутаешь, это командир первой роты старлей Барыгной. Сдохнуть можно. А оставшиеся в суточном наряде хором орут, провожая колонну: “Счастливой охоты!”. И машут руками.
Я не знаю, почему не свихнулся. Не застрелился. Боевые стрельбы были часто. Автомат, пистолет, днем, ночью, стоя, лежа, с колена. Гранатометание.
Окуривание в палатке с хлорпикрином: дым плотный, изжелта-белый, жгучий, он ест тыльную сторону ладоней и жжет красным перцем кадык, расцарапанный утром тупым лезвием “Нева”.
Достаточно сорвать маску противогаза, и через минуту захлебнешься слизью, которая хлынет из горла. Никто и не заметит.
Нет, не шмальнулся, не вскрыл себе вены осколком бутылочного стекла, не закосил на больничку, чтобы комиссоваться по дурке. Остался, выжил. Но не притерпелся, не приспособился и не уподобился. Просто натянул на себя невидимый колпак, чтобы не подцепить дряни, от которой загноится и вытечет мозг. Вот и жил в нем, как в гондоне, окруженный гонококками и бледными спирохетами. Скандал в полицейской академии, или Без еды виноватые
Я два года гнобился в аду этой кипящей блевотины, мучительно соображая, кому пришло в голову напялить на сопливых пацанов милицейскую форму, выпустить их в город и превратить в шакалов, грызущих циррозную печень спивающихся работяг.
Кто позволил отбивать им почки и легкие, каменеющие от диоксида кремния, выбивать их зубы, черные от насвая, плевать им в глаза, подведенные тушью невыводимой угольной пыли? А ведь почти все спецбатовцы после дембеля ушли работать в милицию. Иные выучились на юристов и сделали карьеру. Стали прокурорами, судьями, адвокатами, следователями, участковыми. И даже помощниками начальников курсов.
5
И что нового сказал этот бывший майор полицейской академии?
Когда это все началось? Где?
И есть соблазн схохмить: в Караганде!
Но это будет гнилая хохма. Потому что смердело в те годы уже везде. И не только в милиции.
А в телевизоре Пал Палыч Знаменский, любимый. И жгучий вопрос: кто же оприходует Зиночку, он или Томин?
Не нужно старых песен о главном. Там вранье. И время это никуда не делось. Оно вообще никуда не идет, оно давно стоит. И мы в нем заплутали.
Ау.
Алматы