Она никогда не скрывала своего происхождения – простого, рабоче-крестьянского. Но режиссер Игорь ГОНОПОЛЬСКИЙ, снявший о ней картину “Портрет легенды”, называет ее аристократкой духа.
– Она не стала, а родилась ею, – считает он. – Голодала, собирала колоски, работала на мясокомбинате, где, как известно, белые перчатки не носят, салфетками, ножами и вилками не пользуются. Не отрекалась от отца – “врага народа”, девчонкой дралась, когда пытались задеть его честное имя.
Она вообще птица высокого полета, которая никогда не опускалась в болото с лягушками.
Ей всё всегда надо только по максимуму и только по-честному, и никаких компромиссов с совестью ради того, чтобы кусок хлеба был полегче и помягче. Но, как в той песне, ее “судьбы простое полотно” оказалось вышито шелками: она входит в Список ЮНЕСКО как одна из 20 выдающихся женщин ХХ века.
В канун 8 Марта редакция еще раз по случаю юбилея пересмотрела картину Игоря Гонопольского.
Великая и простая
– Я никогда в жизни не выбирала себе сцены, – рассказывает певица. – Везде одинаковая ответственность – петь на колхозной сцене или в соборе XV века. Публика, можно сказать, и подняла меня, простую рабочую девчонку из Семипалатинска, до самых высот песенного искусства. Да, я знаю секрет, как надо петь песни – народные, казахстанских композиторов и классику. Но я тоже не сразу к этому пришла. Через всё прошла, пока стала Бибигуль Тулегеновой.
Поговорка: “Мне халява не катит” – про таких, как я. По два сольных концерта – по 15–20 произведений каждый, без микрофона! Язык мог отвалиться. Да еще под баян, аккордеон, редко – под фортепиано, а оно, если и было, руки можно было сломать о такой инструмент.
Когда начиналась уборка хлеба – вообще по полтора месяца дома не бывала. Все области были мои: Кустанай, Кокчетав, Петропавловск, Павлодар, Караганда, Уральск... Концертные площадки – какие-то закуточки или просто на улице. Однажды в одной северной области сказали, что сегодня будем работать в катоне. “А что это такое?” – спрашиваю. Оказывается, это круглый загон для овец с окошечками на самом верху. Через них баранам бросают корм в сильные морозы. Поедая его, они производят торф – топливо на зиму для людей. И я давала концерт в этом катоне. Его только что построили, акустика была прекрасная.
Еще пела в зернохранилище. Урожая в тот год не было, и мы приехали поднять настроение хлеборобам. Никаких условий.
На улице стоит жара, а мы сидим на чемоданах, ждем, когда колхозники разберут нас по квартирам.
Придешь к кому-то домой, а хозяйка еще бдит, чтобы воды много не лили, потому что в иных регионах она была покупная, ведро – 5 копеек, а вечером концерт. Одна комната, где живут все – и взрослые, и дети. Если среди нас, артистов, бывали семейные, они ложились посередине, а по краям с одной стороны – девушки и женщины, с другой – ребята. А что делать? Кто нам в колхозе гостиницу приготовит?
Очень рано повзрослела. Детства фактически не было. Не знала, что такое куклы, ну, может быть, лет до 10 в казаки-разбойники или в прятки играла, а потом началась война... Лет в 12–13 пошла уже работать. В семье – пятеро детей, мама больна бруцеллезом. Я не старшая, вторая по счету, но самая живая и бойкая. Руки исписаны очередью за хлебом, а еще копала огород, сажала и убирала картошку.
Во время войны, когда про мыло мы уже забыли, у меня завелись вши. Увидев, что я без конца чешу голову, мама без лишних слов намазала ее керосином и постригла меня, уже подростка, как барана.
В детстве я не знала своего настоящего имени. Папа ласково называл Культай, а для всех остальных была то Катькой, то Галькой.
Когда я уже стала петь на радио, маму соседки всё спрашивали: “Анна Михайловна (ее тоже называли на русский лад), певица Тулегенова – не твоя дочка? А почему – Бибигуль? Она же Галя!”.
Тулегенова – это тоже, можно сказать, псевдоним. Настоящая фамилия моего отца Багунусов, но когда они с братом, осиротев, попали в Семипалатинск, их, малолетних (одному – 7, другому – 4 года), приютил родственник со стороны матери. Когда папа подрос, дядя записал его на свое имя и взял к себе помощником грузчика. Так мы и стали Тулегеновыми. И самое удивительное, и дети мои тоже носят эту фамилию.
Мне было 7 лет, когда отца не стало. Он работал секретарем райкома партии в Катон-Карагайском районе Восточно-Казахстанской области. Когда его репрессировали, мы вернулись в Семипалатинск. Добирались туда поздней осенью последним пароходом и на грузовых машинах. Вещей, кроме тех, что на нас, и маминой швейной машинки, не было никаких: после того обыска в нашем доме ничего не осталось.
Приехали в город – и попали сразу на похороны: папин единственный брат, на которого так надеялись, умер.
Жизнь, конечно же, была трудная, но мы с сестрами все равно пели. Эвакуированные грамотные москвичи и ленинградцы говорили маме, что девчонок (“особенно вот эту вашу черную Гальку”, то есть меня) надо учить пению. А мы даже и не представляли, что этому надо учиться. Мама так и говорила: “А что учить-то ? Поет – пусть и дальше поет”.
Когда мой первый педагог Галина Иосифовна СЕРЕБРЯКОВА (высланная в Семипалатинск как “жена врага народа” русская и советская писательница, оперная певица. – Ред.) после смотра художественной самодеятельности сказала, что мне надо поступать в консерваторию, помнится, ответила ей, что и так работаю “на консервном заводе”.
“Весной 1948 года шел последний день смотра художественной самодеятельности, – вспоминала много лет спустя Галина Серебрякова. – Откровенно говоря, члены жюри уже изрядно устали, когда на сцене появилась эта хрупкая очаровательная девочка. Первые же ноты, взятые Бибигуль, обрадовали меня, тембр ее голоса удивил, хотя технически он не был поставлен”.
Разучилась петь!
Через год занятий с Галиной Серебряковой Бибигуль Тулегенова стала студенткой Алматинской консерватории.
– Поступить-то я поступила, а есть нечего. Как особо нуждающуюся, меня прикрепили к Музхоркомбинату (так тогда называлось хореографическое училище). И я ходила вместе с балетными в столовую. Помню, на завтрак давали стакан чая, столовую ложку сахара и кусок черного хлеба, иногда маргарин вместо масла. Про обед и не помню – был он или не было его.
Будучи влюбленной в казахские лирические песни, особенно народные, Бибигуль Тулегенова заставила полюбить их и неказахов тоже.
– В Швеции я была первый раз в 1970 году, а потом приехала в 1985-м. Пою, а они кричат – нэктегел, нэктегел! Не могу понять, что им надо, чем они недовольны? Потом приходит делегация – человек 20. Оказывается, нэктегел – это соловей по-шведски. Так они выражали свое восхищение казахской народной песней “Булбул” – “Соловей”.
Певица считает, что такой науки, как вокал, фактически нет. Каждый, по ее словам, передает свой опыт из уст в уста.
Между тем до приезда в Алма-Ату она не говорила на родном языке:
– Не я одна такая была – многие, кто учился в русской школе. Но мама моя очень хорошо пела казахские народные песни. И, видимо, за счет своей музыкальной памяти я запомнила многие из них, так же как и папину – “Акку елiм колдегi”, хотя мне было всего 7 лет, когда его забрали. Это помогло мне, когда пришла солисткой на Казахское радио. Содержания этих народных песен не понимала. Среди многих классических певцов – это, кстати, норма: выучивают произведение, не вникая в смысл. Но я пошла по другому пути: стала переводить тексты, какими бы они сложными ни были. Вот так и выучила родной язык, что за словом в карман скоро уже не лезла. Бибигуль Тулегенова: Не могу петь под фонограмму!
Обучение в консерватории Бибигуль Тулегенова начинала у педагога Каринского. О том, как он учил ее, можно судить по тому, что через год она… разучилась петь.
– Но скоро в СССР началась борьба с космополитизмом, и его уволили, – вспоминает Бибигуль Ахметовна. – На его место пришла народная артистка республики Надежда Николаевна Самышина. Увидев в списке мою фамилию, она обрадовалась, но, когда услышала меня, пришла в ужас. Всё у меня было разболтано, я ничего не знала и не умела. Работая со мной, как костоправ, Надежда Николаевна целых 2 года держала меня на музыкальной диете.
Встреча с Газизой Жубановой
После окончания консерватории Бибигуль Тулегенова попала в ГАТОБ имени Абая.
– Но проработала там всего 2 года, потом меня оттуда выгнали, – рассказывает певица. – Виновата в этом, конечно, и сама тоже. Я ведь в консерваторию пришла с мясокомбината. Вышла, в общем, из рабочей среды.
И, как у всех простых людей, у меня был свой “тормоз” – что на душе, то и на языке.
Однажды на каком-то совещании директор театра, показывая при всех на меня (а в зале сидело человек 40), заявил: “Таких певиц, как Тулегенова, мы выдвигать не будем, пока она не созреет. А то поет себе на радио песенки в микрофон по бумажке и считает себя примадонной”. Я замерла от обиды, а потом сказала: “Когда созрею, плевать хотела на ваше выдвижение. И без вас выдвинусь!”. Представляете?! Я бы сейчас и сама осудила такую дерзкую певицу, а тогда считала, что была права.
У всех рты пораскрывались от изумления, а парторг чуть ли не за шиворот вывел меня из зала: “Ты что?! С ума сошла?!” – “А я что такого сделала? Почему он меня перед всеми так опозорил? Что плохого в том, что пою на радио? Мне денег не хватает. У меня дети”.
Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Меня взяли солисткой труппы Казахского государственного академического оркестра народных инструментов им. Курмангазы, а это 8 месяцев в году командировки. Скучать некогда, ни минуты передышки.
Все окрестности Алма-Аты, все институты были нашей площадкой. А сколько было шефских концертов в военных городках, каких-то госпиталях, домах престарелых, детдомах…
Вернулась Бибигуль Тулегенова в ГАТОБ имени Абая много лет спустя благодаря Газизе Жубановой. Композитор очень хотела, чтобы в ее опере “Енлик – Кебек” партию главной героини исполнила именно она.
– Но все-таки в душе она, видимо, сомневалась во мне, – говорит Бибигуль Ахметовна. – И было от чего. Я 15 лет занималась концертно-камерной деятельностью и как оперная певица почти себя не проявила, несмотря на то что пела в “Кыз-Жибек”, “Травиате”, “Риголетто” и “Дон Жуане”. Эти оперы были высокие, легкие, а тут такая сложнейшая для моего голоса партия! У нас были, конечно, и стычки с композитором, и ругань с ее мужем, режиссером спектакля Азербайжаном Мамбетовым, но я – кровь из носу – не должна была подвести композитора. Помог мой колхозный опыт, когда пела без микрофона.
Газиза Ахметовна признавалась, что она очень волновалась из-за того, что я уж слишком спокойно пела на репетициях.
Но я знала: чем больше певец тужится, тем меньше его слышно в зале. Конечно, там бывали моменты, когда звук надо было давать так, чтобы пробиться через оркестр. Я справилась.
– Творческий человек умирает несколько раз, – считает Бибигуль Тулегенова. – Первая смерть – творческая: когда он не может выйти и показать свое творчество. Но еще страшнее – быть живым и уже быть мертвым на сцене. Я этого, к счастью, не переживала, жизнь продолжает бить ключом. Честно признаюсь: люблю покой, тишину, одиночество. Это, видимо, издержки моей профессии. Постоянно находясь в большой аудитории, настолько устаю от этого, что потом могу сутками не выходить на улицу. Даже телевизор не включаю. Я лучше почитаю книги. А в общем – я всё люблю в жизни...
АЛМАТЫ