Американской “Даллас Опера”, где работает Ордабек не только в качестве музыканта, но и как концертмейстер, в этом году исполнилось 56 лет. За более чем полувековую историю театра на его сцене выступали Мария КАЛЛАС, Пласидо ДОМИНГО и многие другие оперные звезды.
– Что было важного и заметного для тебя в 2013 году?
– Год был очень насыщенным. Одно из важных событий – назначение нового главного дирижера. Им стал француз Эммануил Вильон. Оркестр Далласского оперного театра летом участвовал в разных фестивалях. Я познакомился и музицировал с дочерью известного скрипача Ицхака Перлмана – пианисткой Навой Перлман. Находясь здесь, в Казахстане, отыграл концерт с Карагандинским симфоническим оркестром. Этот коллектив празднует свое 30-летие.
– Насколько приход нового дирижера меняет звучание коллектива?
– Сразу стало понятно, что у дирижера много энергии, это подстегивает весь коллектив. До этого у нас был английский дирижер Грэм Дженкинс. Бывает, приглашают итальянских дирижеров на определенные постановки. До моего прихода с оркестром работали и российские дирижеры.
– Ты один казахстанец в оркестре?
– Один, у нас в коллективе 85 человек.
– Что в “Даллас Опера” планируют ставить в следующем году?
– Сейчас обговаривается “Тоска” Пуччини. Будет уделяться время и модерновым операм, которые интересны, но обладают достаточно сложным языком.
– В чем тебя, как музыканта, ограничивает работа в оркестре?
– Летом я не смог поехать на фестиваль, мы с музыкантами американских ведущих оркестров собирались в Европу на концерты кавер-музыки. Тур был рассчитан на три недели. Меня не отпустили. Тогда я осознал, что, получая что-то в одном месте, в другом ты можешь потерять. Я ощутил, что никуда не дернешься, как вольная птица.
– Твои амбиции это сильно ущемляет?
– Мои амбиции не ущемлены. Попасть в “Даллас Опера” – для меня это одна из самых важных личных побед. Я держу ухо востро, стараюсь быть в форме – жизнь не останавливается, надеюсь, что будет еще что-то дальше.
– Это правда, что тебе предложили преподавать в Далласском университете?
– Да, предложение до сих пор в силе. Это музыкальная школа при университете, где я сам учился. Меня останавливает нестабильность моего графика: бросить студентов на пару недель, а потом возвращаться – это некрасиво и неответственно. Пока я в раздумьях, может, раз в месяц смогу давать общие уроки.
– У тебя уже есть опыт преподавания?
– Опыт есть – два года назад я учил детей в средней школе имени Барбары Буш. Когда бываю в Казахстане, стараюсь прослушивать молодых ребят – не отказываю никогда, если просят.
– Что думаешь об экспериментах в классической музыке? О жанре кроссовера?
– К экспериментам отношусь лояльно, но уделяю большое внимание качеству. Если это тяп-ляп, то не связываюсь. Если интересно и хорошо сделано – почему бы и нет? У меня были проекты с Джошем ГРОБАНОМ (один из самых востребованных и успешных артистов США. – Прим. авт.) – он давал в Далласе два концерта. Это было три года назад, на меня вышли и попросили сыграть с ним. Мы ему обеспечивали струнное сопровождение. Другой запомнившийся опыт – с британским музыкантом Питером ГАБРИЭЛЕМ.
– Ты известен тем, что сыграл 24 каприса Паганини в один вечер. Кстати, посмотрел уже новый фильм об этом великом скрипаче?
– Все друзья мне задают этот вопрос. Еще нет!
– Немецкий скрипач Дэвид ГАРРЕТ, сыгравший Паганини, собирает стадионы по всему миру. Тебе импонирует такая карьера?
– В какой-то мере это интересно. С другой стороны, я предпочитаю работать с большим количеством народа, хотя и очень люблю играть сольные концерты.
– В чем видишь свою музыкальную миссию?
– Чтобы через музыку люди прикасались к тонким чувствам, эмоциям. Мне кажется, только музыка может в течение двухчасового концерта дать ощущение пережитой мысли. Не только публика, но и я, как музыкант, буду переживать это. Знаменитый скрипач Гидон КРЕМЕР в своей книге написал, что концерт – это, в принципе, стекло, разбитое на тысячи осколков. И как эти осколки будут собираться в единое зеркало – это непредсказуемо. Так и каждое произведение не будет исполняться точно так же в следующий раз, хотя ты знаешь его наизусть, – структуру, партитуру, тематику. И все равно познаешь что-то новое.
– Звучание скрипки зависит от того, в каком ты настроении?
– Мне кажется, все зависит от содержания самого произведения – если оно более радостное, то зачастую это тебе передается.
– То есть свое “я” ты загоняешь на второй план?
– Да, загоняю. И это не бьет по амбициям, публика все равно услышит, что это я играю, это будет заметно. В первую очередь музыкант должен выражать смысл произведения, а не самого себя.
– А какие произведения тебе близки по характеру?
– Романтические. Я, конечно, романтик, но не меланхолик.
– Сколько времени можешь обходиться без скрипки? Говорят, музыканты без инструмента становятся нервными…
– Да, есть такое! Как-то в аэропорту меня охватила паника: где скрипка, куда делась? Я часто летаю с инструментом и привык, что футляр всегда на плече. Друзья сказали: “Расслабься, мы летим на отдых”. Иногда, когда устаю, откладываю ее в сторону, чтобы нам отдохнуть друг от друга. Но, скорее, это она от меня отдыхает, чем я от нее (смеется).
– У тебя один инструмент?
– Да, “тиролец” – скрипка из Австрии, она у меня с 2002 года. Бывает, люди играют всю жизнь на одном инструменте.
– Классическая музыка должна сохранять статус элитарного искусства?
– Я считаю, что классика элитна, но вместе с тем соглашусь, что в наш коммуникационный век стратегия театра или филармонии должна быть более агрессивной в рекламной политике. Не могу сказать, что на Западе упала продажа билетов и что люди не ходят на концерты – они как раз ходят. Надо стараться, чтобы и наша публика приходила. Например, в Караганде мне всегда приятно играть: там публика очень культурная, я это чувствую с первых нот.