Шелестящая фамилия его ковыляла в очень выгодном для школяра алфавитном обозе, едва дыша неслышным шепотом – Яхташ.
Яша Яхташ. Я его хорошо помню. Несуразная безрукость родилась вместе с ним. В детском саду он часами скрючивался над сандаликами, пытаясь вставить железную закорючку язычка в неуловимую кожаную дырку, и обливал горестными соплями чудовищные узлы ботиночных шнурков, пока наконец какая-нибудь сердобольная нянька не приходила на помощь, умело растаскивая их концы железными зубищами.
Яша был тих и бесплотен, словно тень привидения. Странно, но мальчишки его не трогали. Он старательно обходил их стороной и незаметно швартовался в тихих девичьих заводях.
Мужиковатая воспиталка недоверчиво к нему приглядывалась и потихоньку расспрашивала воспитанниц, не играют ли они с Яшей “в больницу”. Они застенчиво бычились, но скверных подозрений не подтверждали. “Малахольный какой-то, – жаловалась она заведующей. – Мальчик должен побойчей быть, а этот си-и-дит сиднем, как старый старик. Чё от у него на уме, а?”.
Бегал меж нами ребятенок с уморительно подходящей ему фамилией – Грамм. Крошечный Витя Грамм, похожий одновременно на мартышку и на мартышкину какашку. Его крепко и часто метелили – ни за что. Он потом часами сидел на земле, муторно подвывая и суча ногами, гневно разбрасывая вокруг себя мелкие камешки, щепки и горсти песка. Яша однажды присел подле него на корточки, они пошептались и исчезли. Хватились их не сразу, а лишь вечером, после ужина, когда всех детей уже расхватали родители.
Отыскали беглецов. Да они никуда и не убегали.
Между бетонным забором и стеной бревенчатого барака, в котором ютился наш детсад, щель была невелика, да и она нелюдимо заросла шиповником, волчьей ягодой, слоновьими ушами лопухов и прочим дикорастущим вздором. Но Яша сквозь нее мало-помалу просочился и обнаружил чудесный закуток, крошечную полянку, окруженную младыми топольками, трогательно флиртовавшими с пожилой развратной черемухой. Яша повадился там грезить. В это свое потаенное местечко он и затащил притихшего Грамма, который стал его кротким пленником, слушателем, зрителем и участником трехчасового представления.
Яша придумал полет на Луну. И не жульверновский, липовый, а современный, набитый вполне достоверными приметами.
Он усадил покорного Грамма в полулежачую космонавтскую позу, пристроился рядом, затеял обратный отсчет, скомандовал: “Ключ на старт!”, страшно завыл, имитируя рев двигателей, затрясся, словно в падучей, попутно сообщая ополоумевшему Вите, какая чудовищная плита перегрузок лежит на его воробьиной грудке, потом легко вскочил и, забавно подпрыгивая и кувыркаясь, изобразил невесомость, тыча пальцем в иллюминатор и повествуя, как дивно выглядит планета из космоса. Поразительно, но придуманный Яшей сценарий игры лихо предвосхитил злополучный полет “Аполлона-13”, который опасно повредился на пути к Луне и кое-как вернулся на Землю. Но это произойдет лишь несколько лет спустя.
Несуразный придурок был прирожденным постановщиком и актером. Ну кто бы мог подумать, а?
Дрожащий Витя завороженно внимал гипнотическому вздору, покорно подчиняясь прихотям своего бесноватого повелителя, а когда их наконец сыскали, никак не мог вернуться из дурмана сумасшедшей игры. Мать тащила его за руку, а он все оборачивался, хлопая глазами больной обезьянки, которую ведут к ветеринару. Вялый Яша смотрел им вслед, не обращая внимания на разъяренную воспиталку. А она отчаянно трясла его за плечи и злобно сипела: “Вы чё там делали? А? Чё делали, говорю? Друг другу письки показывали, а?”. Следующим днем Амалия Теодоровна перевела своего внука в другой детсад.
***
Они встретились на исходе века, через сто лет после детства, в маленьком городке под Шлиссельдорфом и друг друга не признали.
Яша нанятым тамадой дирижировал русской свадьбой, а чудовищно толстый Грамм с рачьими глазами прибыл туда важной персоной с охраной.
Его, царственно оплатившего аренду кафе, благоговейно ждали с утра, поминутно поминая, отчего фамилия с обращением вступили в незаконную связь и образовалось рычащее погоняло: Херрграмм. Простодушный Яша так его и объявил: “Дамы и господа, от вашего имени позвольте приветствовать господина Херрграмма! А-а-аплодисменты!”. О, боги, какое это печальное зрелище – русская свадьба в Германии...
Науськанный суетливым отцом невесты, Яша произнес омерзительно льстивый спич в честь раздувшегося гостя, назвав его счастливую карьеру на “исторической родине” первой ступенью по лестнице, ведущей прямо в бундестаг. Херрграмм, отдуваясь и плямкая жабьим ртом, вынул из заднего кармана штанов тертый жизнью лопатник, лихо развалил его, открыв коллекцию разноцветных кредиток, выудил сиреневую бумажку в пять сотен и молодецки впечатал ее в плечо Яши.
Рано утром похмельно мрачный отец новобрачной, Павел Егорович Гастгебер, отвез его на станцию.
Стремительный поезд слизнул с перрона стайку путников и скользнул дальше, пробираясь ртутным ручейком между сахарных домиков с карамельными крышами, тонущими в щедро сдобренном салате немецкого ландшафта. Яша вздумал грезить, но был потревожен деликатным покашливанием кондуктора с огромными, как у Леха Валенсы, усищами: требовался билетик, которого не оказалось. Изнурительно извиняясь, Яша оторвал отсыревшую задницу и выпростался с насиженного места, простирая ватные руки к багажной полке, но вдруг радостно ойкнул и вынул из внутреннего кармана вдвое сложенный конвертик с гонораром. Зажав концы его в кулачках, он зачем-то осторожно его пожамкал, будто собираясь им подтереться, и попытался мелкими щипками его распаковать, но тот заартачился и надулся пузырем. Изнемогая от мрачного взгляда проводника, Яша нервно дернул надорванный угол, и конверт огорчительно лопнул, располосовался пополам. “Але кур-рва мач! – рявкнул проводник. – Цо то есть?”. Он и впрямь оказался поляком.
Потом все было хорошо. Проездной нашелся в нагрудном кармане пиджачка, а купюру в банке можно обменять на новенькую.
***
Грамм разбогател в начале 90-х. Гонял на бывшую родину-уродину бесконечные фуры с поношенной автомобильной резиной. Поговаривали, что он знается с русской мафией.
А Яша Яхташ одиноко сосал свое пособие, изредка подрабатывая на свадьбах. Он и в прошлой жизни ничего не умел. Руководил самодеятельным театром при пединституте и смешно передразнивал Ельцина. А потом зачем-то уехал в Германию.
Он живет в богадельне для сумасшедших, окно его келейки вровень с палисадником, где растут незнакомые цветы и кусты. В хорошую погоду он гуляет вокруг небольшого озера, потом идет лесной тропинкой на кладбище, где вскоре будет лежать. Смотрит, как маленький трактор деликатно роет ямки для будущих постояльцев, и благодарит Бога, который позволил ему прожить жизнь без войны и голода.
Рядом с его богадельней есть еще одна – для богатых сумасшедших. На верхнем этаже в просторной комнате доживает свое Грамм. После удара он не может говорить и двигаться.
В хорошую погоду его усаживают на коляску и вывозят на террасу. Он смотрит на озеро и часто видит фигурку мешковатого старичка, бредущего берегом. Но тут на соседней террасе появляется соседка. Пожилая дама начинает свистать, как птица. Очень умело, но бесконечно долго. Грамм сердится, мычит, из его рачьих глаз текут крупные слезы. Приходит Эльза, сестра, вытирает ему лицо и говорит с нежностью: “Ну, зачем плакать? Всё будет хорошо...”.
Грамм умрет через год. Эльза, обнаружив бездыханное тело, ласково прикроет ладонью его выпученные глаза и с невероятной нежностью скажет: “Er hat das gemacht. Он сделал это”.
Улетел.
А Яша? Не знаю. Но он тоже вскоре сделает это.
У него уже “ключ на старт”.
Поехали!