– Чем вас привлекает казахстанская читательская аудитория?
– Одного только российского читателя мне уже недостаточно. Мои книги переводятся на более чем 20 языков, и в будущем хотелось бы увидеть свои романы на казахском языке. Также я для себя решил, что в будущем либо какой-то персонаж романа, либо его место действия обязательно будут связаны с Казахстаном.
– То есть алматинские образы уже “легли” на ваш писательский глаз?
– Да, конечно. Например, я наблюдал в парке имени 28 гвардейцев-панфиловцев за пожилыми людьми. Они как-то сторонятся молодежи. Держатся обособленно, поодиночке.
– Александра Маринина сравнивает вас с маэстро любовных романов Сидни Шелдоном.
– Мне льстит все, что обо мне говорит Маринина, она мой хороший друг. Но я всегда повторяю, что мы зашоренные в нашем эсэсэсэровском состоянии. Все время нас сравнивают с кем-то. Ой, он похож на Паоло Коэльо... Или – нет, это Паоло Коэльо похож на Татьяну Веденскую, потому что она пишет намного лучше!
– Американский прозаик Чак Паланик, работая над своими романами, посещал, например, группы анонимных алкоголиков. Вы прибегаете к таким методам?
– Когда это нужно, то прибегаю. В 1999-м я писал “Синдром миллениума”, главная героиня была больна СПИДом. Я ходил в общество людей, больных этим недугом. Сидел с ними, смотрел, слушал. Когда писал о врачах, то ходил по моргам. Мало того – сам делал вскрытие, помогал хирургу во время операции на позвоночнике, делал первые надрезы.
– Вы это делаете ради литературы?
– Нет, я делал это в первую очередь для себя. Чтобы потом читатель понимал, что я был там и знаю, о чем пишу.
– Но вот фантасты пишут о том, чего никогда не видели…
– У них другой мир, другое восприятие, другая ментальность. Когда человек придумывает это “другое”, он погружается туда. Я, например, не разговаривал со старьевщицей (главная героиня будущего романа Роя. – Прим. авт.) – это собирательный образ смерти. Это приходит к тебе по наитию, в снах, откуда-то сверху. Это некий путеводитель ведет тебя по чужим мыслям и мирам. Фантасты всегда обладают этим даром. К писателям, которые пишут мистику, приходит иногда такое озарение, и мы пишем совершенно неспецифические вещи, разговариваем с ангелами, со смертью, с дьяволом, с богом…
– На алматинской встрече с молодыми писателями вы тренировали их воображение…
– Эти игры с собственным разумом должны происходить постоянно. Если их нет, тогда вы писатель одной книги. Огромное количество времени должно быть посвящено общению с людьми. Ты не можешь все время брать персонажи из себя. Нужны другие образы и типы характеров, а для этого надо садиться напротив живого человека и разговаривать с ним.
– Это вам самому помогает?
– Знаете, самые большие твои недруги – это писатели, которых мало издают. Один из них сказал: “Обидно, Олегу всего 46 лет, а он уже так много издается. А мне 60, и я нигде не издаюсь. Хотя пишу лучше, интересней”. Я предложил: пусть нам дадут схемы, и мы, не отрываясь, будем рассказывать на протяжении часа роман – от начала и до конца, с поворотами в сюжете, диалогами, монологами, описанием природы. Он говорит: “Вы что, рехнулись? Мне надо месяца два-три подумать”. А я могу прямо здесь, под диктофон записать. Вот и разница. И это будет хороший бульварный роман, который разойдется очень быстро. Его будут читать в метро, на пляже, будут смеяться и плакать... Да, есть романы, которые пишешь подолгу. Над “Старьевщицей” я работаю уже четыре года, “Фантомную боль” пишу второй год, восемь лет писал “Ловушку для ангела”. А есть истории, которые позволяют держать рейтинг, быть на плаву и расширять свою аудиторию. Чтобы потом новому читателю дать уже ту литературу, которая заставит задуматься о религии, смерти или мироздании – обо всех тех вещах, которые мы отодвигаем на задний план.