– Для индустриализации были нужны станки, другое оборудование, которое покупалось за валюту, а ее можно было выручить только за зерно. Казахстан ежегодно сдавал по 40–50 миллионов пудов зерна, даже в самый голодный год! – говорит кандидат исторических наук Кайдар АЛДАЖУМАНОВ. – Почему у СССР скупали только зерно? В то время существовал своего рода бойкот, который объявили США и страны Европы. Что касается мясозаготовок, то Казахстан и вовсе расценивался Москвой как бездонный резерв, из которого можно брать и брать. Если в 1929 году у нас было примерно 47,5 миллиона голов скота, то к 1934 году его численность снизилась примерно в 10 раз – до 4 миллионов голов. За это время произошло 380 восстаний среди недовольных коллективизацией казахов. Из-за методов и темпов коллективизации, которую пережил Казахстан, можно говорить об этноциде, в результате которого всего погибло до 2,2 миллиона человек, из них – 1,7 миллиона казахов. Факты говорят о том, что коллективизация была направлена против традиционного уклада жизни казахов. Наряду с неподъемными планами по мясопоставкам, свое дело сделала зерновая повинность: если раньше казахи, живущие в приграничных с Россией районах, могли обмениваться продуктами с тамошними крестьянами, меняя мясо на зерно, то теперь эта цепочка тоже была нарушена.
Среди основных причин голода часто называют кочевой образ жизни казахов, но сегодня можно с уверенностью сказать: лишь 6 процентов казахов по-настоящему еще вели такой образ жизни. По словам кандидата исторических наук, главного научного сотрудника Института истории и этнологии имени Валиханова Салтанат АСАНОВОЙ, почти 60 процентов казахов вели полуоседлую жизнь, кочуя лишь в радиусе 10 километров от зимовок, и занимались земледелием и скотоводством одновременно. Процесс перехода к оседлости был предрешен еще в начале XX века. Но политика коллективизации, которую возглавил в Казахстане Филипп Голощекин, сделала его беспощадным и гибельным.
В ноябре 1991 года в Верховном Совете Казахстана приняли решение создать комиссию по изучению обстоятельств голода 20–30-х годов и массовых политических репрессий. В состав комиссии вошли видные историки, юристы, а также председатель КНБ, председатель Верховного суда, генеральный прокурор и другие высокопоставленные чиновники. Одним из ученых, работавших в комиссии, был Кайдар Алдажуманов:
– Более шести месяцев я сидел в архивах Алма-Аты, Москвы, изучая документы, следственные дела участников крестьянских восстаний, выступавших против методов проведения коллективизации. В марте 1992 года поехал в Ташкент. К сожалению, в Узбекистане в фонде Совета народных комиссаров сознательно изъяли все документы о голодобеженцах-казахах. Сохранилась лишь верхняя часть документа: “Рассмотрение вопроса об устройстве казахов-голодобеженцев”, а многостраничного документа как реализовался вопрос, нет. А ведь туда в поисках пропитания бежали около 278 тысяч казахов, в Киргизию – более 200 тысяч. На подступах к Фрунзе и Токмаку тогда устраивались питательные пункты для голодобеженцев. В Киргизии, несмотря на коллективизацию, такого голода не было. В 1992 году в архиве я нашел фото маленькой девочки, спрятанной в стогу, ее хотели съесть. По сводкам НКВД, несколько женщин-казашек занимались кражей детей для употребления в пищу.
"Вследствие огромных расстояний, отсутствия транспорта и общей бедности республики, накануне коллективизации никакой связи центра с аулами не существовало. Даже в 1932 году телефон имели 10,2 процента сельсоветов, 23,1 процента совхозов", – говорится в исследовании другого историка Дмитрия ВЕРХОТУРОВА.
По словам Салтанат Асановой, в то время мир как бы поделился надвое. С одной стороны – победные отчеты, рекордные сборы урожая и восхваление Сталина, с другой – нищий аул, у которого отбирали скот и зерно:
– Города Казахстана жили насыщенной жизнью. В одном из документов музея в Акмолинске в отчете директора отмечалось, что за 1929–1930 годы фонды музея пополнились коллекцией за счет предметов быта казахского населения. Между тем эти предметы были собраны в результате оставления своих мест голодобеженцами, за счет репрессий и раскулачивания. В те годы у казахов появилась пословица, смысл которой примерно таков: “цена одной чаши проса – чаша с жемчугом”.
В своем исследовании Дмитрий Верхотуров пишет:
"8 января 1930 года при СНК КАССР (Cовет народных комиссаров Казахской АССР) был образован постоянный комитет по оседанию казахского населения. 19 марта 1930 года СНК КАССР принял план на 1929–1930 годы, который включал в себя оседание 84 340 хозяйств. СНК СССР и СНК РСФСР рассчитывали, что на оседлость в Казахстане будет переведено не более 100 тысяч хозяйств к 1932 году. Но планы Казкрайкома оказались куда масштабнее и постоянно пересматривались в сторону повышения. В 1932 году было запланировано до конца пятилетки провести завершение оседания и перевод на оседлость всех 567 тысяч казахских кочевых хозяйств, в том числе 400 тысяч в 1932 году…”.
С начала 1932 года в крайком, КазЦИК (Центральный исполнительный комитет), Совнарком пошли письма и телеграммы о голоде. Телеграмма из Уштобе, февраль 1932 года: “Голодом охвачены все аулы возле Балхаша. В остальных шести аулах было 4 417 хозяйств, осталось 2 260... Голодающие питаются падалью коней, отбросами бойни…”.
Начался массовый исход людей с родных земель. Те, кто жил ближе к границе, бежали в соседние Киргизию, Узбекистан, Туркменистан и даже в Китай и Монголию. Но те, кто жил в центральных районах страны, были обречены. Им некуда было податься.
– Караганда только в 1931 году была объявлена городом, там жило 13 тысяч человек, а через два года – уже 147 тысяч, – рассказывает Кайдар Алдажуманов. – Спасаясь от голода, люди шли в Караганду, нанимались на шахту. Позже я узнал, что вокруг Караганды установили кордоны, чтобы не пускать голодобеженцев. Многие умирали на подступах к городу. Кто-то пытались завербоваться на работу. Например, на Украину, на строительство Запорожстали, Днепрогэса, других заводов. Доходили даже до Дальнего Востока – казахов можно было встретить на стройке Комсомольска-на-Амуре. Покойный Халел Аргынбаев описал, как его родные из Баянаульского района Павлодарской области оказались... на Камчатке – сначала подавшись на заработки в Новосибирск, оттуда завербовались на Дальний Восток, ловить рыбу.
Воспоминания поэта Гафу КАИРБЕКОВА (из книги “Хроника Великого джута” Валерия Михайлова): “Одно мое воспоминание связано с Тургаем. Этот городок, районный центр, стоит на возвышенном месте. Под ним речка, все улицы круто спускаются к ней. Мы, ребятишки, бежим босиком к реке. А на улицах люди, много взрослых людей. Они идти не могут, ползут на четвереньках. Отдохнут в изнеможении и снова царапают землю ногтями. Некоторые уже недвижны, лежат на дороге как бревна. Пока спустишься к реке, через несколько трупов надо перешагнуть. Там, у воды, забивают скот. К этой бойне и ползут голодные. Кто доберется – пьет кровь животных…”.
Учитель из Южного Казахстана Омир ШЫНЫБЕКУЛЫ прислал в “КАРАВАН” воспоминания своего отца, Шыныбека:
– Мой отец родился в 1911 году и рано остался сиротой: его родителей убили в 20-е годы. Спустя четыре года семья дяди, у которого он остался жить, тоже подверглась гонению. Отец остался круглым сиротой. В 1932 году его, умирающего в чужом сарае, подобрал дед ныне известного боксера Серика Конакбаева – Конакбай. Он и еще несколько людей ходили по домам и помогали тем, кто умирал от голода. У Шыныбека не было сил. Когда сопровождавший Конакбая человек сказал: “Не кормите его, он все равно умрет”, Конакбай резко осадил того: “Умрет он или будет жить, один Всевышний знает”.
Архивы НКВД сохранили цифры погибших, случаи каннибализма. Если посмотреть данные потерь, выясняется: голод в Казахстане продолжался и в 1934–1936 годах.
– В 1930 году было зафиксировано, что население сократилось на 317 500 человек, в 1931-м – на 754 800, в 1932 году – на 709 160 человек, в 1933-м – на 690 тысяч. В общей сложности за несколько лет – на 2 миллиона 540 тысяч человек. Но многие остались неучтенными, – говорит Кайдар Алдажуманов. – Это становится ясно, когда смотришь документы Центрального народнохозяйственного статистического учета. Скажем, сидят они в Алма-Ате, а по областям не хватает данных за 1932–1934 годы. Их просто вписывали с потолка, глядя на данные 1928–1929 годов. Между тем в некоторых аулах и целых округах уже никого не оставалось. В Каркаралинском округе на 1 января 1929 года было 154 тысяч человек, а на 1 января 1934 года – всего 15 тысяч. И так повсеместно...
– Стараясь выжить, молодые мужчины-казахи бросали свои семьи, стариков, забирая с собой только мальчиков лет 7–8, – поясняет Салтанат Асанова. – Эти спасенные мальчики через 10 лет – в 1941–1942 годах – дали самое большое число призывников на фронт только с территории Казахстана. А сколько их было в других республиках? В Россию ушло 292 тысячи казахов, в Туркмению – 60 тысяч, в Узбекистан – 278 тысяч, Киргизию – более 200 тысяч человек, в Таджикистан – 12 400. И их там никто не ждал.
В сентябре 1932 года после вежливого по форме, но отчаянного по содержанию письма председателя Совета народных комиссаров Казахской АССР Ураза ИСАЕВА, телефонограмм руководителей крайкомов и обкомов Челябинского, Сибирского, Сталинградского краев с сообщениями о “валяющихся на вокзалах и улицах трупах казахов” было принято постановление ЦК ВКП(б) “О сельском хозяйстве и, в частности, животноводстве Казахстана”. На полутора страницах было сказано, что наблюдаются продовольственные затруднения, и ни слова о голоде и умирающих людях. Реализация документа началась только через полгода – в феврале 1933-го. Самого Голощекина сняли тихо. Помощь стала поступать, но добиралась до отдаленных аулов так долго, что люди продолжали гибнуть вплоть до 1936 года.