Маленький большой актер
Первой в титрах шла взятая в траурную рамку фамилия актера Ментая Утепбергенова. После показа режиссер сообщил, что главную роль в “Шыракшы” должен был сыграть он, этот великий актер маленьких ролей (Ментай запал в душу многим в роли японского бизнесмена в фильме “Интердевочка”). Он же был и автором идеи “Шыракшы”.
– С Ментаем я тоже очень дружил, бывал у него дома, – рассказывает Ермек. – Однажды дядя Миша (на “Казахфильме” его все так называли) сказал, что снялся во многих картинах на разных киностудиях, но всегда только в эпизодах, а он хотел бы в главной роли. – “В чем дело, дядя Миша? Снимись”. – “Да не было сценария такого. Но сейчас я, кажется, придумал идею: солдат-казах привез с войны трофейный кинопроектор и, разъезжая по аулам, стал показывать кино”. – “Ну а дальше что?”. “Ну основа же есть. Думай”. С тех пор, если встречались где-то, спрашивал: “Ты думаешь?” – “Конечно”, – отвечал я, а сам ни о чем не думал: ко мне с такими просьбами обращаются часто. Потом стали доходить слухи, что он серьезно болен. Когда мы с ним однажды пересеклись, он, оказывается, только что прилетел из Южной Кореи, где подтвердили диагноз.
“Надо бороться. Это ерунда!” – кинулся убеждать я. А он опять: “Ты думаешь о нашем кино?”. И с того вечера я начал потихонечку входить в эту войну и вспоминать свое детство.
На каникулах меня отправляли к чабанам. Когда на жайляу приезжала большая автолавка, то вечером натягивали импровизированный экран и показывали фильмы. В нашем ауле тоже был свой киномеханик – тетя Аня. Сначала она смотрела фильмы сама, потом пересказывала сюжет нам, а в итоге мы смотрели совершенно другую картину. Теперь я уже привык к таким вещам: снимаю картину, показываю, а потом слушаю людей. И все рассказывают фильм, который не я снимал и даже не писал сценарий к нему. Ермек Турсунов: Когда долго сидишь в туалете, уже не воняет
Написал первый вариант сценария и понес его Ментаю. Он загорелся: “Это кино про меня, у меня есть коллекция старых фильмов, начиная от Чарли Чаплина”.
Еще у Ментая была коллекция старых кинопроекторов. Оказывается, он с того первого разговора собирал все, что может пригодиться в картине. Я написал второй вариант сценария, третий… Он зажегся, мы реально стремились, чтобы Ментай сыграл главную роль, но болезнь победила – дядя Миша ушел.
И я уже обязан был снять картину в память о нем. Своего киномеханика я постарался наделить какими-то дополнительными смыслами.
Он не просто человек, который возит картины по аулам, его проектор – это символ света и памяти о былом. Так появился “Шыракшы” – тот, кто несет шырак (свет) людям. Но это не совсем дословный перевод. Как у Аллаха 99 имен, так и здесь: это скорее понятие, чем просто слово. Шыракшы называют еще человека, который живет у какого-то святого места. Подняв однажды свои архивы, я вспомнил слова Ментая о том, что этот фильм, будучи в хорошем смысле космополитичным, должен быть посвящен всем киношникам мира.
Поэтому старикашка, который ездит по аулам, показывает не что попало, а классику: “Бродягу”, “Андалузского пса”, “Гамлета”… То есть то кино, которое уже умерло.
И этой участи не избегают даже великие режиссеры. Кажется, году в 1977-м к Федерико Феллини приехали друзья-американцы. Когда он возил их по Риму, знакомя с достопримечательностями родного города, они стали смеяться: во всех кинотеатрах шли американские картины. “А где твои картины? Ты же великий”. – “А мой зритель уже умер. Виноваты в этом вы, американцы”, – ответил мастер. Поэтому в “Шыракшы” я вкладывал еще один смысл: научить видеть за блеском и мишурой настоящий свет. Еще одна причина, почему у фильма такое название – у меня все фильмы с казахским названием. Ну не мог я назвать его просто “Киномехаником”.
Война в Венгрии
– Какую смысловую нагрузку несет военный эпизод, с которого начинается фильм?
– У меня второй режиссер – венгр, и когда зашла речь о каком-нибудь европейском городе, чтобы снять эпизод с войной, он сказал, что в центре Будапешта сохранились остатки заброшенного завода “Глобус”. И вот там мы целую неделю, к большому неудовольствию местных жителей, взрывали и стреляли. Это было дорого, очень дорого.
Но я хотел показать, что мы тоже можем снимать сцены, как в “Спасти рядового Райана” Стивена Спилберга.
Нет, можно было обойтись тем, что сейчас называется глобальным технологическим прогрессом, но я стараюсь максимально избегать каких-то спецэффектов, компьютерной графики, даже светокоррекция у меня бывает минимальной. Для меня важен не только человек, но и его история, максимально приближенная к правде жизни. Для этого не нужны всякие фокусы, но зритель приходит в кинозал с улицы – с попкорном и холодным, как у собаки, носом. И пока он рассказывает приятелю анекдот, я его раз – и разворачиваю к экрану: смотри сюда!
А в Казахстане мне нужен был поселок 50-х годов. До этого я снимал картину “Жат”, где требовался аул начала прошлого века. Ехать куда-то мы, честно говоря, поленились. Построили его в районе Ушконыра, где я родился, вырос и знал каждое ущелье. А здесь бюджет был другой, денег на строительство не было.
Думал, что надо будет ехать в какую-нибудь тьмутаракань, но нашли аутентичный поселок под Жаркентом. Люди в массовке почти без грима, естественно подзагоревшие на ветру и солнце, и такие – говорящие, без халтуры.
Язык я с ними нашел быстро. Бабки, мои фанатки, прибежали фотографироваться со мной с газетой в руках, где я давал интервью. Когда сказали, что будем их снимать, аулчане оделись во все праздничное, купленное на жаркентской барахолке, которая для них центр вселенной. Переодели их в нормальную одежду и приступили к работе. Показываем фильмы с Чарли Чаплином – не реагируют, на “Гамлета” – тоже ноль эмоций. Поставил им “Тамашу” архивную. Потом и это им надоело.
Зевали и засыпали, пока не увидели Турсынбека Кабатова, хорошего парня с отличным чувством юмора.
Смешного во время съемок было много. Когда нужен был эпизод с детьми, отмыли их до блеска и притащили на площадку – девочек с бантами, пацанов – в отглаженной школьной форме. Я отобрал некоторых: ты, ты и ты. Ухожу, а сзади – рев! Тетки, матери и бабки накинулись на меня: “Ермек, иттын баласы – собачий сын! Ты зачем заставил плакать наших детей?”.
Действительно, дети ведь ни при чем. И я сказал Тамашу Тоту, второму режиссеру, чтобы он сделал вид, будто бы снимает незадействованных детишек. Мы уже всё поснимали и уехали, а у него на площадке все еще стоял шум-гам.
Нина Усатова – чабанская вдова
– Когда не получилось с Ментаем Утепбергеновым, что вы стали делать?
– Стал переписывать сценарий под Тогузакова, своего “незаконнорожденного позднего ребенка”. Ему было уже 66 лет, когда он дебютировал в “Шале”, первой своей большой картине.
Превратившись в народного шала, стал моим талисманом – мелькал во всех моих фильмах. То с ковром пройдет на заднем плане, то с тачкой.
Но чем дальше я писал историю киномеханика, тем больше понимал, что это не совсем персонаж Тогузакова. Потом, когда начался кастинг, я посмотрел на него в кадре и… Вот есть такое понятие – проклятие одной роли. К примеру, Александр Демьяненко. У него более 60 драматических ролей, но запомнился зрителю как Шурик из картин Гайдая. То же самое и здесь: шалом стал, шалом и умрет. Вторая жизнь Ерболата Тогузакова
Итак, Тогузаков, не пойдет. Стали искать другого возрастного актера. А это проблема в Казахстане.
Я всех стариков в областных драматических и даже из оперного театра знаю, а мне нужно было новое лицо. Катастрофа!
Скоро съемки, а мы не можем найти исполнителя роли главного героя. И вот кто-то притащил мне фотографию актера, который когда-то окончил класс народной артистки СССР Хадиши Букеевой. Учился, говорят, очень хорошо, но так сложилось, что по каким-то семейным обстоятельствам Мурат Мукажанов уехал к себе в аул в Талдыкорганской области. Ставил в районном Доме культуры спектакли, сам играл кого-то.
Привезли. Это был он! Спрашиваю: “Мурат-ага, как вы насчет того, чтобы сыграть главную роль?”. Он онемел! А потом: “Бог есть! Я сыграю! Я порву всех”. Ну как же?! Ему 68, он давно уже похоронил все мечты. Очень пластичный, живой, а главное, есть в нем человеческое обаяние, но упрашиваю его быть таким, какой он есть, а из него лезут патетика и пафос Ауэзовского театра.
Когда приехала его “жена” – Нина Усатова, ему совсем стало плохо. В общем, естество из него выбивалось очень тяжело, но потихоньку приучился просто жить в кадре.
Усатову я и не искал. В роли Катиры-динамит, нависающей над несчастным киномехаником чабанской вдове, видел только ее. Но это вам не Верник и не Нагиев. Ну, вы понимаете, о чем я. Усатова – подлинная, по-настоящему большая актриса. Я боялся, что она не согласится. Наши “памятники” под эпизоды обычно не подписываются, а тут роль небольшая.
Созвонились, а она мне говорит: “Главное, чтобы сценарий понравился”. Прочитала, сказала, что готова. Прилетела. Мы ее привезли в аул.
А она хитрая такая. Посмотрела, оказывается, мои фильмы, а сценарий не очень читала. Когда сказал, что будет играть вдову чабана, сделала круглые глаза: “Да?!”, а потом заявила, что все это ей очень близко, она ведь родилась на Алтае. И правда: зашла в кадр и стала нашей казакпайской теткой. А я-то переживал: “Прима! Театр имени Товстоногова! И тут – чабанша! Как она там управится с баранами?!”.
А Нина очень скоро стала даже какие-то отдельные слова по-казахски говорить, чтобы зритель ей поверил.
– Зачем вы в финале убили героя?
– Не-е! Это не я его убивал, его убили чабаны. До этого на закрытых показах тоже спрашивали: “За что убили?”. Ну как за что? Он же сказал чабанам на жайляу, что разбогател, имея в виду подаренную ему коллекцию списанных фильмов. А у тех свой “потолок”. И я их за это даже не осуждаю.
Одного подведешь к морю, и он видит большой резервуар, наполненный водой. А второй – как горизонт сливается с синевой, для третьего море – это чайки.
Если уж очень глубоко копать, то мне кажется, в жизни есть порода обреченных людей. Киномеханик Ергазы и так, честно говоря, задержался. Он из той породы неких пророков, которые говорят: “Я пришел дать вам свет”, а люди за это закидывают их камнями или распинают на кресте. Ермек ТУРСУНОВ: О крысиных волках и казакпайских вариантах
…У каждого из нас в жизни был свой шыракшы, дающий нам возможность сохранить в себе человека.
Это очень сложно – оставаться им в этом жестоком мире. Хотелось, чтобы каждый, посмотрев фильм, пролистал свою жизнь и вспомнил своего шыракшы.
В моей жизни их было много. Например, моя бабушка. Она прочитала однажды Артура Конан Дойла и рассказывала мне на ночь приключения Шерлока Холмса, как казахские народные сказки. Поэтому шыракшы может иметь разные обличья, но это человек, который несет людям добро. И самое главное, род шыракшы неистребим. Всех не перережут, не перестреляют, не перевешают.
Реплика зрителя
“Впечатления у меня не совсем однозначные. В финале батальной сцены, рассказывающей о конце войны, мы видим немца – интеллигентного, хорошо и элегантно одетого. Обращаясь к нашему солдату, он говорит, что под завалами погибли его жена и дети. А потом бросает фразу, словно обращенную ко всем нам: “Вы победили”.
Я хотела спросить режиссера: это такая задумка – заставить зрителя чувствовать вину за победу? А может, это символическое противопоставление западной цивилизации и нашего варварского нашествия?
А дальше мы видим, что немец передает солдату кинопроектор, с которым тот путешествует по казахским аулам всю оставшуюся жизнь. Да, кстати! Когда он возвращается домой, его встречают односельчане, а в следующем кадре солдат остается один на один со своей бедой в полуразрушенном доме. Мать умерла, жена ушла, не дождавшись его.
Странно, что соседи не пришли к нему со словами утешения. Где асар – помощь ближнему?
Ему ведь по казахским обычаям должны были всем миром выстроить дом, а дальше он должен бы влиться в работу по восстановлению разрушенного хозяйства. Это очень странно, что он не нашел новую семью. И почему он не при деле? Чем он занимался все эти годы – четверть века после войны, если он, аульный казах, не может даже зарезать барана?
Советская жизнь показана односторонне и убого. Но ведь индустриализация в стране шла полным ходом, у людей (я так понимаю, действие происходит во времена брежневского застоя) появились деньги, а уж то, что народ был повально читающим, даже и говорить не надо. Но где все это? Я не верю вам, Ермек Турсунов. Вы конъюнктурщик!”.
Ирина КАРИМБАЕВА, жительница АЛМАТЫ
Алматы