Присутствующие в зале почувствовали на себе действительно откровенный разговор с режиссером и кинодраматургом. Веселый, обаятельный, думающий – таким предстал перед зрителями Ермек Турсунов.
– Как вы себя ощущаете в день 55-летия?
– Когда я играю в футбол, то вроде ничего не поменялось. Но когда игра заканчивается, то на восстановление времени уходит заметно больше. Проснешься утром, и не болит только ухо (смеется). Старые, профессиональные травмы сказываются. Раньше я был молодым и дурным, а теперь я старый и дурной.
– 55 лет жизни пройдено. Какие-то итоги уже можно подвести?
– Я доволен своей жизнью. Почти всё я получил. С другой стороны, что бы я еще попросил, если бы заново родился? Родиться в Барселоне и в пять лет поступить там в местную футбольную школу. И я бы с Месси играл в одной команде (смеется). А так мне пришлось играть в Казахстане.
– Прошел ваш творческий вечер. Получился ли он таким, каким бы вы хотели видеть его?
– Я вообще избегаю всяческие выходы на люди. Не хожу на презентации и гламурные тусовки. Поэтому, чтобы меня куда-то вытащить, нужен очень серьезный повод. Могу сходить на премьеру своего фильма, но это издержки профессии. А тут пришли ребята с предложением устроить некую творческую встречу. Я удивлен: что, люди захотели заплатить деньги, чтобы посмотреть на меня? От 5 до 15 тысяч, чтобы просто посидеть со мной. Если бы я пел, как Кайрат Нуртас, или танцевал – тогда ладно.
– Наверное, многим нравятся ваша жизненная позиция и философия?
– Многие думают, что я оппозиционер, но это не так. Я, наверное, альтернативщик, а людям нужна альтернативная информация, иной взгляд на вещи. Я, как акын, еду по степи и говорю о том, что вижу. Наверное, я испорчен тем, что много лет жил за границей. Это в США – что не запрещено, то разрешено, а у нас наоборот – что не разрешено, то запрещено. Как писал Довлатов. Там люди другие и отношение к человеку иное. Подсовывают нам какие-то фейки: это министр, это правительство, вот тебе эстрада, кино, искусство. Мы живем в век туфты, она везде и очень агрессивна. И я, как персонаж Миронова из всеми известного фильма, кричу: “Помогите!”.
– А единомышленников у вас нет?
– Раньше были Герольд Бельгер, Олжас Сулейменов, Мурат Ауэзов. Теперь нет, но я пока вякаю, воняю, как клоп в солдатской шинели. Но врать мне не хочется. То, что я говорю, – это какой-то словесный экстремизм, хотя всё это очевидные вещи. Меня часто спрашивают: “Почему ты не боишься? Тебя же посадить могут. А вдруг что-то случится”. Все под Богом ходят, и случиться может с каждым и всякое. Что это за страна, где правда становится экстремизмом, причем не только в политическом плане, а в образовании, медицине, – я говорю о социальных вещах. Я где-то писал, что, когда долго сидишь в туалете, уже не воняет. Мы так долго живем в этой стране, что уже принюхались и думаем: это норма, так должно быть. В том мире люди улыбаются друг другу, просто здороваются. А у нас попробуй поздороваться с незнакомцем – покрутят у виска. Я за правильное отношение среди людей, и мне в свое время повезло с учителями. Мне 55, и я, наверное, дурак. Должен быть Гулливером в стране лилипутов, а являюсь лилипутом в стране гулливеров. Поэтому у меня часто бывает растерянный вид. Я ни с этими и ни с теми.
– И все-таки к кому вы себя причисляете?
– Меня часто звали в оппозицию. Но они борются за власть, а она мне не нужна. Кто ты – коммунист или антикоммунист. Какая, по сути, разница? У меня своя позиция – прежде всего человеческая, а потом уже гражданская. А моя партия – это моя семья.
– Давайте поговорим о вашем творчестве. Что вы сейчас пишете?
– Честно, я боюсь таких слов: "творчество", "искусство", "писатель". Какой я там писатель? На одном из интернет-порталов я сейчас по субботам отписываю всякие байки – веселю народ. А по понедельникам гружу их остросоциальными темами (смеется). Вот из этих баек я и составляю книгу, которая будет называться “Мелочи жизни”. Идея Вадима Борейко – он, наверное, выступит ее редактором.
– Иногда вас сравнивают с Никитой Михалковым. Вам это по душе?
– Ой. Я его не люблю. Как художника ценю сильно, но не верю ему. Конечно, это мне очень льстит. Людям, наверное, виднее.
– Некоторые критики приводят в пример и картины Тарковского, которые, по их мнению, также грузят зрителя, как и ваше кино.
– Грузить можно по-разному. У каждого верблюда свой груз, а на нынешних можно возить только вату. И я бы очень не хотел, чтобы меня с Тарковским сравнивали, мне кажется, он перехваленный. Это, как разговор о Малевиче. Кто его картины понимает, с тем у меня общения не получается. Кто же говорит за Андрея Арсеньевича – это не мой зритель. У них другой пульс. Я имею в виду позднего Тарковского. “Иваново детство”, “Андрей Рублев” – здесь я снимаю шляпу. Потом, когда он стал играться в абстракционизм и импрессионизм, – это не по мне.
– В киноленте “Выживший” Алехандро Иньярриту тоже прослеживаются схожие нотки с вашим творчеством…
– Ха-ха. У меня есть история для вас. Прилетаю я в Лос-Анджелес. Сергей Бодров-старший мне говорит: “Мама Лео хочет с тобой поговорить”. Какого Лео? ДиКаприо! Боже ты мой, мама Леонардо ДиКаприо знает меня!
– Познакомились?
– Нет. Я сказал: “Передавай ей привет, низкий поклон. А откуда она меня знает?”. “Она любит твою картину “Шал”, – отвечает Сергей. Потом иду я на “Выжившего”, смотрю на ДиКаприо и вижу в этом фильме своего “Шала”, только за 160 миллионов долларов и с наворотами. К тому же там появляется и Тарковский со всеми его храмами. Я смотрю и думаю: “А матушка Лео внимательно смотрела “Шал”!
– Что вы не любите в творчестве коллег по цеху?
– Я не люблю людей в позе. И стараюсь быть простым во всем. Я отметаю всю шелуху и оставляю себе только настоящее – настоящую музыку, книги и кино. А когда я вижу позу, когда кто-то под кого-то косит, то умею это различать. Как говорил Жванецкий: “Надо вовремя уходить с плохого спектакля и бросать плохую книгу”. А мы всегда досматриваем и дочитываем. У меня есть свой список книг и кинокартин, которые я перелистываю и пересматриваю. Нынешнюю эстетику я не понимаю, я застрял где-то там. Я за чистоту формата.
– Давайте поговорим о вашей последней киноработе “Жат”. В ней видится конфликт между Турсуновым-художником и Турсуновым-человеком. В нем вы продемонстрировали свои страхи?
– Всё может быть. С каждым фильмом что-то уходит, от чего-то ты освобождаешься. Этот сценарий лежал очень долго, 25 лет. Это еще была моя дипломная работа. В этой картине я показал, что такое одиночество – для кого-то это наказание, а для кого-то комфорт. Пришел домой, налил чашку чая и страдаешь, а кто-то при этом кайфует. Тем более это был реальный персонаж. Когда я был маленький, то нас им пугали, как бабайкой, – вот придет и заберет вас. Все боялись его, остался детский страх. Когда я вырос, то понял, что это просто был очень одинокий человек, изгой, которому общество не простило его жизненную позицию. Меня всегда интересовала судьба индивидуумов, а не судьба толпы. Она безлика, и в ней не слышно отдельного голоса. А потом я понял, что историю всегда двигали одиночки. Поэтому этот персонаж всегда был важен и близок для меня. Я или мы – кто правее?
– Верно, что в ваших фильмах всегда есть вторые и третьи смыслы?
– Вы правы. Как в советских мультфильмах. Только люди этого не видят.
– Все ваши фильмы о казахах – их традициях и быте. Почему?
– Потому что я сам казах. И описываю этот предмет лишь потому, что знаю его лучше, нежели другие. Я не могу столько сказать о русских или, скажем, о немцах. Это американцы могут паразитировать на истории других народов – “Гладиатор”, “Троя”, “Клеопатра” и “Александр Македонский”. Я же не выдумываю ничего и пытаюсь делать это как можно меньше. Я показываю жизнь такой, какая она есть.
– Фильм “Кемпiр”. Вы говорите, что это комедия, а люди не смеются. Многие критики отмечают, что это просто пошлая попса, где вы показываете нереальные вещи.
– Когда мы снимали сцену в роддоме, то специально спросили у медиков: может ли бабушка родить в таком возрасте? “У нас были пациенты и старше, чем ваша бабка”, – отвечали они. Мы-то считали, что придумали комедийную ситуацию, а такие случаи на самом деле были.
– И какой посыл в этом фильме?
– Ничего я не хотел сказать. Я просто решил поулыбаться – это такой аульный юмор. Но не все городские казахи понимают его. Когда же мы ездили в казахские районы, Шымкент и Кызылорду, – там все вповалку лежали от смеха. Просто человек видит то, что он хочет увидеть. И великим писателя делают великие читатели. А поскольку мои фильмы зрители воспринимают под неким углом, а некоторые депутаты пишут запросы, чтобы меня посадили или выслали из страны, потому что я своими фильмами опозорил народ, поэтому я готов к любым оценкам.
– Какая из оценок вас насмешила больше всего?
– Один из деятелей культуры и уважаемый аксакал как-то заявил мне, что ты в своих работах все переврал и даже женщина в твоем кино во время секса стонет по-современному. Я ответил: “Вы столько пожили и, конечно, знаете, как они стонали в ваше время. Но я-то современный человек и слышал лишь нынешних. Поэтому простите меня, вот здесь я соврал”.
АЛМАТЫ