Конфликт языкового мировоззрения
– Вы – человек, родившийся и выросший в городе, но уже во второй вашей книге речь идет о поиске корней, самоидентификации. Почему? Детство, проведенное в ауле, дает о себе знать?
– Самоидентификация человека, особенно казаха, номада, ставшего совсем недавно городским жителем и балансирующего на грани би-, а то и трилингвиальной дисперсии, – это важный анкер развития общества. Сегодня мир сталкивается не с конфликтом поколений, а с конфликтом языкового мировоззрения и проблем урбанизации. Идет поиск ответов на вопросы: “Кто мы, кем были и кем стали? Мы есть то, кем были предки, – или мы уже совершенно другой народ? Несем ли мы в себе тот генокод, который был заложен на протяжении столетий? Драматическая или положительная сторона у урбанизации народа? Почти потеряв язык, потеряли ли мы себя?”.
Эти вопросы не могли меня не волновать. Ведь, будучи городским, фактически так называемым асфальтным казахом, тем не менее базу, основу я получил в ауле. Нужно признать, что аул у нас отличается от города, хотя в других странах это не так выражено. Этому есть много причин, но в первую очередь, наверное, язык. Тот, который казахи называют Ана тили – язык матери. В городе чаще всего люди оторваны от него. И, конечно, этот разрыв не проходит бесследно и оставляет боль в душе каждого казаха – аульного или городского.
– И все же, почему ответ на эти вопросы вы решили дать через книги?
– Писать я хотел с детства. Это то, что мне нравится больше всего. Моя страсть. Мне легко писать об аульной философии, которая очень богата. Эту мудрость смог передать в свое время в своих книгах Герольд Бельгер, в совершенстве знавший казахский язык и хорошо понимавший ментальность аульного казаха.
Через знание языка я прикасаюсь к огромному пласту мудрости древних номадов, к тому, чего лишены городские жители.
Несомненно, знание европейского мироздания, по которому мы в общем-то живем, необходимо. Но в людях, не знающих родного языка, чувствуется какая-то оторванность, пустота, некая легковесность. В этом есть что-то необъяснимое. Я против барьерного деления на городских и аульных казахов. Эти деления условные. Но тем не менее чего-то не хватает в целостности личности, не знающей родного языка, может, некоей глубины, мудрости и понимания. Возможно, я ошибаюсь, ведь это сугубо личное мнение.
Потерянное поколение, Или двойные стандарты
– В книге “Ол” повествование ведется сразу от нескольких лиц. От лица главного героя Даира и параллельно от вымышленного персонажа, которого вы называете Ол. Почему именно такой прием вы выбрали?
– Это не новый прием. Так или иначе, во многих произведениях используются приемы, основанные на игре с подсознанием. Фрейд породил целый поджанр, которым охотно пользуются как писатели, так и режиссеры. Это хорошая возможность раскрыть персонаж, заглянуть вглубь, выделить и вычленить его сознательное и бессознательное. Более того, я хотел расчленить личность персонажа на субличности, так называемое расслоение, которое прекрасно показал в своем романе “Степной волк” Герман Гессе. Но данный прием больше инструментарий, а главной задачей романа было – показать героя через призму его взаимодействия с окружающим и внутренним миром. Это генетический код и его расщепление в современной глобалистике. Это блуждающий поток сознания, краеугольный элемент постмодернизма. И это так называемая фаустизация, которая трансформировалась от злого духа к подсознательному (Оно) – так называемому дуализму психоличности. Роман разрывается и плавно соединяется, в нем нет статики, он динамичен именно текстуально.
– Когда-то Гертруда Стайн (американская писательница. – Ред.) двумя словами выразила свое отношение к сверстникам: “потерянное поколение”. Вы считаете, что нынешнее поколение 40-летних тоже затерялось? Рождены еще в СССР, росли и зрели уже в годы независимости. Что-то утеряли и к чему-то не пришли. Но на первый взгляд многие – успешные люди, нашедшие себя и в профессии, и в общественной деятельности. Или это поверхностно, а в душе все мечутся, как Даир?
– Каждое поколение можно назвать по-своему потерянным. Но я придаю данному определению другой импульс. Каждое поколение теряет от предыдущего то, что в общем-то является эволюцией и развитием общества. И в моем случае в это устоявшееся определение добавлено свое, не отходя от канонической трактовки той же Стайн.
Смена поколений – это контраст, который в нашем случае оказывается более выраженным. Поколение, о котором я пишу, родилось в 60–70-х годах прошлого столетия. Дети людей, прошедших войну, живших при войне, воспитанные на монументальном диктате авторитетов войны.
Дети, с детства ощущавшие свою незначительность по сравнению с прежним поколением и ставшие в силу этих комплексов не родителями, а ровесниками уже своих детей.
Поколение, которое училось жить двойной жизнью, ощущая негласное изменение в обществе и продолжая претворять ленинские постулаты. И эта двойственность отражается потом на психологии и мировоззрении всего поколения. Учась одному – стали жить по-другому. Выросли и строили коммунизм, перестраиваясь под капитализм. В итоге получили то, что получили.
Редко кому удалось по-настоящему переформатироваться. В душе многие остались социалистами. Да если даже взять меня самого – с детства я мечтал строить коммунизм. Был воспитан на презрении ко всему материальному, всей душой ненавидел капитализм и единоличие.
И для меня коммунизм казался идеальной структурой. Но изменение в обществе отразилось на нас всех. Однако социализм не потерял своего потенциала, и уже мы видим на примере развитых стран, что просвещенный, капиталистический социализм не так уж и плох. Капитализм тоже может быть с человеческим лицом. Кто его знает, может, в будущем человечество претворит какую-то гибридную форму социализма. Ведь без заботы об обществе, о каждом члене, без заботы о слабых, без равноправия – нельзя построить здоровое общество.
Кто они, нынешние бизнесмены? Это фактически поколение, которое учили строить коммунизм, но они строят капитализм. И, возможно, поэтому есть ощущение временщиковое.
Наш бизнес сильно отличается от классической западной модели. Придет другое поколение, которое родилось и выросло уже при капитализме. А сегодня самое интересное время, переход общества из одного состояния в другое, где круто замешаны все составляющие этнопсихологической особенности нашего народа.
– Даир – образчик вполне современного человека, росшего в период становления эпохи потребления. Однако ваш герой не удовлетворяется тем, что имеет, а рефлексирует. С чем связана эта рефлексия? Ведь он может переломить себя, делать, как поступают другие, – угождать начальству, давать и брать взятки. Однако не делает. Это – стержень, заложенный тем аульным, что есть в родителях и дедушке с бабушкой? Или он осознает, что не совсем правильно происходит все вокруг?
– Интересно, что само слово “взятка” не имеет у нас той негативной семантики, что обычно принято придавать термину. Взятка – это как подарок. Взятка – установление взаимоотношений и дружбы. Мы привыкли ко всему относиться легко и все прощать. В менталитете нашего народа нет жесткости по отношению к таким явлениям, как взятка. Но пока мы не будем воспринимать взятку как абсолютное зло – сознание общества не изменится.
И я хотел вычленить Даира из этого сознания. Даир – не приспособленец, фактически он – атавизм. Не герой своего времени. Он анахронизм, тепличное растение, которое оказалось не готово к суровым реальностям. Да, где-то герой, но ведь геройство как феномен – это порой ситуативное явление. Внутреннее отрицание происходящего выливается у него в рефлексию и отрицание окружающего. В отличие от своих друзей, типичных представителей своего времени, циничных, ловких, конъюнктурных и приспособившихся, Даир растет как некая белая ворона, которая никак не хочет принять мир – семью, дочь, работу, себя. Он не может взять на себя ответственность. Идеализм детства, идеализм алматинца, некая тепличность горожанина, выросшего в интеллигентной оранжерее в центре мегаполиса, приводит к тому, что он оказывается за бортом того, что называется успех по-современному. Но этот успех является для него чуждым. И он не может угождать ни начальству, ни себе, ни семье.
Даир – воплощение абсурдности происходящего. И стержень, заложенный в нем, есть почти во всех – он дан через наших родителей, дедушек, бабушек, полных степной мудрости. Плюс городская интеллигентная среда. Но дело не в конъюнктуре, а в философском понимании слова “успех”.
Что такое успех? Ведь трудно принять человеку, выросшему на идеализме всеобщего блага, что успех зиждется на спекуляции, на торгашестве, на зарабатывании миллионов.
И Даир, по сути, учившийся на ученого, стал тоже частью этой глобальной маркетинговой системы. И, ненавидя все это, он разочаровывается. Трудно оценивать Даира. С одной стороны, он, как сейчас бы сказали, – лузер. Но с другой стороны – может быть, в таких людях, как Даир, и кроется оздоровление общества.
Алматы