– Это, безусловно, высокая награда, – говорит Жан. – Конечно, она меня стимулирует. Я 12 лет на сцене плюс еще 18 ушло на музыкальное образование. Считайте, 30 лет в музыке: музыкальная школа, колледж, консерватория, аспирантура, Театр оперы в Алматы и с 2007 года в Астане.
По окончании консерватории Жан оказался на распутье. Страна переживала сложный период, многие сокурсники Тапина ушли на базар, а его той же волной занесло в той-бизнес, в ресторан. За два года он успел оценить преимущество больших денег, но когда пришлось выбирать, предпочел сцену. Именно с ней связаны были мечты, именно здесь он может сполна реализовать свой талант. Деньги – вещь приятная, но полноты жизни не дает.
– Жан, про кого из великих теноров вы можете сказать: “Я не хуже… Лемешева, к примеру”?
– (Смеется.) Михаил Барышников как-то сказал: “Я хочу быть лучше самого себя”. Я могу только повторить его слова. А при упоминании Лемешева у меня трепет. Я его считаю своим педагогом, много слушаю, читаю и мечтаю съездить поклониться этому великому певцу, поставить свечку за упокой его души.
– Какую партию вам петь всегда приятно?
– Ленского. С нее начинаю свой день, оттачиваю голос. Интонационно, эмоционально настраиваюсь. Как настраивают музыкальный инструмент, так я – голос, с помощью Ленского.
– А есть роль, которую не хочется исполнять?
– Такой нет, в каждую вкладываешься эмоционально и технически. Но за партию Гофмана из “Сказок Гофмана” Жака Оффенбаха переживаю. На ней даже знаменитые теноры срывали голос. А я выдержал три представления подряд, пел во всех трех составах. Тем более для меня, как лирического тенора, она крепковата.
– Бывает, что от напряжения пот капает с лица?
– Конечно! Одну я так и называю – потовыводящая партия. Это Рудольф из оперы Пуччини “Богема”. Действие происходит зимой, и приходится играть в свитере. Неудобно. Я истекаю потом, пою мокрый (смеется).
– Чья похвала была бы для вас выше всех наград?
– Если навскидку, то две похвалы были мне особенно лестны. От Ермека СЕРКЕБАЕВА, который отметил Ленского, и от Нани БРЕГВАДЗЕ, отозвавшейся о Рудольфе.
Жан скромничает. Его хвалят всегда. Его коллеги по цеху говорят, что работать с ним удобно, приятно. Но сам Тапин словно принижает свой талант. Может, боится сглазить?
– У нас в семье было четверо детей, мы получили восточное воспитание. Я не хамовитый, дорогу никому не перехожу. Тружусь как тот муравей. Мой педагог про театр говорил, что это особый организм, особое место, где стреляют из автомата самолюбий, и надо сделать так, чтобы ни одна пуля не попала в тебя. Видите, что в Большом делается! Сергея Филина, главного балетмейстера, кислотой облили. Какие подлые дела! Мы с ним знакомы, долгое время отношения поддерживали. Потом как-то потерялись. Кто это мог сделать? Нереализованный человек со страшными амбициями.
– А сами вы опасаетесь?
– Нет, не опасаюсь, но бутылочку с водой без присмотра не оставлю.
Астана