Известный эксперт, охотно высказывающийся по любому поводу, заключил даже, что система информационной безопасности казахстанского общества решительно провалена. И посоветовал спешно повышать уровень самообразования, которое будет фильтровать селевые потоки сомнительной достоверности, но огромной разрушительной силы. И с этим пожеланием следует безоговорочно согласиться.
Однако утверждение о полном провале ИБ все же спорно, поскольку оно вполне прельстительно для слуха, но несколько легковесно и бездоказательно для сознания. То есть – сентенциозно.
Толковые словари определяют сентенцию как выразительное и краткое высказывание, которое строится на утверждении, не требующем доказательств, поскольку оно как бы очевидно.
Лукавство это, воля ваша.
Вот, к примеру, Толстой утверждал, что все счастливые семьи схожи меж собою, а всякая несчастливая семья бедует наособицу. А Пушкин с легкостью в мыслях необыкновенной вывел амурный закон: чем меньше женщину мы любим, тем… Ну и так далее. Откуда они это взяли? Нет ответа. Но – припечатано. И все поверили. Уму непостижимо. Так ведь это литература, там сентенция чувствует себя рыбой в воде. Но хороша ли она в журналистике?
Вопрос.
Есть у Пушкина еще одна сентенция, милая сердцу образованцев: “Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь”. Я бы добавил: и у кого-нибудь. А это в корне меняет дело. Вот теперь о ремесле.
Расскажу о своем учителе журналистики, у которого я взял лишь один урок.
Дело было в самом начале девяностых, когда исчезло многое, в том числе и заработок, однако нужно было жить дальше, поэтому приличные люди не брезговали ничем, исключая, разумеется, гоп-стоп и прочий безвкусный разбой. Но рекламный ролик пива я все же однажды снял, взяв грех на душу.
И вот однажды приехал в заметно отощавшую и полинявшую Алма-Ату роскошный барин. Крупный, высокий, осанистый, корпулентный, с львиной гривой и лобастой головой библейского пророка. Имя ему было – Юрий Зарахович. Собственный корреспондент журнала “Тайм” в Москве. Ну это вообще звучало для нас, как “полномочный представитель Святого Престола” для католиков, не меньше. Мы – Виктор Кияница и я – поработали бок о бок с мастером несколько дней. То есть он нас нанял в помощники. Витя служил “сталкером”, а я – извозчиком, поскольку владел ржавой “копейкой”, которая всякий раз опасливо приседала, почуяв в себе благословенную тяжесть дородного тела архимандрита от журналистики.
Зарахович приехал в Алма-Ату по делу и срочно. Тогда только-только взорвалась на политическом небосклоне шальная и бесноватая звезда Жириновского, и “Тайм” командировал своего нунция на родину героя. И вот мы неделю бродили по еще не заросшим стежкам-дорожкам детства-отрочества-юности буйного харизматика: Витя разыскивал его сверстников, учителей и просто знакомых, я крутил баранку и наблюдал, как работает Зарахович.
Работал он примечательно. Беседовал неторопливо, без суеты, едва ли не вяло, почти лениво, даже без диктофона. Что-то чиркал иногда в крошечный блокнотик, но больше слушал, наблюдая за собеседником сквозь полуприкрытые глаза.
К финалу апостольской командировки сложилась у него весьма оригинальная версия жизни и судьбы В. В. Ж.
И он нам ее поведал во время прощального ужина.
Зарахович пришел к твердому убеждению, что отцом Жириновского является не Вольф Исаакович Эйдельштейн, прах которого покоится в Израиле, и, разумеется, не отчим, фамилию которого он взял, а некто третий. И, скорее всего, им был высокопоставленный сотрудник республиканского аппарата Комитета госбезопасности, который тайно покровительствовал этой семье.
Иначе нельзя объяснить, почему мать Жириновского, рядовой бухгалтер Турксиба, жила в отдельной квартире элитного по меркам того времени дома, а ее сын учился в престижной 25-й школе и всякий раз в каникулы отправлялся на экскурсии в Москву и Ленинград. Не по чину были эти блага.
Содержались в том повествовании и более мелкие, но не менее выразительные детали, свидетельствовавшие в пользу этой версии.
Мы с Витькой слушали, раскрыв рот. “И вы будете это публиковать в “Тайм”? Это же сенсация!”.
Зарахович снисходительно усмехнулся и ответствовал: “Я отошлю этот материал в редакцию. Но никогда не увижу его опубликованным – во всяком случае, в том виде, в каком я его отправлю”.
И поведал нам некоторые кухонные тайны всемирно известного еженедельника Time.
Итак, собственный корреспондент журнала выполнял в данном случае роль “полевого сборщика”. Его задача – отыскать факты, удостовериться в них и представить редакции. Авторская версия не была обязательной, хотя и не исключалась. Далее. Редакция отправляла в это же “поле” еще одного сборщика информации, после чего тексты сличались на предмет совпадений-дополнений. В случае, когда принципиальных противоречий не было, за дело принимались “райтеры”, редакционные писатели. Они и доводили текст до стадии готового продукта.
Мы встретились через много лет, и я спросил его о судьбе этого материала: был ли он опубликован?
Нет, отвечал Зарахович. Редакция сочла мою версию занятной, любопытной, но недопустимо беллетристической для Time. Слишком мало доказанных фактов. Ничего особенного, добавил он. Это профессия.
Вскоре он умер. И таких учителей я больше не встретил.
А мы всё диву даемся, отчего у них там такие газоны ухоженные? А на наших, по которым “Ходить запрещается”, то и дело появляется какая-нибудь дикорастущая чушь.
Хотя и забавная порой.
И пикнички на этих газонах получаются дивные.
Алматы