Боевая раскраска бывает разной. Сергей Довлатов, к примеру, предложил такую классификацию: “У одного – это деньги. У другого – юмор. У третьего – учтивость, такт. У четвертого – приятная внешность. У пятого – душа. И лишь у самых беззаботных – просто фаллос. Член как таковой”.
Мне более других симпатичен этот беззаботный “как таковой”, но о вкусах спорить не принято. Кстати, а почему? И о чем тогда вообще спорить? Об афоризмах Черномырдина и примкнувшей к нему Карагусовой? Но ведь это спор, скорее, филологический. Кажется, Бродский обронил где-то, что у него с властью были не политические, а чисто стилистические противоречия… Впрочем, оставим в покое истерзанную блогерами Карагусову и вернемся к Довлатову.
Писателя этого то и дело берут то ли напрокат, то ли в аренду, ей-богу. Велеречивый Веллер с ним не был даже шапочно знаком, однако назвал одну из своих книжек “Ножик Сережи Довлатова”, где в одном из рассказов чистосердечно исповедуется в сальерианских комплексах, но все остальное посвящает себе любимому. Допустим. А вот Евгений Рейн, близкий друг покойного, назвал свой сборник “Мне скучно без Довлатова”, однако обошелся в нем и без этой протокольной учтивости, оставаясь верным принципу “я поэт, и этим интересен”. Ладно, бог им судья.
С кинематографом у посмертного Довлатова тоже как-то не сложилось. В 1992 году увидела свет “Комедия строгого режима”. Только слепоглухонемой мог не заметить, что она сделана по “мотивам” его ранней повести “Зона”. Но в титрах имени нет. Даже застенчивое “по мотивам” отсутствует. Бог им судья.
Станислав Говорухин
Станислав Говорухин, опроставшийся к своему 80-летию фильмом “Конец прекрасной эпохи”, довлатовские “мотивы” прекраснодушно в титрах обозначил. Уважуха. Фильм прокрутили на прошлой неделе на всех мыслимых и немыслимых российских каналах. Крылатая сестренка голливудского истукана, российская “Ника” отложила в лавровом гнезде триумфатора несколько сусальных яичек: за режиссуру, за звук, за картинку. Ну да ладно.
Я трижды (!) честно и мучительно созерцал эту картину. В тщетной надежде, что не разглядел, не понял, не учуял, не унюхал. На исходе третьего просмотра понял: да нет там решительно ничего. Ни запаха, ни цвета “Прекрасной эпохи”, ни ее опереточного шума, ни трагического надрыва с неизбежным похмельным синдромом.
Ну, допустим, выбрал постановщик актера на роль героя довлатовского “Компромисса”. По статьям вроде бы годится: чрезмерно высок и нестерпимо красив. Юмор, учтивость, душа, приятная внешность. Но нет шестого доказательства – “члена как такового”. То есть главный герой получился какой-то унисекс, хотя дамские действующие лица фильма его старательно, но недостоверно обожают. Он персонаж из породы современных офисных “хомячков”. Злая воля режиссера забросила его в немыслимое ретро середины прошлого столетия. И вот он бродит по этим черно-белым далям, тщится острить, любить, ненавидеть, а все выходит туфта, как сказал бы Довлатов, лагерный в прошлом вертухай.
Замысел его книги “Компромисс” прост: вот газетные заметки тех лет, а вот воспоминания о том, как все было на самом деле. Говорухин сделал из этой прозы не сценарий, а то, что называлось когда-то “литературный монтаж”. То есть выстриг ножницами наиболее выигрышные диалоги и сцены, соединил их в ленту, обесцветил ее в черно-белом растворе давно прошедшего времени и украсил небрежно испеченным клипом из кинохроники 60-х. А вот пеструю толпу, населяющую довлатовское повествование, просто отправил в мусорную корзину. Но именно из этой массы невзрачных, глупых, вздорных, много пьющих, праздно болтающих, умничающих, подличающих, гогочущих, рыдающих персонажей и можно было пошить лоскутное одеяльце великой эпохи. Довлатову это удалось. Почему это не удалось Говорухину, который на четыре года его старше, вот вопрос…
Он ведь драмодел авторитетный. Он руку приложил к сценарию “Тайны мадам Вонг”, а лучше хуже (как выразился бы Черномырдин) этой картины в истории “Казахфильма”, говорят, нет. Но с этим материалом у него не получилось. Как говорят типографские, печать офсетная, высокая, а разрешение низкое. Третий сорт – не брак.
Довлатов однажды сочинил эпиграмму на себя, на свое изображение, которым был снабжен единственный опубликованный в советские времена рассказ: “Портрет хорош. Годится для кино. Но текст – беспрецедентное…”.
Давно.
Унылое давно.
Послушайте…
Когда про давно рассказывают плохо, получается неправда. И при чем здесь возраст?