Сродни… суициду
– Летом прошлого года вы взошли без кислорода на последнюю, 14-ю вершину 8-тысячника – К2. После этого решили завершить активную спортивную карьеру. Это связано с тем, что больше не осталось не покоренных вами вершин?
– Нет. Просто надо элементарно кормить семью (улыбается). Я пришел в альпинизм в 20 лет, в 2001 году меня включили в состав сборной Казахстана… Говорят, что у Жумаева иное, чем у остальных, отношение к альпинизму. Это правда. Я в спорте выбрал высокую цель, и главным было ее достичь. Кем и как ты завершишь карьеру – злободневный вопрос для любого человека, связанного со спортом высших достижений. Альпинисты ведь не только теряют здоровье, но и рискуют самым ценным, что у них есть, – жизнью. Выполняя государственную программу “Казахстанцы на высочайших вершинах мира”, из 50 человек в живых остались 40. Очень больно терять друзей, с которыми ты испытал что-то особенное. Я считаю выполненную программу самой амбициозной в спорте – это восхождение на все 8-тысячники без применения кислорода и привлечения шерпов. Любое покорение вершины в моем послужном списке – это правильное восхождение.
– Что вы вкладываете в это понятие?
– Это когда ты играешь с горой по правилам. Они просты, но ты их либо принимаешь, либо нет. К примеру, при восхождении на Эверест более 90 процентов альпинистов используют кислород. Это помогает убрать основное препятствие на пути к вершине – гипоксию (состояние кислородного голодания. – Прим. ред.). При этом уменьшаются нагрузки, которые становятся сопоставимы с теми, что затрачиваются при восхождении на 7-тысячники. Получается, что альпинист совершил восхождение не на Эверест, а, допустим, на Хан-Тенгри. Я не могу себя упрекнуть в том, что когда-либо поступал с горой нечестно. К тому же, применяя кислород, человек реально играет со смертью. Если, не дай Бог, у него на вершине закончится кислород, поломается маска или замерзнет редуктор, то он просто не выживет. 99,9 процента смертей на Эвересте из-за этого. Вообще, идти на любую вершину в 8 тысяч метров – это сродни маленькому суициду. Альпинизм и космонавтика – две гражданские профессии, в которых ты не уверен, вернешься ли домой. Это зависит от многих факторов. Причем факторов стихийных. Видимо, космос, как и горы, – это одна стихия. Когда-то я даже пытался в нее попасть. Но меня, слава Богу, в отряд космонавтов не взяли.
В космонавты не взяли
– По какой причине?
– У меня неправильный прикус. Я прошел всех врачей в летной комиссии, кого-то пришлось даже коньячком задобрить. Но хирург меня не пропустил. Сказал, что из-за неправильного прикуса мне будет неудобно пользоваться загубниками для подачи кислорода, которые используют летчики-испытатели. Я благодарен этому врачу за то, что он меня забраковал. Иначе неизвестно, стал бы я тем, кто сейчас.
– Длительные экспедиции в экстремальных условиях влияют на характер человека?
– Альпинизм – хороший плацдарм для того, чтобы увидеть в себе слабые стороны через суровые условия и нечеловеческие трудности. Я недавно встречался с интереснейшим человеком, кинорежиссером Ермеком Турсуновым. У меня есть сценарий к фильму про горы спортивно-патриотического характера. Ермек сказал, что ему интересно снять ленту о человеке в горах, но фильм должен ответить на один простой вопрос, который альпинисты терпеть не могут: “Зачем вы ходите в горы?”. “Если я это пойму, – сказал Турсунов, – тогда смогу сделать кино, передать это “зачем”. И, знаешь, я “загрузился” (смеется).
– Даже сейчас, глядя на альпинизм со стороны, не находите ответа на этот вопрос?
– (После паузы.) Нет. Но точно не за деньгами.
Двухтысячная очередь на квартиру
– Вы говорили о слабостях, которые открывают в человеке горы. Какие именно пришлось преодолеть вам?
– Лень. Такая обычная, будничная лень. Лень встать пораньше, сделать шаг. В горах это проявляется в несколько изощренной форме: проснулся, пошевелил головой – и на тебя с палатки падает слой инея, а вместо солнышка встречает 40-градусный мороз. И с каждым шагом ты задаешь себе вопрос: “Зачем я здесь вообще?”.
– На К2 вы поднялись только с шестой попытки. Если бы и она оказалась неудачной, то нашли бы в себе силы штурмовать ее в седьмой раз?
– Это к ответу на предыдущий вопрос. Слабость заключается еще и в том, чтобы решиться снова пойти в горы. Я переборол в себе страх за семью, за все, что у меня есть. Альпинисты зачастую рискуют жизнью только потому, что внизу им нечего терять. У меня еще недавно тоже ничего не было – ни любви, ни детей, ни квартиры. Хотя квартиры нет и сейчас: мы стоим в акимате в очереди на социальное жилье как молодая малоимущая семья, где-то на двухтысячном месте. Квартира будет в лучшем случае лет через двадцать. И то, если я удержусь на госслужбе. Так вот, в прошлом году, когда я решился пойти на К2, были такие моменты, что даже бояться было страшно. Мы стояли в 50 метрах от вершины и ждали, когда сойдет лавина и унесет нас в пропасть. Там, наверху, снега было по щиколотку, но, чтобы добраться до этого места, пришлось два часа идти по грудь в снегу. То, что мы тогда выжили, просто чудо.
Без анестезии
– В 2009 году, когда сошла лавина на Лхоцзе, тоже случилось чудо?
– Да. У меня на теле два шрама – отметки, которые ставят горы. Первый шрам – на ноге, когда я совершал соло-восхождение на Манаслу (май 2008-го. – Прим. ред.). Резал бамбук, чтобы делать вешки, отвлекся на пролетавший вертолет, а лезвие ножа сорвалось и оставило на ноге шрам в 5 см. Я спустился вниз, сам зашил себе ногу и, сняв через неделю швы, начал восхождение.
– Без анестезии?
– Две таблетки но-шпы выпил. Сказали, что поможет. Второй шрам получил как раз в лавине. Я был пристегнут к веревке, запутался в ней. Ею перетянуло ногу – все бедро было синим, одна сплошная гематома. Другая веревка прошла подмышкой, прожгла пять слоев одежды и кожу до мяса. Увидел это только в базовом лагере – наверху было не до этого.
– В обычной жизни любите экстрим?
– По жизни я человек заводной, люблю играть в футбол, хоккей. Каждый матч сродни восхождению – в любом моменте надо выложиться до последнего. Только тогда будет результат. Болею за “Барыс”, балуюсь букмекерством. В начале сезона кладем с другом по 500 тенге и играем. Ставки небольшие – 50, 100 тенге. Обычно ставим на противников “Барыса”: выиграют наши – денег не жалко, проиграют – хоть что-то получим. Но все это ради того, чтобы вместе посидеть, пообщаться, поболеть за наших.
Его нынешний Эверест
– Везде указано, что вы родились 1 января. Но такая дата часто не соответствует действительности…
– Я родился 23 декабря и горд тем, что в этот день родился знаменитый казахстанский альпинист Валерий Хрищатый (погиб в 1993 году. – Прим. ред.). Когда был еще новичком, познакомился с его сыновьями Мишей и Женей. С последним мы очень близкие друзья. Поддерживаю хорошие отношения и с супругой Хрищатого. Однажды они подарили мне его книгу “Мы растворяемся в стихии” с пожеланиями состояться в альпинизме. И это произошло. Все, о чем мы пишем или говорим, имеет шанс материализоваться. Но для этого надо серьезно пахать.
– Вы действительно ушли из альпинизма, чтобы кормить семью?
– Да. Сыну Исатаю сейчас 3,5 годика, дочка Алина на год младше. Им пора в садик, а у меня зарплата в армии 90 тысяч тенге (Жумаев – сержант СК ЦСКА Минобороны Казахстана. – Прим. ред.). А еще у меня супруга Ольга – красивая и амбициозная. Поэтому я сейчас занимаюсь организацией своего клуба, цель которого – создать парки активного образа жизни. Сейчас для активного отдыха в горах нет никакой инфраструктуры. Выезд на природу ограничивается банальными посиделками у речки и шашлыком. После этого часто остаются горы мусора. Я, к примеру, родился на реке Урал и все время резал ноги о стекла от разбитых бутылок. У меня сейчас маленькие дети, и мне небезразлично, в какие горы они будут ходить. Отдыхать надо цивилизованно – с пешими тропами, картами, промаркированными маршрутами, чтобы по ним было приятно идти, с хижинами для отдыха. Я видел, как это делается в той же Австрии – просто и элементарно. Надо пропагандировать горы. Я не готов растить альпинистов с шести лет, но могу научить детей любить горы. Это мой Эверест, покорить который будет сложнее настоящего.