Один из читателей нашей газеты прислал в редакцию несколько снимков газовых месторождений, на которых сжигается попутный нефтяной газ (ПНГ). На белом фоне заснеженной степи чернеют пятна выжженной земли. В центре каждого пятна – труба с горящим факелом. Фото из Актюбинской области. Есть и видео Жанажолского газоперерабатывающего завода (ГПЗ). Читатель пояснил: на снимках – месторождения китайской компании “CNPC-Актобемунайгаз”.
По самым скромным подсчетам, в трубу вылетает 3 тысячи кубов газа в час. Это 8 миллионов долларов в год. Только с одной скважины!
– Хотите на Жанажол? Мы вам дадим машину, – директор департамента экологии по Актюбинской области Жаксыгали ИМАНКУЛОВ не стал тянуть кота за все его принадлежности. – Посмотрите сами. Но внутрь, на завод, вы пройти не сможете. Только издалека.
– Почему? Вы же экологи и имеете право проехать на любой объект.
– Не можем. Систематических проверок нет. Нам разрешено появляться на заводе раз в два года.
– А как же вы тогда получаете данные о ситуации на месторождениях?
– От экологов предприятий.
С газом или без?
Оказалось, чиновники не так всесильны, как кажется. Во-первых, любая промзона – это режимный объект. Тем более месторождение, где добывают нефть. Режим поддерживает безопасность, но по факту компания контролирует всех, кто находится на территории. И не желает видеть тех, кто может нарушить рабочий процесс. А экологи как раз таки “мешают” профессионально.
Во-вторых, недропользователей защищает прокуратура. Поэтому попасть к ним можно только с разрешением от областного надзорного органа на руках. Никакая другая бумага калитку не откроет. Документ этот очень ценный. И на журналиста его тратить никто не будет.
– Мы, экологи, всегда недовольны, когда что-то горит. А тут газовые факелы! Для неспециалиста картина страшная, – поясняет Жаксыгали Иманкулов. – Но это часть технологического процесса. Более того, часть системы безопасности всего большого предприятия.
Для перерабатывающего завода факел – еще и элемент безопасности. По большому счету ГПЗ – это большой баллон с газом. В один его клапан поступает неочищенный нефтяной газ. Из другого выходит сухой продукт. Между входом и выходом должно быть равновесие. Но мы же не знаем, что происходит под землей! Давление в подающей трубе может внезапно подскочить.
Если лишний газ не стравить, баллон разорвет. Вот лишний газ и выпускают через горелку. К сожалению, так.
– Но я вас обрадую, – продолжает директор департамента. – Ситуация по утилизации в Актюбинской области в последние 10 лет кардинально изменилась. Плату за эмиссию подняли. Недропользователям теперь невыгодно сжигать ПНГ. В целом по области больше 97 процентов газа утилизируют.
Вот на месторождении Кожасай поставили установку по комплексной подготовке газа (УКПГ) на 300 миллионов кубов. Когда она начнет работать, показатель области по утилизации будет больше 98 процентов. Свои УКПГ должны поставить мелкие компании. “Арал Петролеум” будет передавать свой газ на ГПЗ Алибекмола “Казахойл”.
Другой вариант утилизации – газотурбинные установки на месторождениях. Тогда они могут стать независимыми по энергетике. И даже продавать мощности на сторону. Если “KEGOС” не будет против.
Есть примеры, когда экологи сработали жестко. Двум компаниям – “Арал Петролеум” и “Каспий Нефть ТМЕ” – минэнерго не дало разрешение на сжигание.
Добывать нефть без газа нельзя. Поэтому им и запретили добычу совсем. Сейчас они стоят. Уже несколько лет они на бумаге обещают, что подключатся к газопроводу “Казахойл” на Алибекмола. Там стоит установка по переработке газа на 50 миллионов кубометров в год.
Другие предприятия – “Фиал”, “Аман Мунай” – в этом году тоже озадачены переработкой. То есть по факту им дали время, и они ПНГ пока сжигают.
Точки на карте
Утро. Выехали на Жанажол. 250 километров пути. Метель. Мороз – минус 25. Проезжаем город Алга. Обычный населенный пункт, каких множество по стране.
– Вы же из-за газа приехали. Вот, смотрите, город газифицирован. Использовали ПНГ, – сопровождающий эколог показывает на желтые трубы.
Газовую сеть поставили недавно. Она своей яркой раскраской плохо вписывается в серую палитру. Аккемер, Кандыагаш, Журын – такие же села, опутанные желтой паутиной.
– Провели газ, и сюда возвращается жизнь. На земле жить тяжело. Отопление на угле – очень дорогое. Поэтому люди уезжали. Сейчас народ собирается в больших селах. Раньше дом в том же Журыне можно было купить за корову. Сейчас уже за миллионы. Переезжают семьями. Один-двое работают на промысле, другие скот разводят. За счет такой кооперации и деньги всегда в семье есть, и в конце года зарабатывают неплохо.
Эмба. Поля за городом утыканы столбами и газовыми трубами.
– Участки выделены под застройку, – поясняет эколог. – Акимат готовит их к заселению. Выбираешь участок, строишь дом, подключаешь его к сетям. Электричество есть, газ, вода вроде тоже есть.
Есть пять вариантов
Жанажол. Из белой мглы выплывают приземистые корпуса завода и четыре свечки, как на торте, – факелы горят. Резкий ветер срывает пламя, бросает из стороны в сторону, но они горят – приток газа стабильный и сильный. Казахстанские нефтяники могут уничтожить уникальное месторождение подземных вод
– Ближе подъезжать нельзя, – водитель останавливает машину между заводом и газовыми танками. – Можно проехать чуть дальше, посмотреть с другой стороны. Еще дальше стоит старая установка по переработке.
Приходится фотографировать прямо с дороги.
– А как вы вообще контролируете, что там происходит?
– Есть несколько методов. Первый – авторский надзор, – рассказывает инспектор. – Проектант контролирует, соблюдают или нет его технологию. Когда он пишет свой отчет, мы сравниваем его с фактическими данными. Второй – каждая компания разрабатывает свою программу по утилизации попутного газа. Защищает ее перед минэнерго. Только после этого выдается разрешение на сжигание газа. Прежде чем программу вынесут на обсуждение, она должна быть согласована с комитетом по экологическому регулированию минэнерго. Третий – по журналу наблюдения за скважиной. Там тоже отражаются все события и объемы добычи. Четвертый – по показаниям приборов учета. У них есть память. Мы можем снять их данные для сравнения. Остальные установки, те же котельные, мы замеряем инструментально. Где возможно, мы всё замеряем сами. У нас есть своя мобильная лаборатория. Где невозможно – там идем от проекта, от данных предприятия. Сверка идет также по приборам учета на магистральной трубе, там, где стоят датчики “Казтрансгаза”. Баланс между данными компании и транспортников и есть утилизация газа.
Ради фотографии снова выскакиваю на мороз, и меня сбивает с ног запах меркаптана: воняет тухлыми яйцами, так же пахнет привычный бытовой газ, которым мы пользуемся на кухне. Метан, пропан и бутан запаха не имеют. В них специально добавляют одорант, чтобы определить утечку по запаху.
Прямо над дорогой вьется труба от старого ГПЗ к новому. От нее и воняет. Где-то здесь утечка. Причем сильная.
Метель не успевает разогнать газ. В голове возникают картинки апокалипсиса, если не дай бог где-то проскользнет искра.
– Вон там труба “Казтрансгаза” подходит к системе завода, – инспектор неопределенно машет рукой в сторону забора. – Там мы и берем показания для анализа.
– А разве нельзя поставить датчики с передачей данных на удаленный пульт? Вы же сколько времени тратите на такие поездки?
– Как это? – не понимает инспектор.
– Примерно такие же сейчас ставят в квартирах. Каждый месяц данные по расходу воды и электричества автоматически поступают на предприятие. Не надо нанимать контролеров, чтобы они ходили и снимали показания вручную.
– Наверное, компании на такое не согласятся, – вздыхает мой сопровождающий.
Из дальнейших разговоров выяснилось следующее. В Актюбинской области на 10 экологов только 1 машина. У них очередь. С бензином тоже регулярные проблемы. Кто на свои деньги поедет за 200–300 километров? Тем более что на месторождения не каждый автомобиль проедет. Нужен джип. А тот ест горючее ведрами. Сколько времени пройдет, пока отреагирует на событие департамент экологии? А телефоны с мессенджерами сегодня есть у всех. Поэтому нет ничего удивительного в том, что социальные сети распространяют информацию о ЧП быстрее, чем комитет экологии.
– Дальше поедем? – спрашиваю у сопровождающих с надеждой, может, мне покажут ту трубу с факелом прямо из земли.
– Да там уже нет ничего интересного.
Две большие разницы: миллионы и тысячи
Когда “Казкосмос” с помпой запускал спутник дистанционного зондирования Земли (ДЗЗ), все надеялись, что он будет засекать тех, кто сжигает лишний газ. Но пока он снимет, отправит на Землю, пока фотографии получат, проанализируют – пройдет больше двух суток. Что произойдет за это время? Ну, допустим, увидели факел. Сколько времени нужно, чтобы инспектор приехал на место?
Отвечаем. Сначала он регистрирует инцидент. Потом получает разрешение и поручение от своего руководителя. Едет в прокуратуру – получает там бумагу с печатью на разрешение пройти на режимный объект. Сутки пройдут минимум.
За это время китайцы котлован выроют, зароют и скажут, что всё так и было. Пока работал спутник KazGeoSat, не было ни одного случая, чтобы экологи с его помощью поймали за руку нефтяников.
По крайней мере, громкого случая. Для села – да, его снимки используются. Но там и период больше – 3–6 месяцев. За это время даже наши чиновники что-то увидят, и не будет поздно. Тогда зачем он был нужен? Зачем на него тратили бюджетные деньги?
В лучшем варианте картинка из космоса должна поступать онлайн в некий ситуационный центр. Другой вариант – обязать компании ставить на месторождении камеру и выводить сигнал на тот же центр. Вместе с передачей данных от счетчиков учета газа. Тогда будет полная картина, что происходит. Сейчас говорят о цифровой экономике, интернете вещей. Вот пример, как это использовать! Размер штрафа за выбросы в тысячи раз больше цены веб-камеры.
Да, все эти камеры, передача данных и обслуживание системы видеонаблюдения будут стоить денег. Но очень небольших.
Для компании, которая выкачивает из земли миллионы тонн нефти, это мизер. Китайская CNPC построила великолепную автодорогу между своими площадками. По приблизительной оценке она стоит не меньше 120–150 миллионов долларов. И сейчас содержит ее. А вся система видеоконтроля обойдется одной компании в пределах 500 тысяч тенге. Это зарплата управленца средней руки.
АКТОБЕ – КЫЗЫЛОРДА – АЛМАТЫ