Главней всего – эмоции и чувства
– Как вы пришли в кинодраматургию?
– Кино я любил всегда. Как-то так внутренне сложилось, что я себя не видел ни в какой другой профессии, кроме как в кинодраматургии. Мне нравилось создавать тексты для кино. В 1991 году я поступил во ВГИК, в 1996-м его благополучно окончил. А потом пошло…
– А с чего началась любовь к кино?
– Есть такой мультфильм Юрия Норштейна “Сказка сказок”. Он задел мои какие-то струны духовные, душевные. Я смотрел раз десять и десять раз плакал. Понял – вот это оно, искусство, которое может так эмоционально задевать людей. Это меня поразило и очень захотелось работать в кинематографе.
– Как относитесь к тому, что сейчас кино очень сильно завязано на технологиях? 3D, например?
– Отвратительно я отношусь к 3D. Искусство не должно быть комфортным для восприятия. Было черно-белое кино, немое, был очень слабый монтаж. Я смотрел такое кино, и весь мой мозг был задействован. Все время приходилось воображать. То есть сотворчествовать. Потом появились монтаж, звук, цвет… Технологии развивались и пришли в конечном итоге к 3D. Это освобождает мозг вообще от всего: я надеваю очки, и мне не надо делать внутреннего напряжения для того, чтобы попасть в экран, – я уже там. По большому счету, технология 3D заменяет ЛСД – вы все время находитесь в “Аватаре”: вокруг плавают фантастические рыбы, ходят фантастические существа и так далее. Технологии убивают искусство.
– Какое кино предпочитаете как зритель?
– Я лоялен ко всем жанрам и не делю их на низкие и высокие. Для меня самый главный критерий, чтобы в картине были чувства, эмоции. Запоминаются не мысли, не идеи, а чувства. Недавно пересматривал “Зеркало” Тарковского, Маргарита Терехова вызвала у меня такое глубинное ощущение, что я не могу очнуться до сих пор. Вот это пример чувственности: ее тело, эта ее полуулыбка, полугримаса плача. Это лицо эпохи Возрождения, картина построена как музыкальное произведение.
Сообразили на двоих
– Как это, работать в дуэте?
– Одна голова хорошо, а две лучше. Есть возможность обсудить какие-то вещи, о чем-то поговорить. Когда ты один, ты циклишься на каких-то вещах и тебе трудно понять, что есть что-то выше идеи. Единственная сложность, когда создается “тело” сценария, то возникает очень много споров. Но потом, когда “тело” создано, дуэт необходим. К счастью, нам с Сашей (Александр Новотоцкий) повезло – мы понимаем друг друга, единодышим.
– У вас есть творческие задумки, на которые не хватало духа?
– Да, “Гамлет” (смеется). Я серьезно – мне очень нравится эта пьеса. Я начал ее читать, дай бог памяти, с шести лет. Она меня всегда поражала какой-то дикой парадоксальностью. Появление отца-призрака, который говорит своему сыну: иди, убей своего дядю. И сын говорит: о’кей, но не сейчас, сначала подумаю, как это сделать, и стоит ли вообще. Сын – ученик университета, интеллектуал своего времени, ходит, мучается и думает: отец же сказал, надо грохнуть дядьку-то, я же не могу нарушить волю отца! Помимо этого убивает Полония, губит Офелию, убивает ее брата Лаэрта, гибнет его мать… Как хорошо сказал Гарольд Пинтер, английский драматург, поэт, режиссер и актер: “Есть такая пьеса “Гамлет” – восемь трупов!”. Это шутка, конечно. Не знаю, в этом смысле я восточный человек: что Бог даст, то даст. Я не рвусь объявить свою концепцию мира, замысел творения или еще что-то. Я делаю работу.
Михалков – самый комфортный режиссер
– Режиссеры и сценаристы часто выясняют на площадке, кто главный. Скажите, с кем вам комфортнее всего работать?
– Удобнее и комфортнее всего было работать с Никитой Сергеевичем Михалковым. По той простой причине, что он достаточно подвижный, душевный человек. Когда он работает, становится совсем другим. Вы его таким не знаете. Он становится ребенком. Открытое, незакомплексованное, не великое – дитя. Он может позвонить в 12 часов ночи и сказать: “Володя, приезжай на площадку, ты должен увидеть материал, который мы только что сняли”. Пригоняет машину с мигалкой, мы мчимся на площадку, а он уже занят чем-то другим и удивляется: что я здесь делаю. Это такая радость сотворчества реального…
Андрей Звягинцев не допустил нас на площадку, хотя мы сделали очень много, привлекли знакомых в Выборге, чтобы они помогали ему. Андрей боялся некоего внимания. Зато у него была настолько сильная влюбленность в текст, что мы всего раза три встречались и делали минимальные изменения в сценарии. По большому счету, мы всегда находили с режиссерами общий язык.
– Это заслуга режиссеров или ваших текстов?
– Это заслуга нашей толерантности. Режиссер отвечает в конечном итоге за все. Я не из тех кинодраматургов, которые считают, что драматургия главенствует в кинематографе. Драматургия дает план, дает речь персонажам, дает персонажей. Все остальное, то, что является кино, находится в руках режиссера: картина, луч света… Поэтому мы относимся к режиссерам с пиететом. Не всегда это приносит желаемый результат, но в большинстве случаев это работает на картину.
– Чем вызвана такая противоречивая реакция на картину “Утомленные солнцем-2. Предстояние”?
– Личностью Никиты Сергеевича Михалкова. Исключительно. Вы читали хоть одну серьезную критическую кинематографическую статью? Нет, речь идет о том, что барин в очередной раз показал нам некий шедевр, на который мы плевать хотели и который мы хотели бы забыть. Но если картина вызывает такую реакцию, значит, она задела. Газета “Нью-Йорк таймс” через два дня после премьеры выпустила совершенно бессмысленную, несодержательную статью на разворот(!). Там начали говорить о “Предстоянии” – один абзац, дальше речь шла о том, что Никита строит гостиницу, обижает актрису Догилеву, созвал Съезд кинематографистов, который уничтожил истинных кинематографистов… В то же время Михалкову пишут люди, на его почту, как это было после “Сибирского цирюльника”, присылают огромное количество писем с благодарностью за то, что он снял именно такое кино. Его не любят, но получасовой овации в Каннах удостаивались немногие.
Искусство неделимо
– Как вы относитесь к продукции, когда к работе над фильмом привлекаются представители разных стран?
– Я посмотрел картину Егора Кончаловского “Возвращение в А”, уже полностью смонтированную. Там есть удивительные по пронзительности и трогательности эпизоды, которые совершенно не свойственны были Егору до этой картины. Я думаю, что как раз общение с людьми другой национальности и нахождение на другой территории дало ему это дыхание. Когда складывается такой симбиоз, мозаика многих культур, возникает что-то такое божественное, что объединяет всех людей.
– Очень сложно потом “делить” фильмы…
– Вот этого я не знаю, как разделить. Искусство так же неделимо, как Бог. Человек искусства принадлежит миру, так уж устроено.
– А как же гордость страны за своего сына?
– Имейте сыновьями художников, и все будет хорошо. Шагал – он кто? Еврей? А Левитан? Они оба – русские художники, несмотря на кровь, которая в них течет. Давайте гордиться художниками, которые работали на нашей земле. Тем, что они есть.