Чтобы заполучить Розу-Булочку (она же девочка Айгуль, она же старуха Шапокляк) в свой фильм, режиссеры выстраиваются в очередь. А ведь лет пять лет назад, когда ее упросили-уговорили сниматься в продолжении телесериала “25-й километр”, всенародная любимица, актриса театра и кино Газиза Абдинабиева была фактически лежачей после инсульта.
От девочки Айгуль до старухи Шапокляк
– Соглашаясь играть, тряслась от страха. И не только потому, что еле передвигалась, – я же до сих пор плохо владею русским, – рассказывает актриса. – Когда много лет назад пригласили в сериал “Перекресток” на роль Розы-Булочки, хотела даже отказаться из-за этого. Но ассистент режиссера сказала: “Апай, всего только один выход”, а потом я и сама тоже подумала: “А чего это я отказываюсь, если все другие актеры мечтают сняться в первом казахском сериале?”.
Все говорят, что хорошо играла, но в окружении таких талантов, как Касым Джакибаев и Бикен Римова, поневоле приходилось быть на высоте.
Касым-ага мне очень помог своими советами. “Ты, девка, говори членораздельно", – говорил он и подчеркивал в тексте слова, на которые нужно было делать акцент.
А в “25-м километре”, к счастью, окружение попалось хорошее.
Кино – это вообще коллективная работа. Поэтому, когда приглашают на роль, я обычно досконально узнаю, с кем в паре придется играть.
В знаменитой картине “Гараж” Эльдар Рязанов сумел собрать блестящую плеяду – Марков, Немоляева, Гафт, Мягков, Ахеджакова… Поднимая и поддерживая друг друга, они сумели создать киношедевр. На мой взгляд, казахское кино потому и уступает тому же российскому, что наши режиссеры, желая сэкономить, приглашают за копейки чуть ли не первого прохожего с улицы. Меня, как профессиональную актрису, очень задевает такой подход. Зритель потому и захотел увидеть продолжение “25-го километра”, что режиссер постарался собрать не посредственных, а хороших актеров. А мы уж постарались показать всё, на что способны. Партнеры – Саят Мерекенов, Сакен Ракишев и особенно Жанна Куанышева – очень помогли мне при раскрытии образа моей героини, передовой доярки, депутата Верховного Совета Карлыгаш Наймановны.
– А вы, Газиза-апай, возраст скрываете или можно сказать об этом?
– А чего скрывать? Слава Богу, что дожила до 70 лет. Если не выгляжу на свои годы, будем считать, что силы мне дает моя работа.
– Сколько вам было лет, когда вы играли девочку Айгуль в детской передаче “Волшебные буквы”?
– Когда я там немножко заартачилась: “Сколько можно играть девчонок? Мне уже 60”, редактор телеканала “Хабар” Серик Абасшах поправил: “Вам не 60, а всего 59 с половиной”. Ну я и стала экспериментировать: половину лица прикрыла пышными бантами, на шею повязала шарфик, на голову – беретик, натянула короткую юбчонку, и получилась озорница Айгуль. Дети после той передачи подбегали ко мне на улице с вопросом: “Вы Айгуль?”.
После этого я сыграла бабушку Санжара и Кайсара в детском фильме молодого режиссера Ахата Ибраева.
Немножко сумасшедшая, похожая по выходкам на старушку Шапокляк, только добрее ее, моя героиня словно бегает наперегонки со своими внуками.
То она хочет стать писательницей, то решает научиться ездить на велосипеде, то, вспомнив о мечте юности – стать моделью, вместе с внучкой шьет девичьи наряды, которые сама же и носит… Таков был замысел режиссера, и я его полностью приняла.
Актриса второго плана
– В кино вы играете только комедийные роли, а в театре – драму.
– О-о! Театр – это моя любовь. Играла Анну Андреевну в “Ревизоре”, Аркадину в “Чайке”, Маржан в “Каракоз” Мухтара Ауэзова, княгиню Мягкую в “Анне Карениной”… Ежедневные изматывающие репетиции в театре помогают в кино быстрее вжиться в роль и создать образ, чего не скажешь о нетеатральных актерах. Последние, на мой взгляд, больше заняты обслуживанием роли, а не созданием образа. А в кино у меня в самом деле в основном комедийные роли. Этот жанр совсем нелегок. Если бы было так, все стали бы клоунами.
– А как вы стали актрисой?
– Сколько себя помню, всегда хотела ею быть. Я не знала, что есть актеры кино и театра, я просто обожала Розу Багланову, которую все называли артисткой. Она моя землячка, а в наших краях много таких певучих. Я не исключение. Бывало, с другого берега Сырдарьи кричу паромщику: “Ата!”, а он восхищается: “Ну и голосистая же ты!”. Бабушка всемогущая
Первый мой выход на сцену состоялся 16 марта 1968 года. Я играла главную роль в спектакле Виктора Пусурманова “Почему не проснулась Махаббат?”. Моя героиня, прощаясь, должна чмокнуть в губы уезжающего одноклассника и сказать ему: “Ну а теперь иди”, а я стесняюсь партнера! Все два месяца, что шли репетиции, упрашивала режиссера: “Можно, я это сделаю завтра?”. Готовая вот-вот упасть в обморок в день премьеры, пробормотала что-то парализованным языком. В чувство меня привел хохот публики.
С того первого выхода прошла, кажется, целая вечность, а у меня все еще пересыхает во рту, когда собираюсь выйти на сцену.
Волнуюсь страшно. Чтобы на тебя смотрели, надо завладеть вниманием зала. От этого и появляются шрамы на сердце.
– А была роль, о которой мечтали, но не успели?
– В молодости я мечтала сыграть Баян и Актокты, но этих спектаклей не было в репертуаре Казахского ТЮЗа имени Габита Мусрепова. Консерваторский однокашник Нурганат Жакипбаев, слыша мои стенания, “успокаивал”: “Твое амплуа – острохарактерная актриса второго плана”. Я обижалась (в молодости трудно мириться с этим), а теперь думаю, наверное, он был прав.
Главное – создать образ, а для этого надо дружить с головой и работать до седьмого пота.
В молодости я была очень даже ничего: смазливенькая мордашка, толстенные, с кулак, косы до колен, да и играла неплохо, а режиссер, покойный Виктор Пусурманов, ругал меня не переставая. Я, слыша эти, как мне казалось, несправедливые упреки, в слезах убегала с репетиции. Через некоторое время ищет меня: “Куда она ушла? Будет она работать или нет?!”. От страха, что режиссер выгонит меня со своего спектакля, торопливо высовывалась из-за кулис: “Буду! Я здесь!”. И, вытерев слезы, мчалась на репетицию. Позже, когда преподавала в академии искусств, Виктор Станиславович, увидев меня, все подшучивал: “Ну, как дела у нашей профессорши и воистину народной артистки?”. А я не оставалась в долгу: “Вот за что мы меня все время ругали? У меня ведь получалось не хуже, а лучше, чем у других”.
– “Я знал, что из тебя выйдет толк, поэтому мне важно было научить тебя работать, а ты все пыталась выехать на хорошеньком личике. А что будешь делать завтра, когда состаришься?”.
Фундамент, созданный в те годы, очень помогает мне сейчас – от режиссеров нет отбоя. Когда в 2012-м серьезно приболела, кино в лице режиссеров Игоря Пискунова, Эли Гильман и совсем еще молодого Ахата Ибраева, можно сказать, вытащило меня с того света. Они так и сказали: “Апай, хватит отлеживаться, пора на съемочную площадку”. А потом проекты посыпались один за другим. “Санжар-Кайсар”, “Кемпир”, сериалы “Зауал”, “Суйе бiлсен”, “Бабушка-детектив”… Причем, как это по-русски… э-э… без меня меня женят: режиссеры просто ставят перед фактом.
– Условия по гонорарам диктуете, конечно, вы?
– Не диктую, мне создание образа важнее денег. Я же все понимаю – экономика наша пока не позволяет платить актерам высокие гонорары, поэтому и не капризничаю.
Роль жены и матери
– Какую роль в вашей артистической карьере сыграло семейное воспитание?
– Мои родители не знали грамоты, но были людьми высокой внутренней культуры. Когда я на кого-то обижалась, отец Абдинаби успокаивал: “Не опускайся до уровня завистников и сплетников”. И я на недобрые взгляды отвечала доброжелательной улыбкой. Но таких взглядов было мало (а может, времени нет оглядываться на это?), в основном меня окружают хорошие люди. До перехода в Театр имени Ауэзова 25 лет отслужила ТЮЗу имени Мусрепова, и, слава Богу, до сих пор дружу с коллегами оттуда.
– Если вашего отца звали Абдинаби, то почему в юбилейной афише написали Газиза Мукаш-кызы?
– Я не знаю, кто эту глупость придумал. Человека по имени Мукаш нет даже среди родственников. И вообще, я не люблю, когда меня называют по отчеству. Я для всех Газиза, Газиза-апай, а некоторые еще называют Розой-апай по имени моей героини из “Перекрестка”. Наша тётя Роза
В детстве я и сестры носили фамилию Абишевы. Отец нам говорил иногда, что она не наша, но на все расспросы отделывался односложным: “Вам это знать ни к чему”.
Я хоть и родилась после войны, но знала, что наша семья, спасаясь от голода и репрессий, колесила по стране, родители успели пожить даже в Киргизии.
В окрестностях Кзыл-Орды осели в 1939 году. Потом была война, отец попал в плен… Я его уважала безмерно, каждое слово моего коке было для меня, как статья Конституции, а он был прозорлив необычайно. Бывало, взглянет на человека и тут же ставит диагноз: “Сглазили тебя, потому и сил нет глаза поднять”. Прочитает молитву – и, глядишь, человек повеселел.
А мама была удивительно тихой и безропотной женщиной. Ни разу не осмелилась спросить у отца, куда он направляется или когда вернется.
Я пошла не в нее: всегда была бойкой, поэтому отец, наверное, и выделял меня среди трех своих дочерей. Учил скакать на коне, а через Сырдарью плыть против течения. За мои бесконечные расспросы дал прозвище: “Мынау не? Анау не?” – “Что это? А это?”. Я за ним до седьмого класса ходила хвостиком. Благодаря ему знала “в лицо” всех степных птиц и название каждой травинки. Я вообще очень похожа на него. Он никогда не собирал никакого богатства, и у меня тоже сейчас нет ничего лишнего, мои сыновья, пока были маленькие, разъезжали по пустой квартире на велосипедах.
Коке говорил: “Мне важно, чтобы люди сказали, что дочь Абдинаби не опозорила имя отца. Если свернешь с пути, я и с того света всё увижу”. – “А как ты увидишь, если тебя уже не будет?” – “А я прилечу на землю птицей или бабочкой”. И добавлял: “Придет время, и ты прославишь мое имя”. И я, стараясь оправдать его бесконечную веру, стремилась везде быть первой. Но у нас, у казахов, ведь как?
Даже имея 10 дочерей, люди чувствуют себя бездетными, если нет рядом сына.
Наша мама после долгой болезни умерла, когда ей было всего 55. Мы с сестрами (их у меня две, обе старшие) решили, что нельзя отцу оставаться одному, и, не дожидаясь сорока дней после смерти матери, старшая из сестер сосватала коке не старую еще женщину. Нам всем очень хотелось, чтобы у него был наследник. Я уверена, наша мама вовсе не была бы против этого. Брат родился, когда отцу было уже 67. Он учился в пятом классе, когда нашего коке не стало.
– Артисты редко бывают счастливы в семейной жизни, а как у вас?
– К созданию семьи я всегда относилась серьезно. Кем бы женщина ни стала – академиком, космонавтом или суперзвездой, главная ее миссия – продление рода.
И если мой муж до сих пор меня терпит, значит, во-первых, мне попался неплохой парень, а во-вторых, я смогла совместить порывы души (театр и кино) с ролью жены и матери.
Недавно исполнилось 45 лет, как мы вместе. Наш друг, домбрист Рахим Тажибаев, собираясь нас знакомить, так и представил меня будущему мужу: “В нашей общаге (общежитие министерства культуры) есть не девушка, а огонь: и корову подоит, и печку растопит, и хлеб испечет”. В те годы эти умения очень ценились: приезд в аул к родителям был не только праздником, но и помощью по хозяйству. Муж к миру искусства не имеет отношения (он всю жизнь проработал снабженцем), но человек он надежный и понимающий мою работу.
Терпеливо ждет меня с гастролей, создает условия, чтобы мне дома было уютно, а театральную жизнь знает получше, чем я.
И родители его тоже были хорошими людьми. На “советы” доброжелателей “не баловать сноху”, то есть меня, отвечали: “Газиза сама знает, как ей поступать”. Теперь и я тоже стараюсь с таким же пониманием относиться к своим невесткам.
– А ваши дети тоже актеры?
– Боже упаси! Нет никаких гарантий, что актерская профессия обеспечит верным куском хлеба. Поэтому и спиваются многие актеры, что нет надежной почвы под ногами. Сумевших вырваться вперед единицы, а быть одним из многих – незавидная судьба. Уж лучше быть хорошим рабочим, чем плохим актером. Оба моих сына окончили университеты, работают менеджерами в иностранных компаниях, женаты. Внуки (их четверо) – самое высокое мое счастье.
АЛМАТЫ