Кто впервые слышит ее, одновременно удивляется и радуется тому, что в Казахстане еще есть такие певицы. Обладательница колоратурного сопрано – самого высокого и гибкого женского голоса, – Жамиля Баспакова является солисткой двух главных оперных театров страны – алматинского и астанинского.
Наравне с вокальной деятельностью значительную часть ее жизни сейчас также занимает учеба. Жамиля оканчивает аспирантуру в Алматинской консерватории и на пару с дочерью-второклассницей посещает языковые курсы.
…Между репетицией и походом в книжный магазин за учебником психологии и состоялась эта беседа.
Постановка отняла… 5 килограммов
– Сейчас вы задействованы в постановке оперы Гаэтано Доницетти “Лючия ди Ламмермур”. Раньше в театре Абая она уже ставилась в концертном исполнении…
– Она действительно была в репертуаре театра, но из старого состава задействованы только я и Султан Байсултанов. А молодежь учит ее с нуля. Произведение очень мелодичное, запоминается хорошо, но его тяжело петь в техническом плане.
– Волнуетесь?
– “Лючию ди Ламмермур” ставит российский режиссер Юрий Александров. Он очень часто сотрудничает с нашими театрами, и я уже участвовала в его постановке оперы “Риголетто” на сцене астанинского театра. Партия Джильды сама по себе очень сложная. Признаться, в техническом плане для меня на одной чаше весов стоит Джильда, а на другой – все остальные партии. И когда Александров ставил “Риголетто”, то у него Джильда на сцене падает, бегает, во всех положениях поет. Партнер меня кидал на одну руку, на другую. Я висела на них, и при этом мне надо все идеально спеть. На той постановке я сбросила пять килограммов. И уж не знаю, что Александров на “Лючии” сделает. Может, опять устроит беготню по всей сцене. Кстати, в “Турандот”, которую также ставил Юрий Исаакович, у меня была небольшая партия Лиу, но и там он столько напридумал! Однажды на репетиции я неудачно шагнула и вывихнула ногу. Голень сразу отекла, мне пришлось петь с эластичным бинтом, как спортсмену. Так на премьеру и вышла.
– К разговору о премьерах. В последней громкой постановке ГАТОБ – опере “Томирис” – вы эффектно исполнили главную партию…
– Да, это был очень интересный эксперимент. Прежде всего там обращала на себя внимание непривычная современная музыка, которая в плане разучивания и запоминания занимала много времени. Готовиться к “Томирис” я начала заранее, чуть ли не за полгода, потому что у меня уже был подобный опыт. Это “Золотой петушок” Римского-Корсакова. Там тоже сплошь и рядом встречались непростые интервалы. Добавлял забот сложный текст. Когда я выписала его мелким почерком, у меня получилось около семи страниц. Другое дело итальянские оперы. Они легче запоминаются, потому что в них нет сложного литературного текста. “Я тебя люблю”, “Ты меня убил”, “Мы все вместе” и тому подобное…
Делайте выводы сами
– Вы готовите оперы по нескольку месяцев, разучиваете сложные арии. А вас не задевает, что почему-то интерес публики и той же прессы прикован не к серьезным артистам, а к нашим поп-звездам, у которых ни голоса нет, ни особого таланта?
– Нет. Абсолютно. В театре я с 1992 года, и поначалу, когда сталкивалась на разных мероприятиях с поп-исполнителями, думала: “Боже мой, все вокруг них носятся, платят несусветные гонорары по сравнению с нашими”. А потом просто поняла, что это, по большому счету, однодневки, которые сегодня есть, а завтра нет. Я знаю, в России – “Блестящие”, на Украине – “ВИА Гра”, у нас тоже есть что-то такое, но в моей голове даже не задерживаются их названия. Очевидно, должны быть такие коллективы на потребу нынешним вкусам.
– Но почему-то внимание журналистов к ним выше…
– Журналистов? Вы же знаете, что они в основном пишут. Куда звезда поехала, на какой тусовке выступила. Всё. Если мы говорим о серьезных артистах, то для них важно, в каком солидном издании появится критическая или аналитическая статья, а не просто заметка о том, где вы успели засветиться или купили новую машину. Не в обиду будет сказано нашим репортерам, но журналистика на тему культуры – это то, чему надо учиться всю жизнь. В России, конечно, существует большая традиция в этом смысле. В Москве, например, музыкальных театров столько, что между ними существует конкуренция. А если взять драматические, то их еще больше – мастерские, студии. И люди в них идут. Значит, им это в интеллектуальном, музыкальном, литературном плане нужно.
– Стало быть, у нас это пока не нужно, вы хотите сказать?
– Можно просто посмотреть на количество афиш в нашем городе и сделать выводы.
Нельзя сравнивать с Россией
– Мои знакомые академические музыканты говорят, что исполнительский уровень, в частности, в Алматы, падает. При наличии денег в концертных залах могут выступать все кому не лень. Вот и вы говорите, что в России бездарей критики могут разнести, а для Казахстана это что-то нереальное.
– Тут нельзя сравнивать. Российская или немецкая публика воспитана на традициях своих композиторов: Глинки и Рахманинова, Бетховена и Шумана. И все это идет со времени, когда классическая музыка только зарождалась – с XVII, XVIII веков. Но у нас-то этого не было. А традиции тем и хороши, что передаются из поколения в поколение. То есть со временем вырастали не только профессиональные исполнители, но также создавалась публика.
А насчет того, что у нас не тот уровень исполнительства, могу ответить так. Я, например, училась всему здесь. В нашей консерватории, у наших педагогов. Причем нельзя сказать, что мне от природы достался такой беспроблемный голос. Я до сих пор над ним продолжаю работать. И все свои профессиональные навыки я также приобрела в Казахстане. Но, к примеру, во время гастролей по Украине публика высоко оценила мой уровень. А украинцев сложно удивить, потому что они все очень певучие, у них каждый второй ребенок ходит в музыкальную школу.
Помню, я пела в Харькове первую арию Виолетты из “Травиаты” Верди. В середине этого номера есть остановка на ноте до третьей октавы (очень высокая нота. – Прим. авт.), которую нужно было выдержать очень тихо, что довольно сложно. И публика мне устроила овацию минут на десять, наверное. Хлопают и хлопают. А я думаю: “Когда же они прекратят? Надо дальше петь, потому что ария еще не закончилась, мне в конце ми-бемоль (еще более высокая нота. – Прим. авт.) поставить надо. Им я точно зал добью”. Спела ми-бемоль. Аплодисменты хорошие, но меньше, чем после до. Я сначала не поняла, почему. Потом ко мне подошла главный концертмейстер театра со словами: “Вы нас удивили прежде всего тем, как вы тонко владеете своим голосом, и тем, как можете его применять”.
А недавно я была в Узбекистане на фестивале “Тошкент бахори”, куда приехали артисты Московского музыкального театра им. К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко. И от них я тоже слышала очень теплые отзывы. Выходит, не так все плохо с казахстанскими артистами (смеется).
Дух пятой студии
– Когда певец с таким редким голосом, как у вас, становится зрелым исполнителем?
– Все зависит от того, насколько вы заняты. В моей исполнительской практике выпал значительный временной пласт, когда в 90-х годах была разруха и театр закрывался на ремонт. Нельзя сказать, что эти годы для меня прошли совсем вхолостую. Однако, думаю, я использовала свой потенциал процентов на тридцать. Получается, что нынешнюю свою форму я наработала буквально за то время, когда театр открылся после ремонта в 2001 году. И не скажу, что я была сильно занята в спектаклях, потому что на нас, колоратурных сопрано, постановок не было. По большому счету, “Лючия ди Ламмермур” – первая опера, которую в театре делают специально для нашего голоса. Таким образом, я свой вокал оттачивала, лишь начав петь большие сольные концерты с оркестром. Вот там и нарабатывался мой запас прочности, когда за раз приходилось исполнять с десяток развернутых “махровых” арий. А попробуйте попросить кого-то из молодых, чтобы спел такой сольный концерт – не споет.
А еще однажды у меня состоялась запись компакт-диска в Москве с очень уважаемым коллективом – Большим симфоническим оркестром им. П. И. Чайковского. За четыре дня нужно было отписать 11 вещей. Сейчас забавно это вспоминать, но мне постоянно что-то мешало. И дирижер Владимир Понькин заметил, как меня все отвлекает. Он велел мне снять все кольца и даже обувь. Так я стояла в студии босиком и пела.
Мы работали в знаменитой пятой студии, где в свое время записывался дирижер с мировым именем Евгений Светланов. И самое интересное, что после той записи я заметила большой скачок. В течение полугода практически не распевалась, а голос при этом звучал – такой мощный заряд я там получила. Может, это сама студия повлияла, ее дух, традиции… Я в это верю.
Фото Руслана ПРЯНИКОВА и Ивана БЕСЕДИНА
Артем КРЫЛОВ