Советский Союз и появился на свет, и помер в декабрьскую стужу. Родильной палатой стал ему Большой театр в Москве 1922 года, а хосписом, где его умертвили, – небольшая охотничья дача “Вискули”. Дней жизни, учитывая високосные годы, выпало ему 25 тысяч 195.
Я занимался документальным кино. Один из проектов дал возможность встретиться и поговорить с непосредственными участниками тех событий.
Дело было в 2001 году.
В Минск съемочная группа прилетела утром. Гостиница была в центре, неподалеку от резиденции Лукашенко. Скрипучий паркет и въевшаяся в стены табачная горечь. Вышел, чтобы пройтись, осмотреться. Город поразил чистотой, безлюдьем (кажется, был выходной) и какой-то музейной опрятностью. Вулiца Ленiна. Вулiца Кiрава. Рекламы никакой. Магазинные вывески бесхитростны и простодушны: “Малако”. Или “Харчовыя тавары”.
На моей аккредитационной карточке значилось – Уладзимер Рэрых. Крепко и выразительно.
Я вернулся в номер, где обнаружил парня в синем комбинезоне. Он озабоченно открывал и закрывал дверь, ведущую из прихожей в комнату. “Тю-у-у! – пропел он обескураженно. – А ви вже пришли? А я тутай дверочку починяю…”. На вопрос, что за поломка приключилась, парень взволнованно отвечал: “Да ну як же ви не видзите, що она порченая? Ви когда надолго уйдете, скажите коридорной, я зайду и доделаю. Адпачывайце!”. Исчез. Я позвонил в номер сценаристу фильма, Стадничуку. Спросил, к тебе уже приходили дверочку починять? Он изумился: откуда ты знаешь? Смех и грех. Я шел к выходу, коридорная верещала вслед: “Так ви, наконец, уходзите? Так я позвоню Вице, он придет додзелывать вашу дверочку!”. Речь белорусская певуча и мила слуху. Валяйте, ответил я, махнув рукой.
Резиденция Шушкевича оказалась на краю города, в спальном районе, в типовом 16-этажном жилом доме. Провонявший кошками подъезд. Двери нараспашку, без кодовых замков.
Тесный, как гроб, поставленный на попа, вдобавок злобно скрежещущий, поминутно содрогающийся лифт, медленно вздергивающийся на заданный этаж. Просторная трешка “улучшенной планировки” с нежилым духом, неубранная, с грязноватыми обоями, с табачным перегаром. Штаб-квартира Белорусской социал-демократической грамадяны. В прихожей нас встретил сам Станислав Станиславович, ее предводитель. Проводил нас в гостиную, где почти не было мебели, лишь обширный рабочий стол да пара разномастных стульев. Большое окно без штор выразительно освещало честную бедность гонимого оппозиционера. За спиной Шушкевича висело прикнопленное к стене полотнище: белый квадрат с красным “кирпичом”, какой изображают на дорожных знаках.
Он оказался горячим собеседником, что забавно противоречило его плюшевому облику периферийного профессора. Порой выглядел нешуточно злобным, желчным, язвительным.
Яростно гневался, когда речь заходила о Лукашенко или Горбачеве. С отвращением развенчивал версию о том, что подписание Беловежских соглашений происходило в перерывах между обильными возлияниями.
Столы были накрыты, говорил он с гордостью гостеприимного хозяина, и чего там только на них не стояло! Но поймите, нам же не до того было! В бане, да, попарились, массаж нам всем сделали хороший, но когда все документы были подписаны, то одну бутылку коньяка на шестерых и ту не прикончили! О Назарбаеве сказал так: “Борис Николаевич при нас ему звонил, приглашал, но Нурсултан Абишевич, человек восточный и мудрый, все-таки не приехал”. А напоследок сказал, что ни минуты не испытывал чувства вины: “Это главное, что случилось в моей жизни, и я счастлив, что участвовал в этом грандиозном историческом событии!”.
Прилетели в Киев.
Лучезарный город, в котором хочется жить долго и умереть в одночасье. В кафешках и ресторанчиках я напропалую заказывал борщ с чесночными пампушками и честно пытался говорить на украиньской мове. Тщетно. Гарные дивчины, грудастые официантки, смотрели на меня недоуменно и в лучшем случае переходили на снисходительный суржик. Потом мы снимали городские планы. Остановился возле нас строгий дед: “Ось, бачте, люди, яку гарну працу спроворили соби эти дюжие хлопцы! То ж не мешки ворочать, га?”.
Дивный город.
Кравчук принимал нас в громадном кабинете, расположенном в дальнем углу пятого этажа Дома правительства. В предбаннике обреталась немолодая строгая дама, видимо, секретарша раньшего времени. Борис Стадничук утверждает, что там еще был bodyguard столь же преклонных лет, но я его не запомнил.
Леонид Макарович оказался вальяжным барином средней руки. Из тех, которые, вероятно, наполняли Малороссию в отдаленно прежние времена. Неторопливый в движениях, несуетный в речах, снисходительный, артистичный, как все украинцы, с такой вот игривой искоркой в умных глазах. Было очевидно, что “ничого особлывого” он не расскажет. Но воронка беседы затягивает, поэтому пару раз он безобидно для себя проговорился: “Вы ж поймите, в конце 70-х и в начале 80-х я уж был при заметных партийных должностях, много ездил по республике. И шо я видел? Да я вас умоляю. Вы ж не поверите. В некоторых селах хаты были крыты даже не камышом, а соломою!”.
О “Вискулях” рассказывал, что они (прэзыдэнты), страшась “жучков”, много гуляли по близлежащему лесу, балаболили и, не признаваясь друг другу, дико мандражировали, ожидая, что вот сейчас из чащи выскочат автоматчики и покрошат их в мелкий винегрет.
“Все ж таки Михал Сергеич оказался демократом. Борис Николаич на его месте не задумался бы”. Бутылка коньяку, рассказанная Шушкевичем, превратилась у Кравчука в недопитую бутылку шампанского. Я вас умоляю.
Он рассказал историю, которая нас по-настоящему рассмешила. Заметив успех, он, как истинный артист, проговорил ее несколько раз с едва заметными дополнениями: Кравчук после “Вискулей” вернулся наутро в Киев. И вдруг кремлевский звонок: “Леонид Макарыч, здорово. Это Горбачев. Што вы там вчера натворили в Белоруссии? Весь мир на ушах стоит!”. Президент Украины выждал паузу и ответил: “Михал Сергеич! А шо такого? Я вас умоляю! Я тоже с утра слушаю Си-эн-эн, Би-би-си и “Голос Америки”. И ничого такого особлывого не приметил!”.
Кайфанул.
Прощаясь, Кравчук сказал: “Я не каюсь. И ничего не страшусь. Иду один, без охраны, пешком по Андреевскому спуску до Подола, и мне все машут руками: Леонид Макарович! Здоровеньки булы! Я все правильно зробив…”.
Хай будэ так.
Стояли у подъезда Дома правительства, ждали свое авто. Вдруг Стадничук говорит: “Видел? Мимо нас только что проехал членовоз, где сидела Юлия Тимошенко…”. Но я ее не приметил. До Майдана оставалось еще полтора десятка лет. Возвращались через Москву. В домодедовской толпе бросались в глаза ряженые: “Ленин”, “Сталин” и “Брежнев”. Была тогда такая мода. Их охотно приглашали на “корпоративы”, которые тогда только расцветали. Стадничук не выдержал и стал задирать “Ленина”: что же вы так опростоволосились-то, Владимир Ильич? Тот нисколько не стушевался, сунул руки за жилет и вполне достоверно проблеял: “Гм, батенька. А это мы еще посмотГим, кто опГостоволосился!”.
Рейс был ночной. Я проснулся по нужде и отправился к отхожему месту. Свет был притушен. В серединном ряду “баклажана” Ил-86 сидели: Ленин, Сталин и Брежнев. Леонид Ильич ощутимо похрапывал, рот его был раззявлен.
Вот напишешь такое в сценарии или в романе, и скажут: ну, брат, перебор! Эк тебя занесло!
А ведь это чистая правда. Я ведь не обманщик, я – документалист.
А кино мы сделали. Но его показали только однажды, в день десятилетия независимости Республики Казахстан. Но, говорят, его потом “размагнитили”. То есть уничтожили. А ведь участниками фильма были Нурсултан Назарбаев, Егор Гайдар, Михаил Горбачев, Леонид Кравчук, Станислав Шушкевич.
Но, говорят, “размагнитили”
Пусть так. Им виднее.