Последние 7 лет живет в Барселоне и работает в Центре геномной регуляции. Его десант в Казахстан организовали научно-образовательный фонд им. академика Шахмардана Есенова и компания Sheberbuild. Удачный повод узнать, что нового в науке и как она помогает бороться с самыми злобными заболеваниями.
Про клеточные технологии
– По прогнозам американцев, в период 2012–2030 гг. количество людей, у которых будет диагностирован рак, вырастет на 50 процентов, а количество смертей от заболевания возрастет на 60 процентов. Наверняка всех волнует вопрос: можно ли излечить рак?
– Иногда – да, иногда – нет. Хотя мне не очень нравится, когда вопрос ставят так. С тем же успехом можно задать вопрос: излечим или нет человек? Важно понимать, что есть типы рака, лечение которых идет очень хорошо, а есть те, в лечении которых дела обстоят плохо. Победить рак полностью мы не можем, как не можем остановить эволюционный процесс.
– Но в ваших лекциях вы утверждаете, что можно добиться значительного прогресса и здесь.
– Разумеется. Суть в понимании того, что мы называем раком. Ключевое определение Национального института рака США (крупнейшее научно-исследовательское заведение в этой области): рак – это набор связанных заболеваний, в процессе которых некоторые клетки тела начинают делиться безостановочно и распространяются на окружающие ткани. Человеческий геном состоит из порядка 20 тысяч генов, и есть масса способов что-то в них сломать, притом сломать непреодолимо. К сожалению, многие врачи, которые хорошо лечат, “режут” опухоли, не понимают, в чем состоит глубинный, на молекулярном уровне механизм развития рака, не понимают природу заболевания.
– И насколько нов такой взгляд на заболевание?
– Мы дошли до такого понимания, как только начали серьезно изучать молекулярную биологию. На мой взгляд, качественный переход произошел в 2005 году, когда в США открыли ресурс, посвященный проекту Cancer Genome Atlas (“Геномный атлас рака”). Проект собрал десятки тысяч образцов опухолей, описал 33 основных типа рака. Вот тогда и началась эра нового понимания. В процессе жизни во множестве клеток возникают все новые поломки, и рак – результат накопления этих поломок в большой и сложной машине, это наша плата за то, что мы многоклеточный организм. В биомедицинской практике эти знания в конечном итоге приведут к тому, что врачи начнут смотреть при лечении на генетику конкретного человека.
– То есть? Никаких “аспиринов” для всех и от всего, а каждому конкретному человеку – индивидуальное лекарство от рака?
– Уверен, что более универсальных лекарственных препаратов против рака, чем те, что у нас уже есть, не будет. Мы уже достаточно хорошо понимаем некоторые “простые” типы рака, и от них есть эффективные лекарства. Они спасают некоторую долю пациентов, но дальше их универсализм теряется. Уже понятно, что важную роль в поисках индивидуальных лекарств будут играть клеточные технологии, которые пока очень дороги. Главное их отличие от современной химиотерапии, когда мы жестко “бьем” раковые клетки, нанося сильный удар и по здоровым клеткам, в том, что в клеточной терапии мы пытаемся переобучить клетки нашей иммунной системы так, чтобы они целились на раковые.
– Подход можно применить и к другим, более простым заболеваниям, не так ли?
– Конечно. Если речь не идет о случаях, в которых весь организм “пронизан чем-то плохим”. К примеру, генетические заболевания, когда “весь организм неправильный”. С помощью технологии CRISPR (редактирование геномов – перспективное направление в современной генной инженерии) мы уже умеем чинить некоторые поломки, но только в одной или нескольких клетках. Человек же состоит из многих миллиардов. Можно, конечно, пытаться чинить наш геном в самом “начале жизненного пути”: из Китая пришла новость, что там смогли внести изменения в эмбриональные клетки организма. Но выращивать эти эмбрионы пока официально запрещено, поэтому мы не знаем, что было бы дальше.
Но как только пришли кашпировские и чумаки…
Петр активно участвует и в образовательных проектах для российских и не только школьников, среди них зимние и летние научные школы, лагеря для старшеклассников, серьезно интересующихся наукой.
– Проект школы молекулярной и теоретической биологии мы начали в России, а последние годы проводим его в Испании. Идея в том, что мы собираем летом в одном месте мотивированных школьников 9–11-го классов и даем им возможность поработать в настоящих лабораториях с учеными. Дети получают возможность убедиться воочию, что такое настоящая наука. Некоторые проекты в школе заканчиваются публикацией полноценных научных работ. В этом году школа будет проводиться уже в шестой раз, за это время ее участниками стали уже около 300 ребят. В последние годы на 80 мест в нашей школе мы получаем 600–900 заявок со всего мира. Кстати, за время наборов к нам поступило и 7 заявок от казахстанских школьников. Они, к сожалению, не прошли, но мы искренне надеемся, что в будущем это случится. Вашим ребятам надо учиться осознавать свои собственные интересы и формулировать их, не забывая об искренности, чтобы формулировки в заявке соответствовали их собственному образу мыслей, а не были взяты извне.
– Есть какие-то планы организовать подобное в Казахстане?
– Мы всегда открыты для партнерства, пока я только обсуждал с местными коллегами возможность организовать что-либо совместно. Для начала, может, не большую школу, а что-то вроде маленьких интенсивов – одна неделя и 2–3 ученых со школьниками или студентами. Я знаю немало людей, которые готовы помочь и наладить какую-то интеллектуальную “движуху” здесь.
– Что вообще происходит с этими ребятами по окончании вашей школы?
– Цель всего этого для нас, организаторов, – вырастить поколение, способное делать свой информированный выбор в отношении всего, чего угодно: выбора лекарств, голосования на выборах, да и попросту того, как им жить. Лично мне крайне важно показать им, что я знаю и умею, чтобы дети увидели, что такое современная наука, и приняли решение: хотят ли они связывать свою жизнь с этой средой. Даже те ребята, которые не продолжают заниматься биологией, поддерживают общение друг с другом. Кто-то идет дальше: находит лабораторию, где его готовы принять на стажировку, у нас начинается программа спонсирования таких стажировок. Многие возвращаются в школу волонтерами, кто-то организует свои собственные школы.
– На вашей лекции в КазНУ о первых шагах молодых ученых вы заметили, что взрослые безнадежны. Поясните почему.
– Я действительно считаю, что мы, взрослые, в известном смысле безнадежны. Наше воздействие на мир скорее негативно. Единственное, что мы можем сделать, – передать частичку своих знаний, труда, понимания мира молодым, чтобы они сами разобрались, как вернуть мир в позитивное русло. Я хочу подтолкнуть молодых к тому, чтобы их выбор всегда был информированным и осознанным. Я надеюсь, то, что мы делаем, – это и образование, и мотивация. В этом смысле я против вульгарной популяризации науки, особенно для взрослой аудитории. В советские годы была популярной умная телепередача “Очевидное – невероятное”. Все ее смотрели. Но как только пришли кашпировские и чумаки – эти же самые взрослые люди, вчера смотревшие Капицу (ведущий передачи, замечательный ученый-физик), бросились ставить банки перед телевизорами и заряжать воду. Те же самые люди. Потому взрослые и безнадежны.
Роман РАЙФЕЛЬД, Алматы