– Понимаете, Володя, – ответил он в своей мягкой, чуть вкрадчивой манере. – Это слишком громко сказано. Однажды я был ему представлен. На улице, при случайной встрече. Он оказался крупным, лохматым, чернявым, как цыган, и длинноруким. Моя ладошка просто утонула в его пожатии. А голос имел глуховатый. И совсем не было у него зубов. Нас познакомила Клара Турумова, его жена.
– Не знаю, как спросить… Клара Файзуллаевна… Жива-здорова?
– Да! Не сомневайтесь! Она по-прежнему в Москве, недавно говорил с нею по телефону. Понимаете, они держались вместе – Клара Турумова, Тамара Мадзигон и Люда Варшавская (Енисеева). Такие вот почти легендарные филологические грации тех лет. Я их слегка побаивался, хотя был старше на два курса. Между прочим, Домбровский ходил просить руки Клары Турумовой у Якова Игнатьевича Варшавского, отца Люды Енисеевой…
– Но почему?! У Клары не было родителей?
– Была мама. Наверняка он нанес визит и ей. Но, понимаете, Яков Игнатьевич был все-таки старше Домбровского на 5 лет и, видимо, считался как бы старостой среди ссыльных. Он ведь в свое время работал личным секретарем у Карла Радека…
Меня такие приветы из “раньшего времени” будоражат и пьянят. Они делают мутную, пыльную, заляпанную историками картинку прошлого графически отчетливой и достоверной, как гениальные фильмы Алексея Германа.
И я не понимаю, почему за четверть века свободы никто из наших деятелей экрана не сделал даже попытки экранизировать “Хранитель древностей”, уж не говорю о “Факультете ненужных вещей”.
Я еще застал Жардема Байтенова, Арарата Машанова – намеренно произношу эти имена, которые мало кто помнит. Потому что убежден: они бы это сделали, поскольку обладали талантом, равновеликим прозе Домбровского. Но их загубили, сломали, сгноили задолго до свободы, которую и созерцаем нынче во всей ее наготе и бесстыдстве.
Начало “Хранителя древностей” есть роскошный литературный сценарий, где панорамы соседствуют с точными деталями, а чередование общих средних и крупных планов подчинено таинственному ритму, созвучному восхищенному взгляду странника, который впервые увидел наш город ранним летним утром 1933 года. Это не просто прекрасная пейзажная проза, она еще насыщена звуками, запахами, движением ветра, она воздействует на читателя гипнотически, доставляя его в давно прошедшее, но живое, как жизнь, время. Никакая кинохроника, никакая фотография не может передать того, что увидели глаза крупного мастера, литератора милостью Божьей.
Такою Юрий Домбровский увидел казахстанскую столицу. Увидел и влюбился на всю жизнь. Спустя сорок лет, в начале семидесятых, вселившись в московскую отдельную квартиру, он выглянет в окно и скажет жене: “Клара, ты посмотри, какая красота! Даже чем-то напоминает Алма-Ату!”.
Здесь Домбровский написал первую часть “Державина”. Здесь родилась его “Смуглая леди”. И “Обезьяна приходит за своим черепом” – тоже здесь. Работал урывками между допросами, бесконечным следствием, арестами, этапами и сроками. Один из них отбывал на Колыме. Последний арест был в марте 1949‑го. На очной ставке против него свидетельствовала Ирина Стрелкова, корреспондент “Пионерской правды”. Я спросил Адольфа Арцишевского: помнит ли он это имя? “Господи, ну конечно же! – ответил он. – Во-первых, я был усердным читателем “Пионерской правды”! А когда вырос и стал студентом, Стрелкова работала в нашем университете. И я какие-то экзамены ей сдавал. Красивая была женщина, видная…”.
Много лет спустя Александр Лазаревич Жовтис получил доступ к уголовному делу № 417 и опубликовал статью в журнале “Континент”. Вот фрагмент воспоминаний Домбровского о том, как вела себя на очной ставке эта видная женщина.
“Она не краснела, не потела, не ерзала по креслу. С великолепной дикцией, холодным, стальным, отработанным голосом диктора она сказала: Я знаю Юрия Осиповича как антисоветского человека. Он ненавидит всё наше, советское, русское, и восхищается всем западным, особенно американским…
– А подробнее, Ирина Ивановна, вы мне сказать не можете? – спросил тихо улыбающийся следователь. Он любил и уважал чистую работу. Стиль Стрелковой ему импонировал.
– Ну вот он восхвалял, например, певца американского империализма Хемингуэя… Он говорил, что все советские писатели ему в подметки не годятся.
– А что он еще говорил про советских писателей? – прищурился следователь и лукаво посмотрел на меня.
– Домбровский говорил, настоящие писатели либо перебиты, либо сидят в лагерях. На воле никого из них не осталось”.
Этого хватило. Писателю дали еще один срок – 10 лет. Он был этапирован в недавно организованный Озерлаг, где сидела легендарная Лидия Русланова, где мотал срок режиссер Михаил Калик, который умер в этом году, дожив до девяноста. Ирина Ивановна Стрелкова дожила в Москве до восьмидесяти двух. Погибла под колесами мотоцикла.
Я не знаю, сколько лет прожил бы Юрий Осипович Домбровский, потому что его убили в Москве какие-то упыри. Забили насмерть железными палками. Незадолго до случившегося звонили, хамили, оскорбляли, угрожали. Это был 1978 год. Во Франции только что вышел “Факультет ненужных вещей”. Доказать ничего нельзя, но все понятно.
Домбровский в отличие от Шаламова (с которым дружил) и от Солженицына (которому не доверял) хотя и стартовал своими главными романами в те же “оттепельные” годы, но в них он не изображал кошмары лагерного быта и зверства вертухаев. Шаламов, кстати, обронил как-то, что лагерный опыт – отрицателен. Человек не должен знать о себе такого.
Домбровскому важно понять, как происходит постепенное, почти незаметное и потому особенно страшное вымывание из жизни ценностей цивилизации, как они исподволь превращаются в хлам и ветошь, становятся экспонатами факультета ненужных вещей.
Если из костей человека вымывается кальций, они становятся хрупкими и ломкими. Их можно ломать двумя пальцами. То же самое происходит с обществом, которое теряет нормы морали и права. И в этом смысле книги Юрия Домбровского современны как никогда. Разве нет?
Но в книгах этих никакого философического занудства, это не трактаты, а именно романы, наполненные шумом и яростью своего времени! Персонажи этой прозы – живые люди, которые обожают поспорить, выпить по случаю водки, они любят женщин и не пройдут мимо случая сказать дураку, что он дурак! Даже если этот дурак – офицер НКВД.
Они узнаваемы и по сей день, в каждом из них есть этот безбашенный алмаатинец, который загнан сегодня в сусличьи норки социальных сетей.
Фабула “Хранителя древностей” восхитительна не только узнаваемыми деталями и топонимами, тем же “Горным Гигантом”, к примеру, или великолепным описанием горных речек и яблоневых садов, но фантасмагорической коллизией с каким-то невнятным удавом гигантских размеров, которого все дружно боятся, о котором пишет местная печать, а он в финале оборачивается обычным безвредным дохлым полозом, правда, действительно крупным.
12 мая – день рождения Юрия Домбровского. И лучше помянуть его не чаркой, которой писатель, честно говоря, не пренебрегал, а полистать его книги, в которых он обессмертил этот лучший город Земли.
Поклонники и филологи называют его между собой Домбр.
Вот и пусть будет: “День Домбра”.
Алматы