Русским царем Pax Sovietica был тогда Хрущев, вот его с двух лет смутно помню – показывали в кинотеатре перед картиной сердитого Деда Мороза без бороды.
Как-то стояли с бабушкой за хлебом у дощатого зеленого ларька, за нами очередь – конца не видать. Впереди нас дядька с деревянной ногой в виде бутылки горлышком книзу. Он оглянулся, оглядел народ, цыкнул зубом и зло сказал: “Йэх! Кукурузник, йоптыть”. Я знал, что “кукурузник” – это самолет, похожий на этажерку, и стал высматривать его в небесах, но тут внутри хлебного ларька началась возня, очередь зашевелилась, а дядька достал из кармана крошечную книжку, с приятным хрустом извлек оттуда новенький рублик, показал его очереди и сказал: “Это ж разве деньги? Срамота! Ни подтереться, ни высморкаться…”. Я потом долго полагал, что рублики заводятся в таких вот блокнотиках.
Как убили 35-го цезаря Pax Americana, тоже не помню, но в воздухе долго летало чужое, но горестное слово “Кеннеди”. Телевизоров почти не было.
Вот Джонсон – этот надоел, вражина. Сплошная американская военщина: бомбежки во Вьетнаме, напалм, деревня Сонгми и лейтенант Келли, душегуб. Рожа Джонсона торчала в каждой газете, да и телевизоров было уже много. Он никому не нравился – носатый и насупленный, как начальник милиции. Взрослые поговаривали, будто он Кеннеди и ухайдакал, чтобы сесть в его кресло; женщины усложняли версию, приплетая к делу красавицу жену, на которую Джонсон как бы тоже имел свои длинноносые виды.
А Ричард Никсон был хороший дядька, он смахивал то ли на главного инженера пивзавода, то ли на школьного учителя труда, в крайнем случае на малость пьющего, но незлого завуча. В Москву приехал, по Красной площади погулял. В Ленинград смотался. По телевизору выступил. Рассказывая про дневник Тани Савичевой, едва не прослезился.
Через много лет, в правление 42-го цезаря Pax Americana, веселого саксофониста Клинтона, я приехал в Вашингтон по делу срочно и поселился в какой-то гостинице. Подошел к окошку и обомлел – передо мною высился фасад огромного здания, где значилось: Hotel Watergate. Ба! Оказывается, он есть, в натуре? Тот самый Уотергейт, который утопил в своих мутных водах старину Ричарда? Глупо, но нечто подобное я испытал в Израиле, где на дорожном указателе, слегка ржавом, было начертано: Nazareth. Или, может быть, Bethlehem? Уже не помню.
Не важно.
Так вышло, что “мое открытие Америки” совпало с правлением Клинтона. Я впервые очутился по ту сторону большой атлантической лужи за год до того, как выпускницу третьестепенного частного колледжа из Портленда приняли на работу в Белый дом стажеркой. Большеротая красотка изучала психологию – видимо, не без успеха. Но об этом чуть позже.
Мы летели без посадок – из Алма-Аты до авиабазы Эндрюс. Стояла ранняя весна, но это был край магнолий, и они цвели. Нас поселили в гостинице “Хай Адамс”. Мы с Виктором Кияницей решили, что после такого варварского перелета из “сегодня” во “вчера” нам все равно не уснуть, и пошли гулять. Было серенькое, с нищенскими прорехами утро. Из тумана выпрастывался парк с нелепыми конными статуями, за ним едва просматривался какой-то особнячок с колоннами. Я сказал Виктору: “Старик, они нам хотят впарить, что это и есть Белый дом!”. Витя меланхолически отвечал: “Пацан, не ведись на эту туфту. Даже Чимкентский обком партии авантажнее, чем эта хибара”. И это была чистая правда.
Мы гуляли по скверу, где было множество скамеек, на которых возлежали в полный рост крупные афроамериканские мужчины в трепаных джинсах и клетчатых фланелевых рубахах. И каждый из них томно вопрошал сонным голосом, исполненным особенной нищенской гнусавости: “Сер! Хэв ю уан сигрет фор ми?”. Витя, человек отзывчивый, раз десять подавал этим парням сигарету – мы тогда курили “Магну”, которая горела быстрее, чем бикфордов шнур в кино. В одиннадцатый раз он взбунтовался: “Долг перед расовой дискриминацией выполнен! Идите в жопу!”. Я же к тому времени огляделся и упавшим голосом доложил ему: “Дед, а ведь это и впрямь Белый дом. А мы с тобой в Лафайет-сквере, лопни мои глаза…”.
Случилось так, что в Белый дом я попал спустя много лет. Но это все еще было правление Клинтона. Мы туда угодили вместе с Загипой Балиевой, которая отвечала тогда за выборы, но иногда выполняла дипломатические поручения, причем – Бог свидетель – не без изящества. Нас изрядно мытарили в госдепе, здание которого поразило аскетической убогостью. Оно напоминало штаб Среднеазиатского военного округа нелучших советских времен. Коридорные полы были застелены протершимся линолеумом. Мне там запрещали снимать решительно все, но из кабинетов не выгоняли. Потом, видимо из соображений человечности, устроили специально для нас экскурсию в The White House.
Привез нас туда русскоязычный парень с безукоризненными манерами. На Пенсильвания-авеню был тогда КПП, где проверяли документы. Загипа там зависла, а я вышел на воздух и просто обозревал знаменитые лужайки, ибо курить запрещалось везде. Был вечер, смеркалось. Вдруг откуда-то вывернула и устремилась к воротам КПП огромная кавалькада членовозов. В первом сидел одинокий Клинтон, большой салон был ярко освещен. Колонна уткнулась в ворота, которые никто не думал отпирать, и весь люд, скопившийся в бюро пропусков, выскочил наружу, повторяя с восторженным придыханием и почему-то шепотом: “Mr. President! Миста Прэзидэнт!”. Дамы при этом пикантно постанывали, всуе поминая Бога: “О, ма Гад!”. Пауза затягивалась. Клинтон, залитый театральным светом, казался сконфуженным, он уже несколько раз сделал ручкой, вымученно улыбаясь, а ворота все не открывались. Наконец кавалькада тронулась, в хвосте ее плелся ярко раскрашенный реанимобиль.
И вот мы гуляли по хоромам и палатам Белого дома, вежливо удивляясь их старательной тесноте. Добросовестный гид сводил нас даже в какой-то подвал, где, указав на железную амбарную дверь, поведал секретным голосом, что это “ситуативная комната”, которая открывается лишь во время войны. Я, улучив минуту, невинно спросил: можно ли осмотреть помещение, где сидят стажеры и стажерки Белого дома? Парень с прекрасными манерами вопроса моего не расслышал. Пришли в Овальный кабинет. Он был действительно слегка овальным. Три огромных окна от пола до потолка, перед ними рабочий стол президента, доставшийся Клинтону от Джона Кеннеди, камин. Острота ощущений подогревалась тем, что хозяин кабинета только что его покинул. Однако игривое настроение меня не оставляло, и на выходе я опять пристал к гиду: “И все же, хотелось бы посмотреть, в каких условиях работают стажеры и стажерки Белого дома?”. Тот остановился и, глядя прямо перед собой, твердо и отчетливо произнес: “Все, даже косвенные, упоминания имени Моники Левински считаются здесь недопустимыми. Ай эм сорри”. Я почувствовал себя бестактным варваром, устыдился и замолк. Но не извинился, подлец…
Имею вагон и маленькую тележку таких наблюдений и заметок, которым грош цена, но они могут показаться забавными. Я не историк, не писатель, не аналитик, даже, прости господи, не политолог. Я просто собиратель крохотных мгновений жизни, которые без всякого порядка валяются в бездонной торбе памяти. Но в газетной заметке всего не расскажешь. Да и повод нужен, а он есть: на престол вступил 45-й цезарь Pax Americana Mr. Donald Trump!
Но и о нем я ничего не знаю – кроме того, что знают все. Поэтому не буду перед вами Нострадамуса валять. Но на мой – обывательский – взгляд, Дональд Трамп – это Ельцин. Только непьющий.
И главное, чтобы через несколько лет, мы не сказали о нем: “Йэх, йоптыть! Уж лучше бы пил…”.
Алматы