Толстой озаглавил свой знаменитый роман “Война и Мiръ”. До большевистской реформы в русской азбуке были две буквы, обозначающие звук “И”. Состояние, противоположное войне, выражалось словом “миръ”. А вот “Мiръ” – это нечто, соответствующее понятию “белый свет”. Вообще, все сущее. Жизнь, проще говоря.
Роман этот переведен, вероятно, на все языки. Но в подавляющем большинстве случаев эта смысловая особенность не учитывается.
Видимо, Толстой не случайно воспользовался соединительным союзом “и”. Война у него не противопоставлена жизни, а включена в нее. Война есть жизнь, а жизнь это всегда война. Если оснастить зрение таким взглядом, то многое из происходящего сегодня обретает смысл.
Если отбросить всю прекраснодушную болтовню о “человечестве”, о его “мировой истории”, о его “неуклонном развитии” и “совершенствовании”, то останется лишь чудовищно размножившаяся популяция млекопитающих хищников, снабженная прихотливо устроенным мозгом, позволяющим приспосабливаться к любым условиям. Она сварлива, драчлива и занята вечной борьбой за обладание жизненным пространством. И поэтому “мятутся народы, и племена замышляют тщетное”. Найдите хотя бы год из описанных событий от Сотворения мира и до наших дней, когда войны не было. Она – единственное событие, длящееся непрерывно. Промежутки редки и кратковременны. Толстой поставил ее на первое место не случайно.
Однако принять такой “Мiръ” и не свихнуться при этом – сложно. Две крупные бойни (в сущности, одна, но разделенная на два акта), разразившиеся в одном ХХ веке, выпестовали в массовом сознании истину, что война есть противоестественное явление, некое абсолютное зло. Поля сражений на время были покрыты саваном некоего умиротворения, а кровавые пятна, проступившие сквозь ткань, обрели даже известные художественные достоинства. Весь послевоенный период с его ненасытным жизнелюбием есть не что иное, как витальный ответ на физическое уничтожение не менее ста миллионов особей. Цивилизацию, обожравшуюся собственным мясом и упившуюся собственной кровью, стошнило на войну. Поколениям, явившимся на расписную лужайку послевоенной реальности, просто повезло. Как выяснилось, на время. После очередного кровопускания “Мiръ” ненадолго приходит в себя. И выжившие с уцелевшими начинают сочинять и распевать мантры о том, что “это не должно повториться”. Так было и в этот промежуток времени, в который угодило большинство из ныне живущих. И сколь велико их удивление, когда из потомства людей, родившихся уже много позже бойни номер два, в одночасье вылупилось так много вооруженных сумасшедших.
Судя по всему, часть мужского поголовья каждого поколения рождается для войны. Результат эволюции и естественного отбора. Эти мужчины – исходящий реквизит истории, ее пушечное мясо. Идеальные солдаты. Из них собирают штрафные роты и иностранные легионы. Оказавшись вне строя, они кучкуются в бандитских группировках и выращивают своих менестрелей, фальшиво умоляющих: “Братва, не стреляйте друг друга!”. Перестреляют непременно. Свою войну они себе сами устроили. И свою пулю у судьбы вымолили.
Теперь явились террористы, родившиеся со справкой о смерти в зубах.
Война искушает человека сатанинским соблазном. Она невероятно упрощает жизнь, делает ее на время простой и понятной. Нужно кому-то надрать задницу. Они – чужое племя, все у них не по-людски, у них песьи головы на плечах, они мочой умываются, пьют кровь похищенных младенцев, а детородная щель их баб расположена не вдоль, а поперек. И поэтому их следует уничтожить. Этими инстинктами, которые тянутся от звероящеров, выстлано дно человеческого подсознания.
В комедии Александрова “Веселые ребята” есть эпизод, который и сегодня вызывает гомерический хохот зрителей. Там музыканты оркестра с названием “Дружба” вдруг начинают люто драться. Снято мастерски, ничего не скажешь. Снято так замечательно, так смешно, что как-то и не замечаешь: свалка-то чудовищная, дерутся ожесточенно, на поражение. А зачем? Что случилось-то? Да ничего не случилось. Пришло время драться. Из-за чего? Не важно. Это и есть массовое безумие. Марсовое безумие.
Людей, вовлеченных в стихию бойни, остановить невозможно. Они не успокоятся, пока не нажрутся пушечного мяса, не нахлебаются сырой крови. Время войне.
“Спите себе, братцы, все придет опять. Новые родятся командиры. Новые солдаты будут получать вечные казенные квартиры”. Окуджава знал, что говорил. Сам отведал кирзовой каши.
“Нас возвышающий обман” лопнул, словно гигантский мыльный пузырь. На свет божий выползли мерзкие рептилии “низких истин”.
И дело не в том, что люди забыли Бога.
Это Он нас оставил. Махнул рукой на свой проект “человечество”.
…Серику Абильдаеву было немногим за сорок. Мейрамбеку Рахматуллаеву чуть больше двадцати.
Дальше – тишина.
Алматы