В Бохум, в Советский Союз!

Я бы отправилась в прошлое — в Советский Союз, лет так на двадцать назад. Купила бы в продмаге кефир в бутылке и понесла б его домой в темно-синей сеточке — как Коля Герасимов. Или нет: пожалуй, я бы купила в том магазине банку березового сока. Трехлитровую. Помните?
Если у вас от этих воспоминаний тоже рот расплывается в ностальгической улыбке, то я подолью масла в огонь: я видела такой магазин, в Германии, в Бохуме.
Там живут русские немцы. Мало того — казахстанские. Из Талды-Кургана. Целая диаспора.
Первые из них уехали давно: лет четырнадцать назад, и живут уже обустроенной жизнью — в квартирах со всеми удобствами. Правда, не своих — снимают. Жилье в Германии стоит запредельные деньги, причем не только для эмигрантов, но и для самих немцев.
Семья Виктора Миллера уехала в Германию 14 лет назад, и этим летом впервые приехала на родину — погостить. 50-летний Миллер вертел головой из стороны в сторону, пока добирался из аэропорта, и без конца спрашивал: «А это что? А это?». Алма-Ату было не узнать, равно как и Талды-Курган. По приезду он узнал о футбольном матче, который должен был состояться вскоре (играл, разумеется, «Кайрат»), и, как бывший спортсмен, пошел и купил два билета — себе и жене. Последний раз вживую наблюдал любимых игроков больше десяти лет назад. Весь матч радовался и болел так, как не болел ни за кого и никогда. Возвращался домой в Германию с радостным чувством выполненного долга перед родиной.
Семья Владимира Бесхохлова перебралась в Бохум чуть позже Миллеров — 12 лет назад. Записанная латиницей русская фамилия «Бесхохлов» при прочтении превратилась в «Бешохлов», коллеги-немцы Владимира стали называть Вальдемаром. Он приезжает на родину вместе с женой каждое лето. Взрослые, выросшие в Германии дочери — Алла и Наташа — остаются в Бохуме: их дом — там. Они, конечно, хорошо понимают по-русски, но часто в разговоре перескакивают на немецкий: иногда быстрее сказать на нем.
Да и многие понятия пришли в их жизнь в более старшем возрасте, когда все вокруг называли их по-немецки.
25-летний Эдуард покидал Казахстан в возрасте десяти лет. Приехал в гости в Алма-Ату, разговорился с товарищем о машинах. «У меня стеклоподъемник сломался. Там, внутри, все испортилось из-за… как это? Мокрость?» — «Влажность?» — подсказал ему тот. «Да! Точно, влажность!» — обрадовался Эдик. В словарном запасе десятилетнего мальчика этого слова не было.
Другой Эдик, восьми лет, приехал в Германию в три года. И сразу пошел в немецкий детсад. Через год говорил и на русском, и на немецком, а через три перестал отвечать на русские вопросы. Не из вредности. Потому что на немецком легче.
Эдик — из недавних переселенцев. Его родители переехали в Бохум вслед за его бабушкой и дедушкой. Это последняя волна эмигрантов. Те, кто приехал к своим, на насиженное место, устраиваются намного легче тех, кто только сейчас прибывает самостоятельно, в неизведанное. Все эмигранты ждут своей участи в специальных лагерях. Я побывала в одном из них.
Лагерь для переселенцев представляет собой себя пять-шесть двухэтажных одноподъездных домов-общежитий. И никак не напоминает аккуратную, чистенькую Германию. Все там как дома: никаких тебе чинных немцев в глаженых брюках со стрелками, никаких строгих старушек, которыми полнятся немецкие дворы.
Во дворах там лупят в домино небритые мужики в майках синего цвета, трико с вытянутыми коленками и в разлезающихся тапочках на босу ногу. Там курят, сидя на корточках, стриженные подростки в футболках с номерами на спине и широких мешковатых штанах, а у подъезда на табуретках вяжут носочки совершенно русские бабушки в платках. Кто-то играет в настольный теннис, кто-то гоняет пыльный мяч — в общем все, как у нас. Отличает лишь одно — большая велосипедная стоянка перед подъездом.
Внутри здание выглядит как обыкновенное советское общежитие: длинный-длинный коридор, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Семья получает одну комнату, в которой два-пять спальных мест, маленькая двухконфорная плитка и рукомойник. Сыро: на плите варится супчик из картошки и фигурных звездочек, у окна на веревке сушится полотенце. «Проходите, теть Клава. Здравствуйте, Катенька». В подвале — подобие прачечной: пять-шесть стиральных машинок, сушилки, расписание: тетя Клава стирает с двух до четырех, Александра Никитична — с четырех до шести, Эрна Федоровна — с шести до восьми. На входе в туалет — клетчатый листок с надписью от руки: «В туалете не курить!».
Есть там и доска объявлений — при входе в здание. Все объявления — на русском. В основном это «Курсы немецкого» и «Обучение пользоваться компьютером». Причем последние довольно популярны: в Германию уезжают и те, кто в жизни не подходил к компьютеру. Интересно, рассчитывают они на какую-нибудь работу там или надеются жить на социальное пособие?
Кстати, о пособии. В Германии трудно опуститься и стать люмпеном: государство действительно не даст пропасть тем, кто этого не хочет. Пьяницы и бомжи, немногочисленные в сравнении с нашими, это большей частью опустившиеся по собственному желанию люди. Если ты не собираешься пить, бездельничать и нарушать порядки-законы, тебе голодная смерть не грозит. Зная об этом, некоторые — к счастью, немногочисленные — эмигранты рубежа 80-90-х так и ехали в Фатерлянд с целью зажить легко и беззаботно. Тогда государство платило так называемый «социал» всем, и довольно неплохой. И «новые немцы» повалили на историческую родину в огромном количестве.
Но это время довольно быстро закончилось, и им на смену в Германию стали приезжать трудяги — в самом лучшем смысле этого слова. Они активно искали работу, учились на самых разнообразных курсах и в результате и на работу устроились, и в квартиры переселились. Вот именно такие эмигранты в Бохуме, в основном бывшие карагандинцы и талдыкурганцы. И их действительно немало: как-то уж так сложилось, что друг за другом они приехали в один город. И знаете, что? Они там организуют вечера выпускников. Школа такая-то, такие-то годы выпусков — двадцать пять, тридцать лет спустя. Каково?
Талдыкурганская диаспора в Бохуме — это не две-три семьи, а целый клан. Это потомки поволжских немцев, высланных или волею судьбы оказавшихся когда-то в Казахстане. Видимо, высшие силы не дают им потеряться, и эти люди продолжают жить вместе, возвратившись на землю предков.
Но я вам обещала рассказать про магазин.
Кто бывал в немецких супермаркетах, тот поймет, каков контраст между «их» магазинами и «нашими» — теми, из прошлого. Есть в городе Бохуме продуктовый магазин — «просоветский», из детства. Наверное, туда немцы ходят, как в исторический музей. Там абсолютно все, как тогда. Пышную блондинку-продавщицу зовут тетей Дашей, а в помещении пахнет селедкой. Получасовая прогулка по рядам вызывает невыразимую щемящую тоску — не только по родине, но и по светлому прошлому.
Издалека я заметила прозрачные трехлитровые банки с этикетками на советский манер — это тот самый березовый сок, о котором я говорила в начале статьи. Его разливала нянечка в детском садике по граненым стаканам, потом, позже — в школе, в столовке, наливали добавки всем, кто просил, а потом — летом, в детском лагере «Дубовая роща», что находился по дороге на Медео.
Теперь «Дубовая роща» пустует, кое-где с дверей корпусов сорваны замки, и в столовой вечерами никто зажигает свет.
Дальше в ряду с напитками — сок томатный, сок яблочный, а за ними начинаются взрослые напитки. Трех же литровая банка с водкой! «Три богатыря». Водка «Родина» с кремлем на этикетке, водка «Ностальгия» — пять литров, одной емкостью. Сильное чувство, нечего и комментировать.
Двигаемся дальше. Емкости поменьше, и содержимое не разобрать. Подхожу ближе: борщи! И какие! Слюнки текут! «Борщ украинский», «Борщ красный острый», «Борщ белый», «Щи кислые», «Рассольник»! Кое-что — даже в жестяных банках. И раз уж была водка, то не обойтись без закуски. «Огурцы остренькие», «Огурцы со сливами», «Грибочки маринованные с уксусом». А дальше вообще произведение искусства: спецсерия колбас! Называется «История родины в колбасах», а на этикетках — портреты Ленина, Сталина, Брежнева, с пожеланием: «Приятного аппетита, товарищи!». И главное — девиз: «Нам есть, что вспомнить, кого помянуть, чем закусить»! От умиления слезы наворачиваются.
А дальше мне мучительно захотелось домой. В Алма-Ату. Потому что я нашла… лапшу для бешбармака, с рецептом. Рядом были «шужук» и «суджук», «приготовленные по казахстанскому рецепту и произведенные в Германии». Все наше, родное, сказать, что находишься за четыре тысячи километров от дома — никто не поверит. Только цены чужие.
И я не удержалась. Купила себе сырасы «Шахтерское». За полтора евро.