Театр "АРТиШОК": "Импровизировать - значит, не оставаться на месте"

Их было то четверо, то пятеро; специально встретиться с ними не представлялось возможным — никто не знал, где и когда белые люди появятся в следующий раз. Впрочем, иногда они появлялись на художественных выставках, и кое-кто из организаторов мог шепнуть «своим»: «Придут эти… белые человечки. Ну, как тот, на Арбате, помнишь?».
Очень быстро горожане поделились на тех, кто их видел, и тех, кто о них слышал. Потом стали поговаривать, что «белых людей» — целый театр, и обитают они где-то на алматинском Арбате. Поползли слухи, а вместе с ними — смешное слово «артишок».
Это было два-три года назад, а сейчас экспериментальный театр-студия «АРТиШОК» известен всем. Казалось бы, они только что вышли из ТЮЗа, и совсем недавно Борис Николаевич Преображенский с беспокойством охал и ворчал: «Да что эти дети смогут-то сами…». А сейчас «дети» доказали всем, что могут — да и в этом они не сомневались ни секунды.
Их репертуар — это спектакли в помещении и спектакли уличные. Ни один театр Алма-Аты еще не выходил на улицу; вообще, в Казахстане «Артишоки» — основатели жанра. Их никто специально этому не учил. Читали учебники, разбирались в психодраме, приглашали швейцарского режиссера Маркуса Цоммера — но остальное добирали сами, собственным опытом, пробами и ошибками. Заявились как молодежный экспериментальный театр. На тот момент уже существовала «7-я грань» — также театр молодежный, и «Немецкий театр», по умолчанию называемый «молодежным» из-за возраста актеров.
Но смешной овощ артишок обогнал всех, потому что взялся за уникальный для страны жанр. Хотя называть их первопроходцами некорректно: уличный мастер пантомимы Сергей Червяков, когда-то кровью и потом пробивавший дорогу пантомиме на улицах Алма-Аты — авторитет, несомненно, главный. Но он — актер канонического жанра, классический уличный мим. А эти ребята взяли и поставили целый театр уличной пантомимы.
Если подумать, мог бы прижиться этот жанр у кого-либо еще, то получится, что… нет. Несмотря на высокое мастерство других театров и их актеров. Да кому-то и незачем: у театров драмы, оперы и балета — другие задачи; кроме того, это театры классических форм, там вряд ли есть место радикальным нововведениям. Об опере и балете — вообще не может идти речи. Все эти театры — статичны, и импровизация не имеет права «вываливаться» за рамки канонов. Да и цели такой нет.
Зато есть «Немецкий театр» с их «Субботником». Это капустник, постановка — почти бессловесная. Все на своих местах: зрители — в зале, актеры — на сцене. Играют танцплощадку семидесятых, с живой музыкальной группой и посетителями. Герои танцплощадки не выполняют заученное, а импровизируют, придерживаясь только канвы постановки. В их распоряжении — музыка, пластика, игра и полтора часа времени.
Зрители тоже задействованы: они в спектакле играют зеркало. Каждый «танцор» заглядывает в огромное воображаемое трюмо, повернувшись лицом к зрительному залу. И так как все действие — без слов, то именно поэтому, наверное, «Субботник» Немецкий театр поставил совместно с «Артишоками».
Но «Артишокам» этого мало. Помимо импровизации как основы, они заставили играть зрителей вместе с ними. И потому из сеанса в сеанс, из минуты в минуту «Артишоки» меняются. Ни один спектакль не играется у них дважды: даже если Вы придете на знаменитый «Zip-Zap» трижды, Вы увидите три разные постановки. Потому что они играют и придумывают каждый раз по-новому: так, как сыграется в данную минуту. «Артишоки» говорят: «Мы — театр импровизаций, а импровизировать — значит, не оставаться на месте».
Есть и еще одно обстоятельство: их всего пятеро. Это самый маленький театр, и по численности их можно сравнить разве что с «Седьмой гранью», где коллектив состоит из пятнадцати человек.
А все, напомню, начиналось с ТЮЗа.
— Вы все — выходцы из ТЮЗа. Расскажите о реакции на ваше рождение Бориса Николаевича
Галина Пьянова: И в ТЮЗе, и на Малой Сцене он часто приходил на спектакли и садился среди зрителей. И если он бывал недоволен чьей-то игрой, то мог с места прокомментировать, или вставить слово, или засмеяться. Например, актрисе говорят: «Я не люблю тебя», и она томно отвечает: «Ах!». Преображенский может проходить в это время мимо сцены, повернуться и при зрителях, во время спектакля, изобразить вопль ужаса и потрясения — потому что, по его мнению, она не доиграла.
Вероника Насальская: Мы порядка десяти лет играли у Преображенского. И вдруг решили уйти и создать свой театр. Это было сродни ситуации в семье, когда дети вырастают и покидают дом. Конечно, все переживали: и Преображенский, и труппа, и мы. К тому же до этого мы играли в классическом театре, а тут вдруг — пантомима, экспериментальный театр! Борис Николаевич, когда узнал, что мы задумали, долго ворчал и удивлялся. Во-первых, «Что это за форма такая новая?» Во-вторых, как и любой родитель, он поначалу думал: «Что эти дети сами могут?».
Первым, что он посмотрел у нас, был спектакль-пантомима «Zip-Zap, и ни слова о метле». Мы боялись, что он придет и что-то начнет делать, свойственное ему. Но он был такой сдержанный — ни одного кряканья, ни одной реплики. Потом мы его осторожно спросили: «Ну, как?». Он пыхтел, хмыкал, но, в конце концов, сказал: «Ну, хорошо, хорошо!». Конечно, нам было радостно это слышать.
— Вас знают по выходам на улицу. «АРТиШОК» и уличный театр — это одно и то же?
В.Н.: Уличный театр — это совершенно другое направление, мы не занимались этим ни в ТЮЗе, ни здесь, в театре. Нам иногда говорят: «Мы не ожидали, что вы — это и есть люди, которые ходят по улице с крашеными лицами». Трудно бывает сопоставить наши цветные костюмы, немоту на улице, и, скажем, спектакль «СВ», где мы работаем с литературными текстами Серебряного Века.
— А как вас на улице найти? Спланированы ли эти выходы?
Г. П.: Разумеется, для нас они спланированы, но мы их не анонсируем. На что и рассчитано: на шок, удивление, неожиданность. Мы выходим на улицы уже два года, и сейчас нас уже узнают. А вначале был фурор: взрослые, нормальные, образованные, цивилизованные люди совершенно не могли понять, что происходит и кто мы такие. Просто не сводилось вообще, что мы — люди. Мы такое слышали! «Господи, какие манекены!» или: «Это инопланетяне, посмотри!», «А как сделали, что он дышит?», «Из чего они сделаны? Потрогай, из чего-то мягкого!».
Совсем другое дело — когда люди понимают, что это театр, и включаются в игру. Они балуются, играют, боятся, кричат: «Ай, не трогайте меня!». Обычно это самые благодарные зрители.
— А дети?
В.Н.: О, дети! Они любой, даже не очень хороший театр могут превратить в лучший. Дети могут «вытащить» всё, даже какую-то неловкость, неожиданную ситуацию. У нас был уличный спектакль — «Милитари». Там лица не накрашены, персонажи более очеловеченные. Персонажи комедийные, смешные, но — в военных формах самых разных мастей.
Прохожие нас спрашивали: «Вы какого полка?», «Что на Вас за мундир?», «Тут стоять не положено!» Это говорилось совершенно серьезно, и нас, наверное, даже хотели арестовать. Одно дело — белые инопланетяне: явно что-то нечеловеческое, а другое — люди, пусть даже костюмированные, ничего не говорящие, но с пистолетом, пусть даже водяным. И нам говорили: «Не подходите… не подходите, не смейте!»
Уличному театру необходимо очень осторожно выбирать темы. Этот жанр — как неизведанный край: все знают, чем начнется, но никто не может сказать, как разовьется, и тем более — что будет в конце. В «Милитари» есть пародия на НАТОвского военного, есть Лара Крофт, есть солдафон-командир, есть солдат, который будто только что вылез из окопа. Это — узнаваемые типажи, но люди, понимая, что мы — артисты, все равно реагировали резко.
И тогда мы приняли решение выйти в парк 28 Панфиловцев, где много детей. Они с удовольствием включились в нашу игру. И тогда мы уяснили для себя, что и как нужно изменить. То, что нам казалось важным, стало неважно, и наоборот. Именно дети помогли нам увидеть, что есть что.
— У вас в театре на стене висит диплом призеров Иркутского фестиваля. Каким образом вы его заработали?
Г.П.: В Иркутске проходил фестиваль театров пантомимы. Имелась в виду классическая пантомима, а мы взяли и привезли им «Zip-Zap». По приезду была пресс-конференция, где люди долго не могли понять, кто мы такие. Вопрос «Кто вы?» у нас теперь притча во языцех. В жюри был Илья Григорьевич Рутберг — Станиславский от пантомимы. В «Автомобиле, скрипке и собаке Кляксе» помните — мим был? Это он. Он сейчас уже дедушка совсем. Так вот, Рутберг с самого начала спрашивал: «Кто вы, кто вы?»
Потом была пресс-конференция специально для руководителей театров. Мы сказали, что не хотим обнародовать свои административные структуры, потому что речь идет о творческом процессе, и пошли на пресс-конференцию всей веселой толпой. А там — сплошные руководители. И снова: «Кто вы?»
Так как мы — актеры с драматическим прошлым, то прямо при нас директор жюри говорил своим девочкам: «Кого вы отбираете, никакие они не мимы!». А после… Мы вышли на улицы. Публика визжала, а руководители фестиваля не понимали, и даже боялись нас. До спектакля.
Уже потом нам признались, что вообще не хотели приглашать наш театр, потому что «…в Казахстане ничего хорошего быть не могло и не может». Они были в этом уверены. И это — проблема Казахстана, потому что мы сами о себе не рассказываем.
В.Н.: Дело не в зрителях, и не во власти, это просто объективная ситуация. Ни плохо, ни хорошо, это явь. Там не знают, что такое Казахстан. Мы, разумеется, не обиделись, потому что все, что хотели, получили — зрительское внимание, аплодисменты — это важнее всего остального. Иркутск — город театральный, и зрители считывали игру так, будто мы говорим словами. Каждая актерская реплика сопровождалась криками, аплодисментами. Было ощущение, что они очень, очень сильно этого ждали, и вот мы им это привезли. Причем не только у театральной молодежи, но и у жюри. Что, кстати, удивительно, потому что они очень консервативны.
Потом к нам пришел Рутберг. Он произносил какие-то безумно лестные эпитеты, говорил, что это «вахтанговская школа в современном преломлении», потом попросил кассету с записью спектакля. На фестивале не принято было отдавать видеозаписи, и мы сами никому не даем себя смотреть на пленке, но наша кассета уехала с Рутбергом.
Мы бы хотели побывать на больших фестивалях. Для того, чтобы поехать в Германию, Швейцарию, увидеть Авиньон, Эдинбург, брать залы, зарабатывать деньги, нужно потратить 15 лет — так говорят профессионалы.
— АРТ и ШОК — название говорящее. Как оно появилось?
В.Н.: Вначале мы хотели называться «Пантомимой», но потом почувствовали, что что-то не то, какие-то «понты мимо». И однажды сидели и придумывали название для некоего проекта, и, разумеется, хотели, чтобы оно «цепляло». Галя соединяла два слова, которые могли бы существовать в одном, и в результате получилось это слово: «арт-» и «шок».
И вот только что мы отговорили с пару десятков интервью про «Пантомиму», и решили: будем говорить «Театр пантомимы с проектом «Артишок». В следующее же интервью мы, сами от себя не ожидая, называемся вдруг «Театром Артишок» и друг на друга с удивлением смотрим. Мы тогда даже не знали точного значения этого слова. Потом уже, когда о нас стали писать журналисты, мы узнали, что это овощ. Нам даже приносили картинки и показывали: вот он, артишок. Самое смешное было, когда иностранцы объясняли, как это выглядит, как его готовят и с чем едят. Как показало время, мы не ошиблись в выборе.
Новизна, свежесть и неповторимость «Артишоков» еще и в том, что они никогда не замыкаются в себе. Во-первых — они играют с простыми прохожими, и это — каждый раз будто новое домашнее задание. Во-вторых, их время от времени ставят приезжие режиссеры: два года назад уже приезжал Маркус Цоммер; прошлой весной был режиссер из Узбекистана, и тогда работали без продыху, в темпе вальса — в распоряжении было всего два месяца. В-третьих, они все время своими силами пытаются активно поддерживать международные связи с театрами: этим летом «один — на север, другой — на юг», Галина Пьянова ездила в Англию, Вероника Насальская — в Чехию. Ну а сейчас экспериментальный театр «АРТиШОК» находится на гастролях в Праге; впереди — целый месяц и четыре города Чехии.
«Артишоки» активно сотрудничают с Немецким театром. Весной там ставился совместный капустник «Субботник», а в октябре прошла премьера пьесы «Дракон» по Евгению Шварцу, поставленная Галиной Пьяновой с участием актеров Немецкого театра и приглашенного Дмитрия Скирты.
«7-я грань» переживает не лучшие времена — проблема с помещением. Любят у нас театры выгонять. Сначала — лет десять назад театр «Бенефис» (они находились тогда в здании, где сейчас расположено Посольство государства Израиль) большей частью состава уехал в Россию, в город Елец. Мой воронежский друг время от времени навещает их. «Странно видеть на их афишах надписи: «В. Праслов, заслуженный артист Казахстана»). Потом Булат Газизович Аюханов искал помещение — негде было репетировать, за ним — ТЮЗ Преображенского поделился на две части, и теперь одни — на прежнем месте, другие вынуждены выступать в Доме Культуры АХБК.
«Артишоки» получили свое помещение в наследство от бильярдного клуба. Все силы были брошены на побелку, покраску и прочий ремонт: в восемь женских рук стены на глазах преображались. И сейчас вроде все в порядке. Но они ведь не домоседы, им жизненно важно чередовать воздух подвала с уличным ветром. Пусть все у них будет хорошо, а трудности — куда без них? — если и появятся, то временные.